Тут Нина Павловна встрепенулась:
– Ты, – говорит, – сама на себя посмотри, чучело, отъела задницу по два центнера полужопие и еще меня кикиморой называешь, сучка?
Тут Клавдия окончательно завелась:
– Ты на кого вафельницу открыла, каракатица? Я сейчас из тебя душу выну и ею полы у нас сама вымою с хлоркой! А ну пошла вон отсюда, пока я тебя тут не похоронила!
Нина Павловна вроде как этого и ждала:
– Подумаешь, – говорит, – тоже мне, интеллигенты! Мы думали, вы приличные люди, а вы быдло и рвань сельская! Пошли, Петюня, отсюда, найдем людей посимпатичнее и пообразованнее этих шаромыжников.
Людвигович давай судорожно вещи на себя натягивать и уходить торопиться.
– Как же так, – говорю, – граждане, это какое-то недоразумение получается, что за скандалы на ровном месте? Петр Людвигович, а как же свинг, прогресс, передовые технологии, в конце концов? Что вы, как дети, неприлично ругаетесь?
Людвигович штаны застегивает и пыхтит:
– Да я-то что? Это Ниночка, мы же в двадцать четвертый раз пытаемся приобщиться к европейской культуре, и каждый раз одно и то же. Никак с ней не получается. Уж не знаю, что и делать.
Клавдия моя не унимается:
– Валите, валите отсюда, хамы трамвайные, ни культуры, ни воспитания, взяли моду плевать на паркетное покрытие! Пошли отсюда, не задерживайте занятых людей, у нас, может, планы и неотложные дела, а вы тут толпитесь в помещении и мешаете их осуществлению!
Нина Павловна в ответ ее хабалкой обозвала, взяла мужа под руку, и они удалились из нашей жилплощади по своему месту прописки или еще куда, уж и не знаю.
Я, конечно, Клавдию отчитал за учиненный беспорядок и недопонимание, но пришел к выводу: не готов еще наш человек к свершениям всемирного прогресса, мелковат и старомоден. Жаль, конечно. Но до Европы нам далеко с таким мировоззрением. Одним словом, есть о чем задуматься и над чем работать, граждане.
Мерзавец
Супруг Веры Тимофеевны был подлецом. И еще скотиной. А иногда даже мерзавцем был супруг Веры Тимофеевны. Она так и заявляла ему:
– Борис, ты мерзавец! – и уходила, заламывая руки, на кухню, где долго мыла тарелки, зло и нарочито гремя посудой.
Супруг Веры Тимофеевны привык к этому и даже особенно не возражал. Невозможно возражать против того, что солнце на небе светит. Это нормально. Быть подлецом в глазах Веры Тимофеевны ему было также нормально.
Каждый день он уходил на службу в научно-технический институт, где трудился младшим научным сотрудником, несмотря на то что возраст у него был совсем не молод, а скорее наоборот. Раз в месяц он приносил зарплату домой. Вера Тимофеевна брезгливо сгребала жалкие рубли в карман фартука и театрально заявляла:
– Ты подлец, Борис!
Супруг, как уже говорилось, не возражал. Он кушал котлету с пюре и уходил на диван, где проводил время до сна.
Пока он лежал на диване, Вера Тимофеевна еще неоднократно называла его подлецом, мерзавцем и даже скотиной. Супруг ничего не отвечал, лениво листая журнал «Огонек» или какую-нибудь техническую литературу.
У Веры Тимофеевны и ее супруга-подлеца была дочка Нюрочка. Абсолютно ангельское создание с ясно-голубыми глазами и кудрявыми локонами на светлой головке.
Когда Вера Тимофеевна в очередной раз громогласно заявляла супругу, что тот мерзавец, Нюрочка грустно смотрела на отца, а он грустно смотрел в ответ, и оба вздыхали.
Так они и жили. Нюрочка закончила школу, поступила в экономический институт и в один из весенних дней пришла домой не одна. Рядом стоял высокий коротко стриженный молодой человек и улыбался.
– Вот, мама и папа, это Славик. Мы с ним решили пожениться, – весело проворковала Нюрочка.
– Что? – удивленно воскликнула Вера Тимофеевна и выронила из рук поварешку.
Супруг ее, Борис, ничего не сказал, только заинтересованно взглянул с дивана через журнал «Огонек».
– Да вы не волнуйтесь! Мы будем жить в общежитии, нам там комнату дадут как молодой семье.
Вера Тимофеевна тяжело опустилась на табурет.
Всю неделю после этого события Вера Тимофеевна уговаривала дочь не делать опрометчивых поступков, что мужчины часто бывают подлецами, мерзавцами и даже скотинами.
– Вот возьми хотя бы твоего драгоценного отца!
– А что папочка? Папочка хороший, – тихо говорила Нюрочка.
– Хороший?! Да он настоящий мерзавец! Подлинная скотина и заправский подлец! – спорила Вера Тимофеевна. – Борис! Борис! Ну почему ты молчишь, мерзавец?! Скажи, что я права!
– Права, – говорил тот с дивана и переворачивал страницу технического справочника.
Но свадьба все-таки состоялась, и молодые ушли жить в общежитие.
Вера Тимофеевна никак не могла успокоиться. Чуть ли не ежедневно она бегала в гости к дочке, а вернувшись, рассказывала, что Славик этот настоящий мерзавец.
– Представляешь?! Он съел всю тарелку борща! Всю огромную тарелку! Мерзавец! – жаловалась она мужу.
– Сегодня этот Славик перешел все границы! Он повесил на балконе сушиться белье, а рубашки прицепил на целых три прищепки! Это уму непостижимо! Подлец! Скотина!
Так продолжалось месяца три. Пока не наступил день рождения супруга Веры Тимофеевны.
Накрыли стол, пришла Нюрочка и ее Славик.
– Ты бы сказала своему мужу, чтобы обувь не раскидывал, – демонстративно сказала Вера Тимофеевна в прихожей.
Славик пожал плечами и поставил туфли аккуратно в галошницу.
– Ты бы сказала своему мужу, что эта галошница только для моей обуви, пусть ставит в другую.
Славик послушно переставил.
– Ты бы сказала своему мужу, чтобы не наедался салатами, у нас еще горячее…
– Послушайте, Вера Тимофеевна! – не выдержал Славик. – Почему вы пытаетесь со мной говорить через Нюрочку?
– Ты бы передала своему мужу, что как хочу, так и разговариваю, – побагровела Вера Тимофеевна.
Славик не спеша встал из-за стола, положил вилку на стол и сказал:
– Нюрочка, ты бы сказала своей маме, чтобы она пошла в задницу!
– К… к… куда?! – вытаращив глаза, прошипела Вера Тимофеевна.
– В задницу, – очень спокойно сказал Славик и сел назад за стол, в гробовой тишине доел салат, встал, взял Нюрочку за руку, и они ушли домой, в общежитие.
– Скотина! Мерзавец! Подлец! – опомнилась Вера Тимофеевна, когда они ушли. – А ты?! Ты почему молчал? Ты почему ничего не сделал, когда твою супругу оскорбили? Почему? Скотина! Мерзавец!
– Я не скотина. И не мерзавец, – неожиданно произнес супруг Веры Тимофеевны и вышел в другую комнату, где сел в кресло, открыл журнал «Огонек» и углубился в чтение.
Вера Тимофеевна заплакала. А когда перестала плакать, ушла на кухню мыть посуду.
Но с того самого дня ее муж перестал быть подлецом. Как-то сразу и навсегда.
Она стала звать его исключительно Борисом, а иногда, в особенно удачные дни, даже Борей.
А Славик для нее так и остался Славиком. Кстати, Нюра на седьмом месяце, по всем приметам будет мальчик.
Евангелие от Иуды
Повелся Витя на большие деньги, ох повелся. Ну а как не повестись было? Витя и сам понимает, что таких деньжищ ему в жизнь не заработать. Годков Вите за тридцаточку, образование никакое, когда-то со второго курса политехнического погнали, а к новой учебе как-то не прибился. Делать что-то такое, за что деньги такие заплатили бы, Витя не умеет. Работничек из него аховый, еще тот работничек. То там устроится, то здесь. Долго на одном месте не держится по разным причинам. В основном из-за бесполезности своей.
Имущества у Вити мало: норка однокомнатная в хрущобе, от мамули осталась. Жаль мамулю. Единственный человек, который Витю любил за просто так. Эх, мамуля, мамуля, словно в насмешку назвала ты сына Виктором. Какой же он победитель? Ну да мамуля откуда знала-то, что все так вот получится?
В норке мебелишко какое-никакое. Старье в основном, дрянь, не мебель. Из нового только пылесос. Да и то Витя его намутил за полцены на распродаже.
