– Краски русской природы так тусклы и невыразительны, что даже живопись на Руси переродилась в иконопись.

Если бы Алёна не сидела на мате, привалившись спиной к стене, а стояла, то она, наверное, села бы на пол от изумления.

– Это как? – громким шёпотом обратилась она к мальчишкам, ко всем сразу. – Он в окно хотя бы смотрел? Сосны красные, берёзы белые, трава зелёная, мать-и-мачеха вон сияет. Где тусклы, где невыразительны, вы что? И потом… иконопись разве не прежде светской живописи появилась? Тем более – пейзажной.

– Не обращай внимания, – успокоил Клим. – Это же Посередов.

– Вася в прошлом году такие фразы за ним даже записывал, – поделился Южаков. – Потом надоело.

– Подожди, он ещё про небесный комп расскажет, так ты вообще в осадок выпадешь, – хихикнул Алёшка.

– Не выпаду, – пообещала Алёна. – Я теперь ко всему готова.

Обсуждение шло медленно, к обеду остановились на букве «Д». Тигра шагал в столовую повеселевшим, для него самое страшное закончилось. Клим был недоволен – ожидал большего. Алёне, Алёшке и Сенечке предстояло пройти испытание после обеда.

– А меня, похоже, на завтра задвинут! – возмущался Ястреб. – Как всегда! Кто вообще придумал этот алфавит?

– Кирилл и Мефодий, – развёл руками Сенечка.

Перед Южаковым тоже маячила перспектива обсуждаться на второй день, но он не огорчался:

– Ничего, зато будет время продумать «последнее слово подсудимого».

– А его надо готовить заранее? – удивилась Алёна. – Я думала… это же ответ на критику, а откуда же ты можешь знать, что тебе скажут, пока не сказали?

– Обычно говорят одно и то же, – вздохнул Южаков.

Алёна пообещала рассмотреть его работы внимательней и высказать мнение, отличное от других.

– А мои? – ревниво потребовал Алёшка. – Кстати, про Тигрины ты вообще ничего не сказала.

– Тагир, хорошие у тебя картины, молодец, – исправила свою ошибку Алёна. – Такие они… завораживающие. Будто страшная сказка в самом начале, ещё никаких ужасов нет, но ты знаешь, что они будут, и замираешь.

Выслушав похвалу, Тигра улыбнулся смущённо:

– Спасибо.

В столовой на этот раз обошлись без выслушивания торжественных речей. Ну, и правильно, сколько можно. Съели салат из огурцов, помидоров и крупно нарезанного лука, щедро залитый сметаной, и горячий ароматный борщ. Принялись за остывшее второе. Алёна заметила, как Тигра отдал Алёшке котлету, а тот сгрёб на его тарелку со своей картошку. Алёшка оглянулся на неё виновато и объяснил:

– Он у меня мусульманин. А в котлете свинина.

И вывалил в Тигрину тарелку поверх пюре прибережённую порцию салата.

За компотом (с остатками утреннего печенья) вновь заговорили о картинах, своих и чужих.

– Тот парень, которого последним обсуждали, – заметил Клим, – неплохие вещи рисует. Графика такая… довольно жёсткая.

– Да, мне он тоже понравился, – сказал Алёшка. – Павел Дарницкий, кажется? Видел я его где-то… Не помню. Хочу его к нам позвать. Тигра, ты не против?

– Только посмей! – угрожающе произнёс Тагир Бахрамов.

– Да я про пьянку вечером. А ты что подумал, чудо полосатое? – расхохотался Алёшка. Тигра смущённо фыркнул в чашку с компотом.

Послеобеденное обсуждение шло немного быстрее, но при этом спокойнее утреннего. Алёна была первой, ругали её не очень злостно. Про небрежность сказали, так этот грех она и сама за собой знала. Вторичность… А как книжная иллюстрация может не быть вторичной? Слишком наоригинальничаешь, так герои будут непохожими, неузнаваемыми, снова не то и не так. Хвалили же сухо и неинтересно, даже Алёшка, хоть и был многословен, отделался общими фразами. Притомившиеся мэтры обо всех высказывались предельно кратко. Только неугомонный Посередов продолжал выдавать восторженные тирады ни о чём. Видимо, из любви к искусству. Своему. Ораторскому. Услышала Алёна и рассмешившую Алёшку теорию о небесном компьютере. Надо, мол, нам, творческим людям, суметь к нему, всемогущему и всеведущему, подключиться, обманом выведать пароль и качать, качать, качать неведомую доселе информацию. Во как! Техногенный вариант божественного дара. В скандинавских мифах Один мёд поэзии воровал, а Иван Дмитриевич предлагает небесным хакерством заняться. Очень так по-молодёжному. Весело. Самое странное, что он-то не шутил, весьма серьёзно всё это излагал, с неким пафосом.

В целом же царила дремотная атмосфера. Или это от духоты в зале клонило в сон? Впрочем, дважды Алёне пришлось встряхнуться и немного повоевать, защищая тех, на кого единодушно накинулись Маня, Никита и расхрабрившиеся Смирнова с Ольховской. В первом случае это была девочка-анимешница: даже не студентка училища, а школьница, совсем ребёнок. Во втором – Алёшка, к которому господа поборники православной нравственности прицепились из-за ненадлежащих сюжетов его работ. Сатанизм в них усмотрели и всякое такое. А в грустных артах девочки Коваленко – видимо, тлетворное влияние Запада. Востока, то есть, Япония же, мать её. Такое вот «не наше» это всё.

Тут Алёна и подскочила. Какое «не наше», если собственное, родное, наболевшее из души прёт? Хандра Онегина, «пустыня отрочества» у Толстого – тоже не хрен собачий. И хихикать не надо, пожалуйста, а то она вместо огородно-зоологического ка-ак скажет прямым текстом, вот они тогда попляшут все.

– Что привязались к ребёнку? Ребёнок свои эмоции выплёскивает в творчество. Да, вот такое клише выбрала. Чужеродное. Не всем девиц в красных сарафанах с морковкой в руках изображать. Да, унесло в огородную тему, а кто виноват, что вокруг сидят овощи безмолвные, одна я заступаюсь. Ладно, не совсем одна. Секунду. Я договорю. Это ведь не копии, это арты. Собственное творчество, только в стиле… вот в таком. Так почему нельзя-то? Почему в стиле русского лубка или советской новогодней открытки – это ах, как здорово, а так, как у неё… Да ну вас!

Вот как-то примерно так и было. Буря эмоций и ни одной разумной мысли. Почти. Но она и вправду была не одна, это радовало. После неё в защиту анимешницы Коваленко выступили Алёшка и (вот удивительно!) робко молчавший до этого Сенечка. А за обвинённого в сатанизме Кострова вперёд Алёны (пока та собиралась с мыслями) вступился тот самый красавец, из-за которого у Алёшки с Тигрой чуть не вышла размолвка. Павел Дарницкий. Был он, похоже, ровесником Алёны или помоложе на год-два. Ростом пониже, чем Алёшка и Тагир, но выше Клима и остальных ребят. Накачанный – рельеф мышц заметен под обтягивающей футболкой. Немного похож на Кирюху, как подумалось ей поначалу. В молодости, пока тот не обрюзг, не растолстел. На самом деле, если присмотреться, – нет, борода только похожа, а черты лица совсем другие. Показалось. Вспомнился Кирилл, может быть, вот и…

У Алёшки же появился повод зазвать Дарницкого на вечеринку. Потому что «нам понравились ваши картины, и мы хотим поговорить о них с автором» – это не повод. А в авантюре «наша девушка хочет с вами познакомиться» Алёна отказалась принимать участие. Правда, это был бы для неё шанс выполнить Динкину программу-максимум. Но не хотелось почему-то. Возможно, если бы Павел первым подошёл, что-нибудь из этого и получилось бы. А так… навязывать человеку своё общество… ну уж нет! Однако теперь это было не нужно, поскольку Алёшка выловил Пашу на выходе из зала, чтобы сказать спасибо за поддержку, разговорился с ним, и за ужином тот уже сидел рядом, а насчёт вечеринки… да просто не о чем говорить, всё решилось само собой.

Паша оказался обладателем бесценного сокровища – трёх бутылок водки. У ребят была только одна, что на большую компанию, как они считали, маловато. Ястреб уже подбивал Алёшку отправиться в экспедицию – в ближайшую деревню за самогоном. При этом денег ни у того, ни у другого не было, как они собирались выкручиваться – уму непостижимо. Так что благодаря Паше рискованное мероприятие отменилось. Алёна была этому рада, честное слово.

Оказалось, что у Алёшки есть какие-то тайные связи с работницами кухни. Во всяком случае, когда он привёл туда Тигру и Алёну, тётеньки в белых халатах обрадовались, что он жив, посетовали, что до сих пор такой тощий, и вручили ведро картошки и крупную луковицу. Всё это Алёна с мальчишками в три ножа быстро почистили-нарезали, промыли как следует и высыпали на большую сковороду с кипящим подсолнечным маслом. Кроме того, им были выданы буханка чёрного хлеба, пакет майонеза, букет гнутых алюминиевых вилок и баллон (так в Славске называют трёхлитровые банки) яблочного компота. Под шумок Алёна выпросила кружку для сцеживания молока (груди набухали всё ощутимее), и ей принесли алюминиевую, литровую, взяв с кормящей мамы обещание непременно вернуть вещь перед отъездом. То же относилось и к вилкам. Более никакой посуды выдано не было, ибо она предмет хрупкий и в черепки и осколки легко превращаемый. На что Алёшка радостно сказал, что стаканов полно пластиковых, а тарелки и вовсе не нужны.