Так и на этот раз выяснилось, что «бабушку, которая мама объекта, увезли на «скорой»; приехала блондинка из Америки – его сестра; объект вернулся раньше времени из Германии и почти всё время сидит в больнице, а бабушке вроде уже лучше».

– Понятно, – рассеянно кивнул Алёшка, слушая, как тараторит Сабина, не забывая черпать из вазочки пломбир с вишнёвым сиропом. Они сидели в кафе «Якорное поле» недалеко от дома Богдана Валерьевича, часто встречались именно там.

Было в этой кафешке всегда темно и прохладно, вместо невнятной современной попсы звучали то «Сплин», то «Мельница» и «Обе-рек», а модели парусных кораблей, расставленные в застеклённых нишах, можно было разглядывать часами. Были тут и большие корабельные якоря с цепями, стояли на полу, и Сабина, влетая в кафе, обязательно спотыкалась о какой-нибудь из них.

– И ещё один момент, – сказала юная агентесса. – Ты слушай, пожалуйста, внимательно, потому что на флешке этого нет, что я сейчас скажу. Фоток тоже нет, не получились. И не потому что темно, раньше же снимала здесь, и всё было нормально.

– Здесь? – переспросил Алёшка. Просто чтобы доказать, что он – внимательно, а как же…

– Да, в этом кафе. Вон за тем столиком, самым дальним. Предполагаю, тебе важно это знать, хотя и неприятно. Видишь ли, объект вчера здесь встречался с парнем. С рыжим таким, волосы кудрявые, вот по сих пор, длиннее, чем у тебя.

– Та-ак, – мрачно протянул Алёшка. – А с чего ты взяла, что для меня именно это важно… да ещё и неприятно?

– Наблюдаю за ним. Наблюдаю, извини, за тобой. Проанализировала, сделала выводы. Ты не говорил, зачем тебе информация, а мне было нужно знать, на чём делать акцент. На шантажиста ты не похож. Я и не стала бы помогать, если бы это не совпадало с моими моральными принципами. Я подумала… он тебе нравится, да?

Алёшка кивнул. Сделал большой глоток минералки из стакана, как-то сразу резко пересохло в горле.

– Откуда ты знаешь про такое? – осипшим голосом спросил он. – Ты же… маленькая ещё.

Не обиделась, не разозлилась, как бывало часто, когда он, посмеиваясь, упоминал о её возрасте. Поняла, что сейчас не дразнит. Ответила спокойно и серьёзно:

– Видишь ли, я яойщица. Не говорила раньше, потому что… такие, как ты, не любят таких, как мы.

Ну, почти так. Не то чтобы не любил, просто не понимал школьниц, сходящих с ума по японской анимации про однополую любовь. Фильмы такого рода, на его взгляд, были жалостными, слащавыми и не имеющими ничего общего с реальной жизнью. Впрочем, он, конечно, не все видел. Но малявкам-то это зачем, тем более – девчонкам? Смотрели бы «Тоторо» лучше. Последнее, видимо, произнёс нечаянно вслух, потому что Сабина сказала:

– Нельзя же всё время смотреть «Тоторо».

– Ну, ладно, пусть, – смирился с её культурным выбором Алёшка. – Скажи тогда, а обо мне ты что знаешь?

Подумал: сейчас как выдаст, что ей известно всё, совсем всё, и ему останется только от стыда провалиться сквозь землю, прихватив для лучшего ускорения пару чугунных якорей. Потому что многие детали его биографии – совсем не для учениц седьмого класса.

– Знаю, что ты художник. И что живёшь с кавказским мальчиком… в одной комнате. Но вы же просто друзья, да? – испуганно уточнила она.

– Да, мы друзья, – соврал Алёшка. Впрочем, почему соврал? Друзья и есть. – А что с тем рыжим? – перевёл разговор он.

– Ох, тут такое! Знаешь, со мной в первый раз подобный обломистый облом приключился. Фотки, я уже говорила тебе, – тёмные, совсем никого не видно. Диктофон ничего не записал, одно шипение. И вообще… Я не могу сказать, что я невидимка, но раньше никто не догадывался, что я наблюдаю. Сидит ребёнок, пьёт сок, мало ли… А рыжий заметил. И прогнал.

– Так прямо и прогнал?

– Как раз не прямо. А гипнозом. Типа: девочка-девочка, а у тебя дома утюг не выключен. Ну, я встала и ушла. Хотя какой там утюг, я и не включала.

– Нихренассе, – пробормотал Алёшка. – Слушай-ка, а ты не сочиняешь?

– Зачем бы я стала выдумывать? – обиделась она.

– Опасный, значит, тип, – сделал вывод Алёшка. – И как теперь?

– Это ты меня спрашиваешь?

– Нет, сам себя. Сабин, а ты уверена, что между ними что-то есть? Если ты ничего не видела…

– Видела. Иначе не говорила бы.

– Что конкретно-то? Целовались они, что ли?

– Ага, – выдохнула девочка.

– Понятно, – мрачно сказал Алёшка. – Без шансов, значит. Откуда он только взялся?

– Алёш, я тебе ещё одну вещь скажу, – Сабина отставила в сторону вазочку с мороженым и посмотрела на собеседника очень внимательно. – Только обещай не смеяться и не говорить снова, что я сочиняю.

– Ладно.

– Он мне приснился, рыжий этот. И сказал… во сне сказал… Передай, говорит, Пажу Кубков… это он про тебя… что всё будет хорошо. Не сразу, но будет. И когда всё срастётся, как надо, он отойдёт в сторону и не будет мешать.

– Врёт, – сказал Алёшка.

– Что?

– Он врёт, что в сторону. А в сны такие я верю. Случается, что они сделаны даже из более плотного вещества, чем реальность. Из них потом картины хорошие получаются. Сама же говоришь, что художник, – грустно усмехнулся он. – И рыжего я видел во сне, недавно.

Тот сон был похож сначала на обычный сумбурный полукошмар: с погонями, лабиринтами. Какие-то пересекающиеся, протянутые в воздухе цепи, похожие на те, что здесь, около, якорей, только не обрывки, а длинные, каждая, как дорога почти. Потом – вспышка молнии, прыжок с высоты и дальше то, что снилось очень часто, в той или иной интерпретации, с одиннадцати лет, после той самой случайной встречи на мосту. Случайной ли? На этот раз всё было до странности реалистично, и Алёшка успел подумать: наверное, это из того рода снов, которые видят двое одновременно. Немного испугался даже. И взмолился: не исчезай и не прекращай того, что делаешь. Продолжай, продолжай, продолжай… И только когда повалился на траву, счастливый до невозможности, увидел невдалеке рыжего. Он был в белой футболке и джинсах, босой. Волосы на макушке завязаны в узел, но несколько кудрявых прядок выбились и падали на лоб. Сидел парень на детских качелях. Раскачивался тихонько вперёд-назад и нахально ухмылялся. Всё, значит, видел, гадёныш!

Разумеется, не стал рассказывать Сабине всех подробностей. Хотя, наверное, она и не такое видела в своём аниме. Самое странное, что и Тигре не пересказал этот сон. Прежде с удовольствием делился с ним подобного рода историями. Тот, правда, особого интереса к ним не проявлял. Точнее, делал вид, что нелюбопытно ему. На самом-то деле всё это ого как заводило тихого Тигру! Но на этот раз – не стал, застеснялся почему-то. Может, из-за рыжего?

– Костров, почему сегодня ты зависаешь каждые пять минут, как неисправный компьютер? – спросил Клим.

– Зависаю, да? – удивился Алёшка. – Это я просто… почему-то вспоминается всякое. Из жизни.

– Расскажи, – подлез с хитрой физиономией Колька, – из жизни твоей что-нибудь. Интересно же.

– Вечером расскажу, – пообещал Алёшка, – но самого интересного не будет, потому как… – он многозначительно кивнул на мелькающую уже далеко впереди светло-серую, почти белую куртку Алёны.

– На фига ты вообще её позвал? – спросил Колька, сердито сплёвывая жвачку на обочину.

– Надо! – отрезал Алёшка.

Он сам не знал, зачем.

С девчонками ему было легко болтать о пустяках, но ни с одной из них нормальной дружбы не получалось. Казались они ему каким-то глупыми, что ли. Сабина не в счёт: во-первых, малявка совсем, как бы ни старалась говорить мудрёными фразами, чтобы казаться взрослой, а во-вторых… она всё же за деньги с ним общалась, он-то понимал, как это. Подружки из соцсетей тоже не в счёт, живут в далёких городах, где время на два, три, пять часов отличается от здешнего, поэтому даже переписываться не всегда удобно. К тому же для некоторых из них он не Алёшка Костров вовсе, а Машенька Корнева (с фотографией Климкиной двоюродной сестры, если она узнает – убьёт). То есть игра, тот же театр, в сущности. А иногда хотелось, чтобы какая-нибудь из них была рядом. Как сестра или (такое он не то что вслух произнести, подумать боялся) – как мама!