Едва соображая, он выбрался на берег. Бамбуковое древко на тонком шнурке тянулось за ним. Шубин ухватился за удилище и стал крутить рычажок спиннинга. Выбрал почти всю леску: около берега металась серебристая рыбина со светлым брюхом и тёмной спиной. Это оказалась щука.

Шубин перехватил леску руками и выдернул хищницу из воды. Потом ухватил поперёк хребта, ополоснул в воде и пошёл к вершине дамбы, с трудом шагая в наполненном водой рыбачьем костюме.

Наверху он сунул добычу в мешок, повалился на спину и задрал кверху ноги. Дождался, когда стечёт вода, расстегнул ремень и с трудом стянул с себя резиновые «колготки».

– Гардемарины грёбаные! Чтоб вам обосраться в людном месте! Чтоб вам топляк подвернулся!..

Шубин хотел ещё как-нибудь выругаться, но подходящее слово не подвернулось. Он кинул на плечо рыбачьи принадлежности, мешок и отправился по дамбе в караульное помещение в одних носках. На спине временами дрыгалась зубастая добыча.

Тимофеича лихорадило. Кто бы мог подумать, что придётся искупаться.

– Разъездились, паразиты… – громыхнул он снова, подходя к центральному посту и собираясь шагнуть с дамбы в низину – в караульное помещение, к теплу и чаю. Однако проскользнуть не удалось.

– Стой, кто идет? – окликнули его от поста. В дверях стоял Пашенька Недобайлов.

– Своих не узнаем? – обиделся Тимофеич.

– Поймал, что ль, маленько? – спросил охранник, выставив ногу через порог и шмыгая здоровенным носом.

– Видал, чё деется!.. Прямиком, нечистый дух, пронеслись.

– В катере, что ли?

– Но! Теперь сушится бегу…

Тимофеич ступил под косогор и вдруг разбежался, собираясь согреться. Он подбежал к караулке, дёрнул на себя дверь, заскочил в подсобку и стал раздеваться. Только бы не увидели мокрым. Наловил, скажут, рыбки?

Он не успел сбросить с себя штаны, как на пороге возник начальник смены Андрей Набоков. Тощий, как палка. Рыжие волосы аккуратно причёсаны. Андрюша вытащил сигарету, закурил.

– Поскользнулся, что ли? – спросил, хотя явно знал наперёд всю историю от Паши. Не мог тот не сообщить с поста об интересной истории.

– Говорю, черти катаются, будто у них там дорога, а мы для них обочина.

– Есть во что переодеться?

– Да было тут кое-чего…

Тимофеич вынул из своего шкафчика брюки, бельё. Сухие носки. Зимние ботинки. Быстро переоделся. Под брюки надел тонкое трико.

– Ты бы меня не ставил пока, Лександрыч, – попросил он жалобным голосом. –Вдруг они опять захотят к берегу?! Так я за себя не ручаюсь…

Начальник караула уставился в потолок. Чтобы заменить человека, надо с постами договариваться, диск телефонный крутить. Кому охота торчать на посту лишнее время.

– Должён буду, – намекнул Тимофеич.

– При чём здесь это… – Андрюша дернулся у косяка.

– Утречком, после смены…

– Позвоню Недобайлову. Он же видел тебя – должен понять…

Набоков развернулся и пошагал к себе в кабинет.

Тимофеич вытащил ко двору мокрую одежду, повесил на забор. К утру, должно быть, подсохнет, или хотя бы вода стечет.

Покончив с одеждой, Тимофеич пришёл в помещение отдыха. Свободная смена скрипела кроватями. В углу работал телевизор. Диктор говорил про Мавроди: суд приговорил того за подделку документов.

– Добрались! Наконец-то! – Саня Голубцов закашлялся от прилива чувств.

– Дался он вам, – скрипнул пружинами Вася Юдин. – Мавроди – святой человек. Ему сказали: «Развивайся, как можешь…» И теперь же его обвиняют…

– Ну, ты даешь, Вася, – не согласился с ним Голубцов. – Раньше давно бы разделались как повар с картошкой… и посадили бы.

– Жопой на кактус, – согласился с ним Вася. – Чтоб изворотливей был.

Тимофеич лёг поверх одеяла и вытянул ноги.

– Говорят, тебя смыло? – повернулся к нему Юдин и произнёс для всех: – Вот вам ещё одна жертва несправедливости.

Шубин с трудом молчал. Надо ещё разобраться, кто здесь жертва.

– Что молчишь, Тимофеич? – лип к нему Юдин. – Говорят, там эсминец прошёл, и тебя это самое…

– Спи! – оборвал его Шубин. Он повернулся на бок и потянул из-под себя одеяло.

– Скоро с дамбы начнёт смывать, и никому это не надо… – ворчал Голубцов. – Куда ни кинь – всюду одна демагогия…

Тимофеич натянул одеяло на голову и задремал. Подобные разговоры сегодня ему не с руки. В следующий раз, доведись, поспорит…

В четвертом часу его разбудили. Набоков стоял, согнувшись, над кроватью.

– Проснулся? – шептал он. – Иди на пост. У Паши живот закрутило. И это… Ухи, если хочешь, хлебни.

Тимофеич провёл ладонями по лицу. Пригрелся под одеялом, а тут – иди на холод. Он встал, подошёл к оружейной комнате, взял карабин.

– Пишите письма… – и скрипнул дверью.

Снаружи было прохладно и ветрено. Охранники на дамбе менялись самостоятельно. Прибыл на пост – доложи по телефону. Час прошёл – опять звони. Чтобы знали, что жив, что не смыло волной. На счёт волны – это, конечно, лишнее. Охранника водой никогда не смоет, если, конечно, сам в воду не свалится.

Тимофеич приблизился к центральному посту.

– Стой, кто идет?! – послышалось оттуда.

– Захворал, что ли?

– Ой, не говори, – запел Паша. – Вроде ничего не ел особо, а тут и начало. Бывает же пакость, что даже небо с овчинку кажется.

Паша продолжал бормотать, словно не с ним только что казус случился. Как видно, он сбегал в кусты – и назад. А тут и вовсе отлегло.

– Руки помыть не забудь… – напомнил Тимофеич, отворачиваясь к окну.

Ветер крепчал. Волны набегали на бетонный откос и скатывались.

– Тогда я пошел?..

– Ступай. Пост принял…

Шубин оглянулся по сторонам, посмотрел вдоль дамбы. Пустынно кругом. Светят редкие фонари. Больше половины ламп не работают. Каждое утро начальники смен отмечают об этом в суточном журнале, однако всё остается по-прежнему. Люминесцентные лампы дорого стоят, а в кармане у завода пусто. И у мэрии пусто, не говоря о тощем районном бюджете.

Шубин закрыл изнутри дверь, посмотрел на часы и выключил освещение – так легче наблюдать за объектом. Главное – не пропустить проверяющего. Обычно приходит директор службы безопасности Осадчий либо его заместитель Ахмеров. Начальник ВОХР Зелинский, которому напрямую подчинялась охрана, являлся на дамбу довольно редко.

Тимофеич присел к столу и уставился в окно. Слева мост. Справа мост. За рекой, в четырех километрах от дамбы, темнел противоположный крутой берег. Словно восковое, светилось над ним здание мемориального комплекса.

В кирпичной будке имелось целых два этажа: верхний был построен для обзора, с четырьмя окнами – по одному в каждой из стен. Нижний этаж предназначался для обороны. Здесь глядели из стен небольшие окошечки, похожие на квадратные воронки – из них можно вести огонь под большим углом. Изнутри окошки забраны листовой сталью и закрываются на шпингалеты.

Когда-то давно на дамбе стояли деревянные будки, на манер собачьей конуры, в которой помещался всего один человек. Второму приходилось бегать снаружи, поскольку посты были парными.

Будки давно снесли. Посты сократили до одного человека. Да и сама охрана стала другой. Когда-то инженерные сооружения охранял милицейский взвод, насчитывающий до пятидесяти человек личного состава. Укрупнённый был взвод. И подчинялся он местному отделу внутренних дел.

Нет того взвода давно: завод отказался платить полиции за его содержание и создал свою охрану. Зато Тимофеич, оказавшись не у дел после службы, вспомнил про дамбу, пришёл в отдел кадров на завод, поговорил с начальником ВОХР, и его приняли. Работать здесь можно. Руководство к охранникам лояльно – лишь бы не спали да не пили на посту. Даже на рыбачьи снасти закрывают глаза. Мухобой – он ведь тоже человек…

Мухобой, мухобой, мухобоище. Тоже. Человек… Тимофеич неожиданно задремал, дёрнул во сне головой и проснулся. Затем поднялся с насиженного места и пошёл внутри помещения, словно рассерженный кот, из угла в угол.

Он вовремя заметил фигуру Осадчева – тот выплыл из тумана и направился к посту.