Широко распахнутыми глазами смотрю в стену, найдя силы вцепиться клещом в запястья в попытке оттолкнуть, но мое сопротивление ему параллельно, только распаляет его еще сильней.
Грудью к моей спине, удары его сердца кожей чувствую. Мое частит быстрее, его постепенно замирает, дыхание остывает тоже, когда, просунув руку под шею, запрокидывает мою голову, прижимаясь к губам, просовывает язык в рот, глубже, цепляя с моим, и кружит, изредка отрываясь, чтобы уделить внимание губам. Почти душит.
Сжимаюсь внутренне, от низа живота до самых яиц тянущим, простреливающим удовольствием скручивает. Лицо горит от стыда, пальцы ног леденеют, и их сводит судорогой, слишком напряжены. Не могу лежать спокойно, тело ломает, жжет, оно плавится. Прохладные руки на моем члене почти останавливаются, прекратив дрочку — как пощечина, его промедление хуже пытки. Сильнее вжимается бедрами в меня, стянув мне плавки, членом толкается в зад, но не проникая внутрь, скользит головкой между ягодиц, смяв от возбуждения сильнее, чем надо, мой пах, стонет в поцелуй, я его горловой оргазм на себя перенимаю, подавившись им и отпрянув от его губ. Пока он, зажмурившись и с широко открытым ртом, кончает, выплескивая сперму мне на бедро, следую за ним, сам схватившись поверх его пальцев, прижимая руки, чтобы не было так остро-сладко-больно одновременно, но все равно, не выдержав и заскулив глухо, прикусываю себе губу.
Упав на подушку, еще чувствую, как он, полуопавшим членом размазывая по мне сперму, продолжает толкаться в меня, а потом вырубаюсь, просто отключаюсь наглухо, очнувшись утром. Подорвавшись как по тревоге, резко сажусь, пугая сонного Ди, и едва не роняю его. С добрым, блядь, утром!
— Злишься? — стоит за мной и не дает закрыть дверь в ванной. Высохшая за ночь сперма, свидетельствующая о том, что я не спятил и это реально было, стянула кожу, особенно больно при каждом шаге, когда тянет волоски на чувствительной жопе. Надо срочно смыть, заодно и раздражение, которое вот-вот дойдет до пика, и я за себя не отвечаю.
— Нет, — вру напропалую, он не верит, разворачивает к себе, и в тот момент, когда мои глаза наливаются кровью, он убирает руки за спину и смотрит выжидающе. Весь пыл улетучивается, и злюсь уже на себя, что не сдержался, а еще на его реакцию — подчинение ему не идет. Или он жалеет меня? Возможно. Я и сам ощущаю себя жалким, боясь признать, что случившееся ночью мне понравилось. Понравилось настолько, что даже сейчас я не могу избавиться от возбуждения, плавно дрейфующего во мне вместе с кровью. Краской заливает лицо, потеют ладони, и хочется сбежать куда подальше.
Что происходит? Теперь уже со мной? Почему так реагирую на него? Почему не хочу смотреть в глаза? Почему он всегда закрывает их мне? И как это связано с тем, что мои к нему чувства сейчас видоизменяются до неузнаваемости, меняя вместе с собой и меня? Все это пугает. А еще между нами по-прежнему стоят Арти и сумасшествие Ди, и я не могу пробиться ни через одно, ни через другое.
Ближе к обеду к нам пришел курьер и принес торт с поздравлениями для Ди от его родителей. На мой вопрос, правда ли у него сегодня днюха, он отмахнулся и попросил не париться, а я и не особо хотел — свою не отмечаю, думаю, и он не хотел бы праздника. Но что-то щелкнуло в подкорке мозга, и эту дату я решил запомнить. Но если бы я знал, чем все это закончится, стер бы её из своей памяти…
На работе пришлось взять отпуск: хоть я и возмущался, но предки Ди слезно просили побыть с ним еще немного, а если учесть, что в последней нашей потасовке, когда хотел обшмонать его комнату, а он вдруг резко стал против, я неудачно подвернул ногу, то и об учебе можно было забыть на пару дней.
Я сидел в теперь уже своей комнате, с волнением поглядывая на диван, на который не мог больше сесть без дрожи. Ди ушел в магазин, обещая, что все с ним будет в порядке, и если бы он хотел, то уже давно бы себе навредил, пока я спал. Пришлось отпустить. Ему нужен был свежий воздух, а мне некоторое время без него — в тишине побарахтаться в своих мыслях, чтобы запутаться еще сильнее. В этот момент мне на глаза попался Артуркин ноутбук, который я спрятал под шкаф. Улыбка сама собой просилась на губы — грустная, довольно болезненная.
— Знал ли ты, что твой друг гей? — усмехнулся я, спрашивая у брата, хотя ответа и не ждал. — Наверное, знал. Слишком ты его любил, Арти, — покачав головой и стерев с любовью пыль с крышки, открыл бук, запуская систему. — Может… вы даже были вместе. — Сознание рисует в голове образы их двоих, всегда вместе, всегда рядом, на своей волне, не подходящей никому другому, и если бы я был на месте Ди — я бы выбрал его. Красивого, умного, чуткого, такого любящего, как никто другой… а не меня. Снова сравниваю нас, словно подбирая для Ди одежду, как для нарисованной куклы, и снова ухожу все глубже в уныние. Арти сказал бы, будь он в него влюблен. У него были женщины, с несколькими даже знакомил родных, но ТАК он смотрел только на него. Это причиняет боль, тупую полосную боль от головы к сердцу. Кем бы я был, подменив брата в койке? Кем бы стал считать меня Артур?.. И как бы относился Ди… Как к дешевой замене?..
Набрав в поле пароля день рождения хозяина квартиры и уже собираясь захлопнуть бук и последовать примеру Ди, выкинув его в окно и из своей жизни, вижу, что экран блеснул синим и пошла загрузка… Сердце забилось под горлом и пересохло во рту. Минута, пока шел процесс, показалась мне вечностью. И первое, что я увидел — это свое фото на рабочем столе. С отпуска. У моря. С позапрошлого года, когда я уснул на пляже, а потом он меня разбудил и сфоткал, помятого и заспанного, и ни под какими предлогами и угрозами не захотел удалять фото.
Соскочив с дивана, делаю неуверенные шаги назад, хватаюсь за голову, резко опускаю руки, часто дыша. Кидаюсь к окну, как вор или преступник выглядывая из-за шторы, вижу, как Ди качается на качелях, задумавшись о своем.
Возвращаюсь обратно, беря у времени в запас пару минут. Просто не могу иначе. Знаю, что если Ди увидит, как влез в комп, он придет в бешенство, и не уверен, смогу ли адекватно отреагировать на его псих. А еще мне жизненно необходимо прикоснуться к памяти брата, почувствовать, понять хоть немного, вспомнить его, потому что постепенно начинаю забывать как он говорил, как смеялся…
Упав на колени перед экраном, пробегаю по папкам. Все по номерам, без названий. Щелкаю по первой, и меня отбрасывает назад. Фото, очень много моих фото: домашних, с улицы — а я даже не видел, как он снимал, — с отпуска и даже спящего. Внутри кольнуло от тоски и стянуло, словно эластичными бинтами, грудь.
Следующая папка… Кончики пальцев занемели, и почти не чувствую, как прокручиваю мышку. Ярлыки крупные, и так видно, не разворачивая картинку, на каждой из которых в эротических позах молодые парни, совершенно разные, некоторые немного даже похожи на меня; все они с широко разведенными ногами, с растраханными задницами, порванными ртами и глазами полными слез…
Глотаю вязкий ком горечи, убеждая себя, что, возможно, эти снимки принадлежат Ди. Этому всегда безразличному, замкнутому парню, которого я знаю почти с пеленок. И прошлая ночь так некстати вяжется…
Закрываю резко, не удаляю папку, сдерживаюсь. Открываю следующую… Мне кажется по вискам течет пот, а это слезы. Размазываю их по щекам задеревеневшими пальцами, стараясь проглотить тошноту и горечь, которые только усиливаются, и кажется, я весь пропах гнилью, и сам в ней уже тону.
Видеоряд, фрагментов сорок, а может, больше, кто знает… Перед глазами все плывет. На первом из них спиной к камере на коленях стоит Ди, распластанный по стене, голый, с низко опущенной головой… Щелкаю на запись, и те пятнадцать минут, что смотрю — я убиваю себя каждым кадром и ненавижу себя за то, что влез, и этот ебанный мир я презираю тоже.
Арти там же. Все так же улыбается, играет на камеру, только вместо привычной теплоты в его взгляде маньячный блеск и жадная похоть, от которой воротит. Он… они… Не выходит описать, да и как описывать то, как твой всегда добрый, служащий примером для всех брат плетью и розгами лупит своего же друга, заткнув его рот кляпом, избивает до крови, иногда, не вложив в силу удара все, что хотел, добивает ногами, а потом… трахает. В каких-то роликах Ди теряет сознание, в других Арти, в конце кончив, бережно снимает с него наручники или стягивает с посиневших запястий ремни, обтирает его лицо, разговаривая о чем-то, помогает сесть, словно ничего и не было, и Ди все тот же, только уставший и зализывающий раны, словно дикий кот.
