— А как к этому отнесся Уильям? — поинтересовалась Аня.

— Пошумел немного. А теперь ходит к одной тощей старой деве в Миллерсвилле. Я думаю, она быстро согласится. Она будет ему женой получше, чем его первая. На той он и вовсе жениться не хотел. Он только предложил ей выйти за него, потому что его отец так ему велел, а сам он ни о чем другом и не мечтал, как только чтобы она сказала «нет». А она, прошу заметить, взяла да и сказала «да». Вот какая история! Шевелись, кобылка! Она была отличная хозяйка, но ужасно прижимистая. Восемнадцать лет носила одну и ту же шляпку. А потом, когда надела новую, Уильям встретил ее на дороге и не узнал. Шевелись, кобылка! Я думаю, что я была на волосок от беды. Я могла бы выйти за него и быть ужасно несчастной, как моя бедная кузина Джейн Энн. Она вышла замуж за богатого, до которого ей, по совести, и дела не было, и жизнь у нее теперь собачья. Приезжает она ко мне на прошлой неделе и говорит: «Сара Скиннер, я тебе завидую. Я охотнее поселилась бы в придорожном сарае с человеком, которого люблю, чем жить в моем большом доме с тем, за кого я вышла». Нет, муж у нее не такой уж плохой, хотя до того упрямый, что напяливает шубу, когда на градуснике все девяносто[65]. Единственный способ заставить его что-нибудь сделать — это уговаривать поступить наоборот. Но если нет любви, которая могла бы примирить с такими вот вещами, жить тяжело. Шевелись, кобылка! А вон и дом Джанет в лощине — «Придорожье», так она его называет. Довольно живописный, правда? Вы, я думаю, будете рады выбраться из телеги — так вас тут эти мешки с почтой стиснули.

— Да, конечно. Но я получила очень большое удовольствие от поездки в вашем обществе, — с полной искренностью сказала Аня.

— Да ну что вы! — Миссис Скиннер была весьма польщена. — Обязательно скажу об этом Томасу. Он всегда ужасно гордится, когда кто-нибудь сделает мне комплимент. Шевелись, кобылка! Ну вот мы и на месте. Надеюсь, мисс, дела у вас в школе хорошо пойдут. Тут вот за домом Джанет короткий путь до школы — через топкое место. Если станете там ходить, будьте ужасно осторожны. А то коли хоть раз ступить с дорожки в эту черную грязь, так сразу засосет, как это было с коровой Адама Палмера, — никто и не увидит и не услышит вас больше до Судного дня… Шевелись, кобылка!

Поклон от Анны Ширли Филиппе Гордон.

Дорогая, мне давно пора написать тебе. Вот я и в Вэлли Роуд, снова в роли сельской учительницы. Живу в Придорожье — домике мисс Джанет Суит. Джанет — добрейшая душа и очень миловидна: высокая, но не слишком, полноватая, но с определенностью и умеренностью форм, наводящими на мысль о бережливой душе, которая не намерена проявлять сверхрасточительность даже в том, что касается тучности. Она шатенка с мягкими вьющимися волосами, в которых заметны нити седины; у нее веселое лицо с розовыми щеками и больше добрые глаза, голубые, как незабудки. Вдобавок она из тех восхитительных, старомодных кухарок, которые ни капельки не тревожатся о том, что погубят твое пищеварение, если только у них есть возможность устроить тебе роскошное угощение.

Она нравится мне, а я нравлюсь ей — главным образом, как кажется, потому, что у нее была сестра по имени Анна, которая умерла молодой.

«Очень рада вас видеть, — сказала она с живостью, когда я появилась на ее дворе. — Боже мой, да вы совсем не такая, как я ожидала. Я была уверена, что вы будете темноволосая — — у моей сестры Анны были темные волосы. А вы вдруг рыжая!»

На несколько минут мне показалось, что Джанет не будет нравиться мне настолько, насколько я того ожидала, когда еще только увидела ее. Но потом я напомнила себе, что неразумно относиться к человеку с предубеждением только из-за того, что он назвал твои волосы рыжими. Быть может, слова «каштановый» вообще нет в словаре Джанет.

Придорожье — прелестнейшее местечко. Домик маленький, беленький и стоит в небольшой очаровательной лощине возле дороги. От дороги домик отделен садом и цветником — плодовые деревья и цветы растут вперемешку. Дорожка, ведущая к парадной двери, выложена по краям ракушками венерок, или «разинек», как называет их Джанет; крыльцо увито виргинским плющом, а крыша обомшела. Моя комнатка — хорошенькая, чистенькая каморка при гостиной; места в ней достаточно лишь для кровати и меня. В изголовье висит картина, изображающая Робби Бернса, стоящего над могилой «горянки Мэри»[66] под сенью плакучих ив. Лицо у Робби ужасно скорбное — неудивительно, что мне снятся плохие сны. Так в первую ночь, которую я провела здесь, мне приснилось, что я не могу смеяться.

Гостиная крошечная и очень чистая. Ее единственное окно так затенено огромной ивой, что комната своим изумрудным полумраком напоминает грот. На ручках и спинках кресел чудесные вышитые салфеточки, на полу пестрые половики, на круглом столе аккуратно разложены книги и открытки, на каминной полке вазы с сухими травами, а между вазами веселенькие украшения — металлические пластинки с гробов, всего пять штук, принадлежащие соответственно отцу Джанет, ее матери, брату, сестре Анне и батраку, который когда-то умер здесь! Так что если в один из ближайших дней я неожиданно сойду с ума, «настоящим извещаю всех», что виной тому эти пластинки с гробов.

Но все это вместе просто восхитительно; я так и сказала Джанет. И она полюбила меня за это, точно так же, как прежде прониклась неприязнью к бедняжке Эстер, которая говорила ей, что в комнате слишком глубокая тень и это негигиенично, и возражала против того, чтобы спать на пуховой перине. Ну а я блаженствую на пуховых перинах, и чем они негигиеничнее и мягче, чем больше мое блаженство. Джанет говорит, что ей очень приятно смотреть, как я ем; она очень боялась, что я окажусь такой же, как мисс Хоторн, которая не признавала никакого другого завтрака, кроме фруктов с горячей водой, и старалась убедить Джанет не есть жирного. Эстер — очень милая девушка, хотя у нее, пожалуй, слишком много причуд. Боюсь, вся беда в том, что у нее нет достаточно развитого воображения и есть склонность к несварению.

Джанет сказала, что я могу принимать в гостиной молодых людей, которые пожелают навестить меня! Не думаю, что здесь их окажется много. Я еще не видела в Вэлли Роуд ни одного молодого человека, кроме соседского батрака Сэма Толливера — долговязого, прямоволосого, бесцветного парня. Недавно он пришел вечером к нашему домику и целый час просидел на садовой ограде возле парадного крыльца, где мы с Джанет вышивали. Единственными замечаниями, какие он высказал по собственной инициативе за все это время, были: «Возьмите леденчик, мисс! Роса. Хорошо от простуды мятный леденчик» и «Здорово много кузнечиков тут нынче. Да».

Но все-таки здесь есть любовная история. И похоже, это мой жребий — вмешиваться, более или менее активно, в любовные дела старшего поколения. Мистер и миссис Ирвинг часто говорят, что поженились благодаря мне. Миссис Кларк из Кармоди не устает благодарить меня за намек, который, я уверена, в конце концов сделал бы кто-нибудь другой, если не я. Я, впрочем, действительно считаю, что Людовик Спид никогда не пошел бы дальше безмятежного ухаживания за Теодорой Дикс, если бы я не помогла им выйти из этого положения.

Однако в нынешнем случае я лишь пассивный наблюдатель. Я уже сделала попытку посодействовать и только чуть не испортила все дело, так что больше вмешиваться не буду. Расскажу тебе все при встрече.

В первый четверг после приезда Ани в Вэлли Роуд Джанет пригласила ее на вечернее молитвенное собрание. Перед тем как отправиться туда, Джанет расцвела как роза. Она надела бледно-голубое в цветочек муслиновое платье с куда большим количеством оборок, чем можно было ожидать, зная ее экономность, и белую шляпку из итальянской соломки, украшенную пунцовыми розочками и тремя страусовыми перьями. Аня была немало удивлена. Позднее выяснилось, что мотивы, по которым Джанет сочла нужным так нарядиться, были стары как мир.