Впрочем, вряд ли все эти мысли в тот миг пришли в голову двенадцатилетнему мальчишке. Скорее, додумал, дофантазировал уже потом, когда стал повзрослей, поопытней и много раз прокручивал в памяти произошедшее. Не событие даже – слова, жесты, взгляды. Тогда же сидел, съёжившись, за партой, и искренне не понимал, почему Богдан Валерьевич избегает прикосновений. Погладить по голове, дотронуться до плеча, хлопнуть легонько по спине, чтобы не сутулился, – все учителя так делают. Все, но не он. Не в этом году. Что изменилось за год, чем хуже стал он, Алёшка Костров?
Недоумевал тогда. Годам к шестнадцати, наконец, сообразил: да он просто боялся! И сейчас боится. Тогда, видимо, опасался преждевременно разбудить в мальчишке нездоровую сексуальность. Откуда ему было знать, что – уже?.. Сейчас… сейчас, видимо, осознавал, что не сможет себя контролировать. Алёшка был бы не против, если бы так случилось. Потому и провоцировал его всячески. Приставал, можно сказать, почти в открытую. Почти. Подойти и признаться – не мог. Стеснялся. Сложно поверить: болтливый, наглый, развратный Алёшка Костров до дрожи в коленках стеснялся повиснуть на шее у своего преподавателя. А возможность представлялась, и не раз! Было и ещё одно обстоятельство. Прекрасно осознавал: он, Алёшка Костров, не только студент художественного училища, но ещё и хастлер – всеми презираемое существо, предлагающее свои услуги за деньги. Иногда и за банку пива, это уж как повезёт. Высококлассный мастер минета, блин! Нужен ли Богдану Валерьевичу он – такой вот?
– Алёшка! Костров! Ну, Алёшка же!
– Что? Что такое?
С двух сторон его трясли, тянули с пригретого места Клим и новая знакомая – Алёна.
– Алёшка, уснул, что ли? Приехали уже.
Действительно, задумался и задремал в автобусе. Детство вспомнил. Блин! Лучше б не было такого детства. Жаль, время назад не вернуть.
Выпрыгнул из автобуса, потянулся, подвигался, разминая затёкшие мышцы. Тихо охнул, схватился за поясницу.
– Опять спина? – забеспокоился Тигра.
– Отстань, нормально всё, – огрызнулся он.
Ценил его трогательную заботу, нуждался в ней, но говорил ему об этом очень редко. Чаще фыркал: «Чего привязался? Я тебе кто – девчонка, или бабушкин внучек? Отцепись, сам справлюсь». Понимал, что Тигре невмоготу слышать такое, но ничего не мог с собой поделать. Доводил до слёз. Сам же успокаивал – одному ему доступным способом.
Наверное, всё это были вещи одного порядка – срывать уроки, жестоко дразнить Южакова, изводить придирками беззащитного Тигру. Однажды стал случайным свидетелем разговора двух учительниц. Точнее, кусочка разговора. Они сидели рядом в маршрутке, рассуждали о своём и совершенно не обращали внимания на подростка, который подслушивал их беседу.
– Откуда, откуда в современных детях столько немотивированной жестокости? – вопрошала одна. А вторая сказала:
– Знаешь, может быть, это их своеобразный сигнал миру, окружающим людям, нам: «Любите меня, пожалуйста!»
Алёшка почти ничего не понял тогда, но ненароком зафиксировал в памяти, а сейчас вот примерял на себя сказанное и думал, что, наверное, это как раз про него. Только он, Алёшка, обращается с посланием не ко всему миру, а к одному-единственному человеку. «Богдан Валерьевич, пожалуйста! Любите меня».
– Что стоим? – раздался над ухом голос бессменного старосты. Со знакомыми такими нотками презрения и превосходства. – Время не тяните. Бегом, бегом – работы несём в клуб, личные вещи – в спальный корпус, а сами – в столовую. К двенадцати ноль-ноль. Разъясняю столь подробно исключительно для барышни, которая здесь в первый раз. Остальные должны бы знать уже. И шевелиться, а не стоять, как…
– Как что? – ехидно спросил Алёшка.
Бессменный староста не удостоил его ответом. Гордо прошествовал в сторону клуба. Его догнала маленькая белокурая Настенька, взяла за руку.
– Что это было вообще? – с недоумением произнесла «барышня», пытаясь вытащить свою сумку из-под горы в спешке выброшенных из автобуса рюкзаков.
– Сударыня, можно я не стану называть его имя, поскольку… – церемонно начал Алёшка.
– Поскольку слов у него нет, одни эмоции, и те нецензурные, – перебил Клим. – Никита Ливанов это. Юный бюрократ и порядочная сволочь.
– Поняла, – кивнула Алёна. – Рассказывали же про выставку. А порядочная сволочь – это вообще как? Звучит, как «белый желток», оксюморон какой-то.
– Видишь ли, Алёна, – глубокомысленно произнёс Клим, – бывает сволочь непорядочная. Или беспорядочная. Это, к примеру, как…
– А чего сразу я? – дурашливо отмахнулся от указующего перста Алёшка.
– Вот-вот, – усмехнулся Клим. – Он сдуру чего-нибудь натворит, а потом головой о стенку бьётся.
– Когда это я бился?
– Всегда. Молчи. А Ливанов – он… ну, не бывает у него угрызений совести. Если он кому-нибудь гадит, то специально, а не по вдохновению. У него всё наперёд рассчитано. Не люблю таких, знаешь ли.
– А ещё он вечно строит из себя самого главного, – вмешался тихий Сенечка Синицын. – Чего вообще командует? Здесь не училище, здесь он не староста. Правда, Клим?
– Правда, Сеня, – согласился тот. – Только… действительно, пойдёмте вещи отнесём – и в столовую. Время поджимает.
Клим говорил без командирского тона. Не давил, не приказывал. Может быть, именно поэтому подчиняться ему было легко и приятно. Идеальный лидер. Только в формальное «начальство» он не лез ни в школе, ни в училище. Не торопился. Как будто чувствовал, что всё у него ещё впереди.
– Зачем в столовую? – спросила по пути незнакомая со здешними обычаями Алёна. – Нас будут обедом кормить? Вот прямо сразу, не успели приехать?
– Обед будет в три часа, – разъяснил Алёшка. – А сейчас по стакану чая с пирожком выдадут, что тоже хорошо.
– Но главное не это, – добавил Клим. – За чаем прозвучит эпохальная речь на тему: «Как здорово, что все мы здесь…». Это такая традиция.
– А кто будет речь говорить? – спросил Южаков. – Богдана Валерьевича нет, а в прошлом году он…
– Богдана нет? – удивился и даже вроде бы обрадовался Колька Ястреб. – Вот счастье-то привалило. Куда он подевался?
– На конференцию в Германию поехал, – сказал Шурик Южаков. – Так совпало. Да, Костров?
– Чего Костров? Сторож я ему, что ли? – раздражённо выкрикнул Алёшка. Отошёл в сторону.
Богдан Валерьевич не в Германии, а в Славске, приехал позавчера. Это Алёшка знал точно. Но на форуме он не появится, и это тоже точнее некуда. У него была свежая информация из первых уст. Или рук. Как правильно? Неважно. Главное – информация была всегда, полная и достоверная. И стоило ему это всего две тысячи в месяц, точнее – пятьсот рублей в неделю.
Сначала Алёшка сталкерил самостоятельно. Это было прошлой осенью. На второй день его раскрыли. Подошла смуглолицая пигалица и укоризненно покачала головой:
– Мальчик, следить ты не умеешь, тебя очень заметно. Причём, не только мне заметно, но и бабушкам, а это уже вообще ни в какие ворота.
Алёшка ошалел от такого напора и совсем по-детски спросил:
– А что делать?
– Смотря какой результат нужен. Если ради практики, то подумай: возможно, это не твоё. Если же нужна информация, то можешь нанять меня. И нечего ржать, – обиженно произнесла она в ответ на его тихий ироничный смешок. – Я не работаю в детективном агентстве только потому, что мне нет восемнадцати. В смысле, официально не работаю. Но это не мешает мне брать частные заказы. Так что, решайся.
– Хорошо, я тебя нанимаю, – серьёзно сказал Алёшка. И не пожалел ни разу.
Сабине было тринадцать лет, она пересмотрела массу остросюжетных фильмов и сериалов на русском и английском языках и прочла все детективы, найденные в шкафу у папы. Кто такой Ниро Вульф, она знала, одно это уже внушало уважение. Сабина взялась за работу серьёзно. Пожалуй, слишком серьёзно: про другие заказы, наверное, она присочинила, и Алёшка был у неё единственным клиентом, иначе не нашлось бы у девчонки столько свободного времени для него, ведь ещё и уроки учить когда-то надо. Раз в неделю назначались время и место (кафе, спортивный клуб, гостиница, библиотека), где какая-нибудь доброжелательная тётенька вручала ему флешку с фотографиями и текстом отчёта, забирая взамен конверт с чистой флешкой и деньгами. Иногда на месте оказывалась Сабина собственной персоной, требовала мороженое и выдавала кучу дополнительных подробностей.
