Младшие Коттоны играли на заднем дворе своего дома и приветствовали появление Дэви восторженными криками. Пит, Томми, Эдолфес и Мирабел были дома одни. Мать и старшие сестры уехали на один день в соседнюю деревню. Дора была рада уже тому, что Мирабел дома и она, Дора, не окажется, как опасалась прежде, единственной девочкой в компании мальчишек. Впрочем, Мирабел была ничуть не лучше своих братьев — такая же шумная, загорелая, дерзкая. Но она, по крайней мере, носила платье.

— Мы пришли удить рыбу, — объявил Дэви.

— Ура! — завопили Коттоны и тут же бросились копать червей; в авангарде была Мирабел с жестянкой в руках. Дора была готова сесть и заплакать. О, зачем только этот гадкий Фрэнк Белл поцеловал ее! Не будь этого, она могла бы не подчиниться Дэви и пойти в любимую воскресную школу.

Удильщики, разумеется, не осмелились пойти на пруд, где их увидели бы прихожане, направляющиеся в церковь. Пришлось ловить рыбу в ручье, в лесу за домом Коттонов. В ручье было полно форели, так что они великолепно провели все утро — по крайней мере, Коттоны явно получили немалое удовольствие, да и Дэви, казалось, тоже. Не совсем забыв осторожность, он заранее снял ботинки и чулки и одолжил старый костюм у Томми Коттона. В таком обмундировании ему были не страшны сырые места, болота и подлесок. Дора же была явно и глубоко несчастна. Она покорно следовала за остальными в их странствованиях от заводи к заводи, крепко сжимая в руках свою Библию и учебник и с горечью думая о своем любимом классе, в котором должна была сидеть в эту минуту перед учительницей, от которой была в восторге. А вместо этого вот она здесь бредет по лесам с этими полудикими Коттонами, стараясь не промочить ботинки и не порвать и не испачкать хорошенькое белое платьице. Мирабел хотела одолжить ей передник, но Дора с презрением отвергла ее предложение.

Форель клевала отлично, как это всегда бывает по воскресеньям. За час маленькие грешники наловили столько рыбы, сколько хотели, и решили вернуться домой, к Дориному большому облегчению. Она с чопорным видом сидела во дворе на крыше низенькой пристройки к сараю, в то время как остальные развлекались — сначала с шумом и криками играли в пятнашки, а затем влезли на крышу свинарни и вырезали свои инициалы на коньковом брусе. Курятник с плоской крышей и кучей соломы возле стены вдохновил Дэви на изобретение еще одной забавы, и они замечательно провели еще полчаса, взбираясь на курятник и ныряя оттуда с визгом и воплями в пышную солому.

Но даже незаконным радостям приходит конец. Когда на мосту над прудом загромыхали колеса, Дэви понял, что люди возвращаются из церкви и пора уходить. Он скинул одежду Томми, вновь облачился в свой собственный костюм и со вздохом отвернулся от веревочки со своим уловом. Нечего было и думать о том, чтобы взять ее с собой.

— Ну вот, разве не весело было, а? — с вызовом спросил он сестру, когда они направились домой через поле.

— Мне — нет, — прямо заявила Дора. — И я не верю, что тебе было весело — по-настоящему весело, — добавила она с проницательностью, которой было трудно ожидать от нее.

— Было! — крикнул Дэви, но как-то уж слишком вызывающе. — Тебе-то, конечно, не было весело — сидела весь день, как… как осел.

— Я не собираюсь водиться с Коттонами, — проронила Дора с высокомерным видом.

— Коттоны — отличные ребята, — возразил Дэви. — И живется им куда веселее, чем нам. Они делают, что им нравится, и говорят, что хотят и кому хотят. И я с этого дня тоже буду так поступать.

— Есть много такого, что ты не каждому осмелишься сказать, — заявила Дора.

— Нет такого.

— Есть. Вот, например, скажешь ты, — Дора посмотрела на него очень серьезно, — скажешь ты «кобель» в присутствии священника?

Что и говорить, аргумент был сильный. Дэви не был готов к рассмотрению столь конкретного примера реализации права на свободу слова. Но человеку совсем необязательно быть последовательным в споре с Дорой.

— Конечно, не скажу, — признал он, надувшись. — «Кобель» — это не святое слово. Я совсем не стал бы упоминать о таком животном в присутствии священника.

— Ну, а если бы тебе все-таки пришлось? — упорствовала Дора.

— Я назвал бы его «пес», — неуверенно сказал Дэви.

— Мне кажется, что «собачка-джентльмен» было бы более вежливо, — задумчиво продолжила Дора.

— Тебе кажется! — фыркнул Дэви с уничтожающим пренебрежением.

Ему было не по себе, хотя он скорее умер бы, чем признался в этом Доре. Теперь, когда опьянение незаконными радостями прошло, начались благотворные угрызения совести. Возможно, было все-таки лучше пойти в воскресную школу и в церковь. Конечно, миссис Линд любила командовать, но у нее в буфете всегда было печенье, и она не была жадной. К тому же в этот самый неподходящий момент Дэви вдруг вспомнил, что, когда на прошлой неделе он порвал свои новые школьные брюки, миссис Линд аккуратно зачинила их и даже не сказала об этом ни слова Марилле.

Но чаша беззаконий Дэви еще не была полна. Ему предстояло узнать, что один грех требует совершенно другого, для того чтобы скрыть первый. В тот день они обедали с миссис Линд, и первым вопросом, который она задала Дэви, был:

— Все мальчики из твоего класса были сегодня в воскресной школе?

— Да, мэм, — сказал Дэви, с усилием сглотнув. — Все… кроме одного.

— Ты отвечал текст из Писания и урок из катехизиса?

— Да, мэм.

— Миссис Макферсон была в церкви?

— Не знаю.

«Хоть тут не солгал», — подумал несчастный Дэви.

— А было объявлено о собрании женского благотворительного комитета на следующей неделе?

— Да, мэм. — В голосе Дэви была дрожь.

— А о молитвенном собрании?

— Я… я не знаю.

— Должен знать. Следовало слушать внимательно. Какой текст из Библии выбрал сегодня для проповеди мистер Харви?

Дэви схватил свою чашку, сделал отчаянный глоток и, проглотив вместе с водой последние укоры совести, гладко и бойко процитировал текст из Священного Писания, выученный им несколько недель назад. К счастью, после этого миссис Линд перестала мучить его вопросами, но удовольствия от обеда он получил мало. Ему удалось съесть только одну порцию пудинга.

— Что с тобой? — спросила имевшая все основания удивиться миссис Линд. — Ты заболел?

— Нет, — пробормотал Дэви.

— Ты что-то бледен. Лучше тебе сегодня не выходить на солнце, — предостерегла его в заключение миссис Линд.

— Знаешь, сколько раз ты сегодня солгал миссис Линд? — укоризненно спросила Дора, как только они с братом остались одни после обеда.

Дэви, доведенный до отчаяния, резко обернулся к ней.

— Не знаю и знать не хочу! А ты, Дора, помалкивай!

Затем бедный Дэви отправился в укромный уголок за поленницей, чтобы в уединении предаться размышлениям о стезе греха.

Когда Аня вернулась домой, Зеленый Мезонины были погружены в темноту и безмолвие.

Не теряя времени, она отправилась в постель, так как очень устала и хотела спать. На минувшей неделе в Авонлее и Кармоди прошло несколько веселых вечеринок, заканчивавшихся в довольно поздние часы. Едва коснувшись головой подушки, Аня почувствовала, что засыпает, но в то же мгновение дверь тихонько приоткрылась и умоляющий голос окликнул:

— Аня!

Аня села в постели, сонно моргая.

— Дэви, это ты? Что случилось?

Фигурка в белом стрелой пронеслась через всю комнату и оказалась на постели.

— Аня, — всхлипнул Дэви, обнимая ее за шею. — Я ужасно рад, что ты дома. Я не могу заснуть, пока не скажу кому-нибудь.

— Скажешь кому-нибудь? О чем?

— Как я несчастен.

— Почему же ты несчастен, дорогой?

— Потому что я был таким плохим сегодня, ужасно плохим — таким плохим я еще никогда не был.

— Что же ты сделал?

— Я боюсь тебе сказать. Ты больше не будешь меня любить, Аня. И я не могу сегодня читать молитву. Я не могу сказать Богу, что я сделал. Мне стыдно Ему об этом сказать.

— Но Он все равно знает обо всем, Дэви.