– И вы им тоже можете все простить?

– Мойша Якубович, конечно, был ужасным человеком, деточка. Но его тоже расстреляли вместе с еще десятком евреев прямо у синагоги. Причем немцы. Как вы думаете, могу ли я простить им Фиру, моего маленького сына и скрипку Мойши Якубовича? Нет, конечно. Но играют они красиво. Все. Вас освежить?

– Да.

Лев Абрамович взял пульверизатор, нажал несколько раз на резиновую грушу и обдал меня «Шипром».

Встав с кресла, я расплатился и, попрощавшись, направился к выходу.

– Давид! – сказал мне вслед Лев Абрамович. Я обернулся и вопросительно посмотрел на него.

– Моего маленького сына звали Давид.

Лев Абрамович тяжело опустился на кресло.

– Все, идите, сейчас новости начнутся. Про кукурузу.

– Какую кукурузу?

– Все, деточка, не мешайте…

Я улыбнулся и вышел на улицу.

Забор упал-таки. Ну, говорила же Цыпа, что это произойдет, вот он и упал.

Цыпа знает, что говорит, это вам каждый скажет. Нет в мире ничего, в чем бы Цыпа не разбиралась. Кто в прошлом году сказал, что спички подорожают? Цыпа, конечно, кто еще. Зря Броня Спивак с ней только спорила. А кто угадал, что у Зямы Шварцмана таки родится девочка, а не мальчик, сколько бы он не откладывал деньги на брит-милу? Опять Цыпа.

Вот и с забором та же история. Еще в прошлый понедельник Цыпа говорила своему мужу Зелику, что забор упадет и что надо что-то делать. Что сделал Зелик? Правильно, ничего!

Забор этот не такой уж и старый, чтобы просто так падать. Ему всего чуть больше года. Просто дело не в ветхости, а в том, кто его строил. А строили его эти солдаты, эти танкисты, которые зачем-то организовали свои казармы прямо рядом с домом несчастной семьи Беренбаум, чтобы те плохо спали и слушали их топот по асфальту.

Оно им надо? Оно им не надо. А что делать? Ничего не делать. Цыпа, конечно, авторитетная женщина, но не так, чтобы спорить с Генштабом. Но хотя бы забор они могли построить нормальный, чтобы он не падал и не создавал вырванные дни из жизни Цыпы?

– Зелик, он все!

– Что такое, Цыпа, что случилось?

– Я говорю тебе, что он все, а ты меня спрашиваешь еще, что случилось?!

– Да, я спрашиваю тебя, что случилось, потому что я не знаю, кто все, Цыпа.

– Забор все, Зелик, забор! Я говорила тебе, что он упадет, Зелик? Нет, я спрашиваю тебя, я тебе это говорила или не говорила?

– Ну таки что, он уже все?

– Ты не слышишь, что я тебе говорю?! Да, он уже все, Зелик! Иди что-то с этим сделай, так же невозможно жить, Зелик! Мало того, что я слышала этих военных, так я еще и должна теперь их видеть?!

Зелик работает шофером. Это не совсем та работа, о которой мечтал для него его папа Хацкель Моисеевич Беренбаум, который был по образованию ветеринаром, но работал счетоводом на овощном складе. Но что делать, если после ранения на фронте Зелик имеет один глаз и не может, как раньше, работать ювелиром. Потому что, как он говорит, он лишился рабочего глаза, а с нерабочим глазом выходит одна халтура.

А Зелик не такой человек, чтобы делать халтуру, он порядочный человек, а не босяк. Вы, конечно, можете спросить, а что, мол, с одним глазом можно быть шофером? Нет, вы спросите, спросите!

Зелик вам ответит, что да, можно, и что тут такого? Во всяком случае, это не делать плохие обручальные кольца, и от этого не страдают невиноватые новобрачные.

Зелик ездит на полуторке, возит бидоны молока из совхоза в город, и всем от этого хорошо. Цыпа даже иногда делает сметану и немного масла. Только не делайте беременную голову и не говорите, что это плохо, можно подумать, что кто-то от этого заболел.

У Зелика есть сын Гриша, ему восемнадцать, он умеет на скрипке и немножко петь. Но лучше бы он умел ставить заборы, а там пусть поет и делает, что желает.

– Цыпа, ну и что ты от меня хочешь? Что я могу, Цыпа? Это же не наш забор, это военный забор. Это такой военный забор, что у него, наверное, есть даже звание. Этот забор на гособеспечении, понимаешь, Цыпа? И я тут что могу сделать?

– Как это что? Мне все равно, чей это забор, хоть самого главного балабуза в совхозе, откуда ты возишь свое молоко, но мине от этого дурно! И потом, этот забор упал прямо на наши камушки. И как ты теперь будешь кормить свинок?

Камушки – это тропинка к сараю, в котором Цыпа и Зелик держат двух свиней. Конечно, об этом все знают, но делают вид. Тем более что тут такого, когда людям надо что-то немножко кушать, а тут есть, что вырастить и продать? В конце концов, Цыпа не дочь ребе Нахмана из Умани, чтобы делать печальное лицо при слове «сало».

Хотя местный раввин Шелевтевич закатывает глаза и начинает громко молиться, когда Зелик идет мимо, ну, так и дай ему бог здоровья, пусть себе молится, ему никто этих свинок и не продает.

– Ай, Цыпа, ну! Это же не Синайская гора, а я не Моисей, чтобы на нее карабкаться, прекратите этих паник, я вас умоляю.

– Он меня умоляет! Вы слышали? Азохен вэй! Ты хочешь вытрепать мне последний нерв! За что мне этот агрейсер цурес? Делай что хочешь, но завтра иди к этим красным командирам, и пусть делают как было, иначе, ты меня знаешь, я им устрою такую Курскую дугу, что они даже себе не думают!

Спустился вечер. Вечер тут спускается неожиданно, словно накрывая подушкой, глухо и темно.

Зелик обулся в бурки, надел фуфайку, взял в руки два ведра с «мешкой» для свиней и пошел их кормить.

Во мгле чернела глухая забора воинской части с просветом обвалившегося куска, как будто частокол зубов с несколькими вырванными резцами.

– Ой! – вскрикнул Зелик, споткнувшись об доски, завалившие тропинку.

– Стой, кто идет! – раздалось в ответ, и Зелика осветило двумя яркими лучами ручных солдатских фонарей.

Зелик остолбенел, уронил ведра на землю и задрал руки вверх, по темной траве расползлась вязкая жижа свиной еды.

– Это никто! Это Зелик Беренбаум свинкам кушать несет!

– Руки вверх! – раздалось в ответ.

– Так я и так руки вверх!

– Это ты кому руки вверх задираешь, шлемазл? – из темноты раздался голос Цыпы. – Я тебе сейчас такие руки вверх сделаю, что ты перестанешь ходить ногами!

– Гражданочка, тут военный объект, я буду стрелять! – растерянно ответил рыжий боец, неуверенно держащий в руках винтовку.

– Посмотрите на этого поца! Военный объект?! Это никакой не военный объект! Это наши камушки и наши свинки! И чтоб я вас видела на одной ноге, а вы меня одним глазом, если завтра вы не поставите забор, как было! Убери свое ружье, куш а бэр унтэрн фартэх![1] Зелик, что ты стал, как укушенный?! Иди домой!

– А я что? Мне сказали стоять, я и стою!

– Все, станция хацепетовка, конечная, можно выходить! А хэмдэлэ аройф, а хэмдэлэ ароп, а гезунд дир ин коп![2] Иди!

Короче, на следующий день забор починили. Но Цыпа говорит, что ненадолго, что скоро он опять завалится. А Цыпа знает, что говорит, это вам каждый скажет.

В общем, тут из-за стремления к новым веяниям современности произошел один неприятный конфуз и полное смятение чувств и принципов. Но обо всем по порядку.

Человек я довольно прогрессивный, к технологиям всяким чувствительный, понимаю, что в век свершений и покорений полюсов нельзя оставаться бесхребетным мещанином старых патриархальных устоев.

К чему я это говорю? А вот к чему. Прочитал я тут в одной статье, что, мол, в передовых странах сегодня некоторые особенно продвинутые в плане современного ощущения действительности люди практикуют такое явление, как свинг.

Ну, мол, живут себе пары, супруги, в смысле. Год живут, пять, десять, а кто и все пятнадцать. Понятное дело, супружеская жизнь – штука серьезная, тут вам, если вы человек порядочный, не до адюльтеров и измен.