Хотя в ночных новостях появлялись ужасные истории о том, какие безумные вещи делают люди под влиянием ЛСД, Барри пообещал мне, что меня это приведет к новым уровням понимания. Итак, я присоединилась к его экспериментам с галлюциногеном.
Недалеко от моего дома было большое поле, где дети из моей школы часто устраивали вечеринки. Наши автомобильные стереосистемы взрывались композициями Джимми Хендрикса, Дженис Джоплин и Джима Моррисона. Это было идеальное место для «кислотного путешествия». Как только ЛСД начинал действовать, я замечала, что все – трава, небо, деревья – оживает и излучает мощную космическую энергию. Все одновременно жило, любило, смеялось, летало, кричало и умирало. То, что я считала собой, расширилось, взорвалось и теперь включало в себя всю Вселенную. Это было невероятно. Блаженство без дисциплины. Отлично! Я была убеждена, что испытываю какое-то из состояний, описанных Йоганандой, но безо всякой работы. Какая удача! Краткий путь!
А потом случился крах.
Я всегда чувствовала, что есть часть меня, которая наблюдает за тем, как я живу. Под влиянием ЛСД я ощущала эту часть себя как «реальное внутреннее я». Но едва воздействие прекращалось, вместе с ним прекращалось и это чувство. Мы с друзьями расширялись, превращаясь в это бесконечное сознание, но затем вынуждены были возвращаться в эту свинцовую реальность. Я не могла сохранить ничего – ни мудрости, ни тем более любви. Единственное, что оставалось, – это досада от упущенных возможностей, когда ты знаешь, что жизнь могла бы предложить тебе намного больше, чем ты переживаешь сейчас. Почему же эти проблески единства, безусловной любви и блаженства были столь непродолжительными? Жажда и тоска только углубились.
В то время многие люди пытались понять смысл жизни, и все казалось очень настоящим и насыщенным. В какой-то момент мы были неукротимы. Мы собирались изменить мир! То были пьянящие, беспокойные и безрассудные времена, полные юношеского стремления создать что-то другое, что-то лучшее. Мир, любовь, великая музыка, танцы и протесты на улицах – такое дико радостное время; казалось, столько людей пробуждаются ото сна и начинают жить полной жизнью, все время двигаясь вперед.
Но вокруг нас люди умирали.
Когда мы вставляли ромашки в дула солдатских винтовок в знак борьбы за мир, телевидение показывало, как другие солдаты возвращаются домой в ящиках. Мы в прямом эфире видели жертв вьетнамской войны по обе стороны фронта. Мы наблюдали, как создается история. И мы были потрясены. Дома наши друзья умирали от передозировки наркотиков, иногда случайной, а иногда и преднамеренной. Молодые и здоровые люди гибли в дорожных авариях, потому что мчались слишком быстро, и в буквальном, и в переносном смысле; рисковали собой, думая, что никогда не умрут. Ужасные потери.
Барри был очень умным парнем, он всегда что-нибудь изучал. Его отец преподавал в Гарварде. Из всех, кого я знала, Барри был единственным человеком, который мог просто взять в руки энциклопедию и почитать ее ради удовольствия. Казалось, его интересует все на свете. Но в нем была и доля безрассудства, и часто я задавалась вопросом, что с ним станет.
Однажды он и еще один друг по имени Майк – обладатели самого высокого IQ в нашей школе – поспорили о том, кто из них умнее. Их коэффициент интеллекта мог различаться не более чем на пару баллов, но в той группе умников все считали, что это много и серьезно. Они оба повернулись ко мне и спросили, кто умнее. Я много лет знала Майка, но Барри, будучи моим парнем, самодовольно подумал, что я приму его сторону.
Я поразила его, сказав: «Майк определенно умнее тебя, Барри».
Не веря своим ушам, Барри воскликнул: «Что? Как ты вообще могла такое сказать? Ты же меня видишь каждый день. Тебе известно, насколько я умен. Кому, как не тебе, это знать!»
«Да, – ответила я, – именно поэтому я уверена, что Майк умнее. Он сделает что-то из своей жизни, а то, что я знаю о тебе, подсказывает, что ты, скорее всего, разобьешься и сгоришь».
Позже мы с Барри разошлись, но остались друзьями и часто общались по телефону. Он также писал мне, когда я училась в университете. Но я держалась от него подальше. Больше не хотела иметь ничего общего с наркотиками. Знала, что если не изменю свою жизнь, то она разрушится.
Не знаю, как сложилась судьба Майка, но Барри умер от передозировки в двадцать пять лет. За несколько лет до этого покончила с собой его сестра. Когда пришло известие о ее гибели, мне стало плохо. Мне было очень жаль ее, и я сильно забеспокоилась о том, как это повлияет на Барри. Когда он умер, я просто очень сожалела, что ни я, ни кто-либо другой не смогли ничего сделать. Я так надеялась, что он заставит себя свернуть с пути, по которому шел. Начавшись как забава, наркотики превратились в смертельную опасность. И у брата, и у сестры была, казалось бы, идеальная, богатая жизнь – но оба загубили ее в таком юном возрасте. Я с ужасом думала об их родителях, потерявших обоих детей. Для меня было непостижимо, как можно перенести такую трагическую и бессмысленную потерю. Я сама уже растила трехлетнего ребенка, когда умер Барри, и не могла себе представить, как его мать все это переживет.
Итак, встречи со смертью начались с маленькой девочки, которую я не очень-то и знала, а затем все чаще происходили в кругу моих друзей; эти события лишь подогревали мое желание что-то понять. Было ясно, что невозможно отрицать близость смерти и притворяться, что она никогда не настигнет меня и всех, кого я люблю. Частота и неизбежность неизменно становились темой моих размышлений и побуждали к поиску.
У моего поколения не было авторитетов или проводников. Мы не доверяли никому, кто имел отношение к государственной власти или церкви, да и вообще никому старше тридцати лет. Думаю, та же самая молодая энергия, которая тогда была настолько рассеянной и неконтролируемой, могла бы привести к глубоким и прочным преобразованиям как внутри нас, так и в мире – будь у нас хорошие руководители или наставники, способные помочь, направить эту энергию на что-то конструктивное.
Незадолго до того, как ко мне в руки попала «Автобиография йога», я заинтересовалась медитацией, почти несовместимой со всей тогдашней дикостью моей жизни. Я рассматривала медитацию не как дисциплину, а как развлечение. В возрасте 15 лет я начала официальное исследование медитации и контроля сознания под руководством духовной учительницы по имени Марджи; она была своего рода местной знаменитостью в Бостоне и вела радиопередачи о духовности. Я познакомилась с Марджи через моего отца. Вместе с женой одного из их бизнес-партнеров она вела курсы по медитации и контролю сознания.
45-летняя Марджи большую часть своей жизни была набожной католичкой. Лет за десять до нашего знакомства она разочаровалась в церкви и начала учиться у многих учителей из разных традиций. Умная, спокойная и веселая, она обладала какими-то подростковыми чертами, хотя была опытной и мудрой. Все, кто соприкасался с ней, почему-то начинали чувствовать себя хорошо. Она жила в Конкорде, в штате Массачусетс, в поместье, занимающем два гектара земли. Ее симпатичный желтый домик стоял среди деревьев вдали от главного дома. Мне это место показалось очаровательным, а сама Марджи представлялась моему подростковому уму доброй феей. Ее интересовали все восточные религии, а также парапсихология, контроль сознания и развитие интуиции. Когда мы провели вместе некоторое время, мне стало ясно, что она немного ясновидящая. Казалось, иногда Марджи знала мои новости еще до того, как я ей о них сообщала. Часто она снимала трубку телефона и отвечала на вопрос, который я еще не успевала задать. Это было потрясающе. Я не встречала никого подобного и до знакомства с ней не верила, что такое вообще возможно.
Однажды мы с ней собирались на балет, но ко мне неожиданно явился приятель из другого штата. Он целый день ехал только ради того, чтобы меня удивить, и собирался провести в нашем городе только одну ночь. Я сказала ему, что, к сожалению, у меня уже есть планы на вечер, и если я не сумею связаться с Марджи, то не смогу никуда с ним пойти.
