— Дэви, перестань болтать глупости, — строго сказала Марилла.

— Это вовсе не глупости, — обиженно возразил Дэви. — Она моя жена по обещанию, и значит, если я умру, будет моей вдовой по обещанию, разве не так? А приглядеть за ней совсем некому, кроме ее старой бабушки.

— Садись, Аня, поужинай, — сказала Марилла, — и не поощряй этого ребенка в его нелепой болтовне.

Жизнь в Авонлее в то лето протекала очень весело, хотя у Ани, несмотря на все ее каникулярные радости, часто появлялось ощущение, будто «исчезло нечто, что должно быть здесь». Она не призналась бы — даже себе, в самых сокровенных мыслях, — что виной тому было отсутствие Гилберта. Но когда ей приходилось в одиночестве возвращаться домой с молитвенных собраний или шумных встреч членов О.Д.А. и когда Диана с Фредом и другие веселые парочки медленно брели по темным, освещенным лишь светом звезд проселочным дорогам, в сердце рождались странная тоска и боль одиночества, которым она не могла найти объяснения, чтобы тем самым избавиться от них. Гилберт даже не писал ей, хотя она считала, что он все же мог бы написать. Она знала, что он пишет иногда Диане, но не могла спросить о нем, а Диана, полагая, что Аня сама переписывается с Гилбертом, не проявляла желания поделиться новостями о нем. Мать Гилберта, веселая, простодушная женщина, не обремененная излишним тактом, имела досадную привычку спрашивать Аню — всегда мучительно отчетливо и громко и всегда в присутствии толпы, — давно ли ей писал Гилберт. Бедной Ане оставалось лишь отчаянно краснеть и бормотать: «Да не так уж недавно», что воспринималось всеми, и миссис Блайт в том числе, просто как девичья уклончивость.

Если не считать этих неприятностей, Аня была довольна тем, как проходило лето. В июне в гости приезжала Присилла, а когда она уехала, на июль и август вернулись домой мистер и миссис Ирвинг, Пол и Шарлотта Четвертая.

Приют Эха снова стал сценой веселых развлечений, и эху за рекой было немало работы — подражать смеху, звеневшему целыми днями в старом саду за елями.

Милая мисс Лаванда совсем не изменилась, если не считать того, что она стала еще милее и красивее. Пол очень любил ее, и на их дружеское общение было приятно смотреть.

— Но я не называю ее просто «мама», — объяснял Пол Ане. — Понимаете, то имя принадлежит только моей собственной маме, и я не могу отдать его никому другому. Вы ведь понимаете. Но я зову ее «мама Лаванда» и люблю ее больше всех после папы. Я… я люблю ее даже чуточку больше, чем вас.

— Так и должно быть, — ответила ему Аня.

Полу исполнилось тринадцать лет, и он был очень высоким для своего возраста. Его лицо и глаза были так же красивы, как прежде, а поэтическая фантазия оставалась все той же призмой, превращающей в сказочные радуги каждый упавший на нее луч. Вдвоем с Аней они совершили немало прогулок по лесам, полям и на побережье, и никогда еще не бродили там две более родственные души.

Шарлотта Четвертая расцвела и превратилась в юную барышню. Теперь она укладывала волосы в невероятных размеров прическу в стиле «помпадур» и отказалась от голубых бантов старых добрых времен, но лицо ее было все таким же веснушчатым, нос все таким же вздернутым, а рот и улыбка все такими же широкими.

— Вам не кажется, мисс Ширли, мэм, что у меня теперь акцент, как у янки? — с тревогой спрашивала она.

— Я ничего не заметила, Шарлотта.

— Как я рада! А то дома мне сказали, будто это очень заметно, но, я думаю, они просто хотели меня подразнить. Я не хочу, чтобы у меня был акцент, как у янки. Не то чтобы я что-то имела против них, мисс Ширли, мэм, — люди они вполне культурные, — но все равно по мне нет лучше острова Принца Эдуарда!

Первые две недели Пол провел в Авонлее у бабушки Ирвинг. Аня, которая пришла туда встречать его, обнаружила, что он горит нетерпением отправиться на берег — там должны быть Нора, Золотая Дама и Братья-Моряки. Он едва мог дождаться конца ужина. Разве не увидит он снова призрачное лицо Норы, бродящей возле бухты и обводящей все вокруг печальным взором в надежде найти его? Но в сумерки, когда Пол вернулся с берега, он был очень серьезен и сдержан.

— Неужели ты не нашел Людей со Скал? — спросила Аня.

Пол с грустью тряхнул каштановыми кудрями.

— Братья-Моряки и Золотая Дама совсем не пришли. Нора была там, но Нора уже не та. Она изменилась.

— Это ты изменился. Пол, — сказала Аня. — Ты стал слишком взрослым для Людей со Скал. Они любят играть лишь с детьми. Боюсь, что Братья-Моряки никогда больше не приплывут к тебе в волшебной жемчужной лодке с парусом из лунного света и Золотая Дама не станет играть для тебя на своей золотой арфе. И даже Нора скоро перестанет приходить к тебе. Ты должен расплачиваться за то, что взрослеешь, Пол. Сказочную страну тебе придется оставить позади.

— Все-то вы двое болтаете глупости, как прежде, — заметила миссис Ирвинг, отчасти снисходительно, отчасти с упреком.

— О нет, это не глупости, — печально покачала головой Аня. — Мы становимся очень, очень благоразумны, и это так грустно. Наши речи уже далеко не так интересны, когда мы узнаем, что «язык дан нам для того, чтобы мы могли скрывать наши мысли»[54].

— Но это не так; язык дан нам, чтобы мы могли обмениваться мыслями! — серьезно возразила миссис Ирвинг. Она не слыхивала о Талейране и не понимала остроумных сентенций.

Две недели золотой августовской поры Аня безмятежно провела в Приюте Эха, где — как об этом подробно рассказано в другой хронике — случайно умудрилась поторопить Людовика Спида в его слишком уж неспешном ухаживании за Теодорой Дикс[55]. Был там в те же две недели и немало содействовал тому, чтобы сделать жизнь еще более приятной, пожилой друг супругов Ирвинг — мистер Арнольд Шерман.

— Какое это было замечательное время развлечений, — с улыбкой сказала Аня. — Я чувствую себя как хорошо отдохнувший исполин. Пройдет всего две недели, и я вернусь в Кингспорт — в университет и в Домик Патти. Домик Патти, мисс Лаванда, — чудеснейшее место! Теперь мне кажется, что у меня два родных дома: один — Зеленые Мезонины, другой — Домик Патти… Но куда же подевалось лето? Кажется, и дня не прошло с того весеннего вечера, когда я пришла домой из Кармоди с перелесками в руках. Когда я была маленькой, мне казалось, что лету нет ни конца ни краю. Оно тянулось передо мной как бесконечное время года. Теперь же это мимолетное мгновение.

— Аня, скажи мне, вы с Гилбертом Блайтом все такие же добрые друзья, как прежде? — спокойно спросила мисс Лаванда.

— Я все такой же друг Гилберту, каким была всегда.

Мисс Лаванда покачала головой:

— Я вижу, Аня, что-то не так. И я проявлю навязчивость и спрошу, в чем дело. Вы поссорились?

— Нет. Дело лишь в том, что Гилберту недостаточно моей дружбы, а большего дать ему я не могу.

— Ты уверена в этом?

— Совершенно уверена.

— Мне очень, очень жаль.

— Не понимаю, почему все считают, что я должна выйти замуж за Гилберта Блайта! — с досадой воскликнула Аня.

— Потому, что вы созданы друг для друга, — именно поэтому. И ни к чему тебе встряхивать твоей юной головкой. Это правда.

Проспект-пойнт,

20 августа

Дорогая Аня — ни в коем случае не Анюта, — писала Фил. — Мне придется поддерживать мои отяжелевшие веки, чтобы они не падали, пока я буду писать это письмо. Я бессовестным образом пренебрегала тобой в это лето, моя милочка, но то же самое происходило и со всеми остальными, кто писал мне. У меня здесь целая гора писем, на которые я должна ответить, так что придется мне перепоясать чресла моего ума и взять быка за рога. Извини за путаницу в метафорах. Я ужасно хочу спать. Вчера вечером мы с кузиной Эмили были в гостях у соседей. Там было еще несколько знакомых, и как только эти несчастные удалились, хозяйка и три ее дочери принялись перемывать им косточки. Я уверена, что они взялись за Эмили и меня, как только за нами закрылась дверь. Когда же мы вернулись домой, миссис Лилли любезно сообщила нам, что у батрака вышеупомянутых соседей, по всей видимости, скарлатина. Вы всегда можете рассчитывать на то, что миссис Лилли сообщит вам подобную радостную весть. Я ужасно боюсь скарлатины. И я не могла уснуть — все думала и думала об этом, когда легла в постель. Я ворочалась с боку на бок, а стоило мне задремать, как я видела страшные сны. В три часа я проснулась в горячке: болело горло и раскалывалась голова. Я знала, что это скарлатина. В панике я вскочила и отыскала в шкафу у Эмили медицинский справочник, чтобы прочитать о симптомах скарлатины. Аня, все они были у меня! Тогда я снова легла в постель, зная, что худшее уже произошло, и проспала без задних ног остаток ночи. Хотя почему без задних ног должно спаться слаще — этого я никогда не могла понять. Но сегодня утром я встала с постели совершенно здоровой, так что это никак не могла быть скарлатина. К тому же, как я полагаю, если бы я заразилась вчера вечером, болезнь не могла бы развиться так быстро. Днем я могу это понять, но в три часа ночи я никогда не мыслю логично.