- Все завертелось слишком быстро: смерть родителей, опекуны со своим договором, добрые соискатели, нападение на тебя в больнице, из-за которого нам пришлось экстренно перебираться в столицу. Ярик, я так испугался, что останусь один, так боялся тебя потерять, и да, признаю, почувствовал некое облегчение, перестав опасаться, что отец увезет тебя куда-нибудь к черту на кулички. Я делал жестокие вещи и вины своей не чувствую, скажу больше – буду шагать и дальше по головам, если это будет тебе во благо. Все, что я сделал, было лишь для того, чтобы уберечь тебя.

- Это жестоко.

- Плевать. Веришь? Мне плевать, – начинает улыбаться и походить на сумасшедшего. – На каждого. У меня в жизни кроме тебя никого не осталось. И я виноват, что запер тебя в четырех стенах, что врал, что не сказал всего и сам решил за тебя, да, виноват, но окажись мы в подобной ситуации снова – посадил бы тебя на цепь, как тогда, когда ты хотел сбежать, узнав о моих изменах, и уже не отпустил бы. Считаешь меня психом?

- Да, немного, – шагнув навстречу, прижимаюсь лицом к его груди и делаю глубокий вдох. – Но почему тогда не могу тебя ненавидеть или хотя бы злиться?

- У тебя стресс, ты вообще нескоро сможешь нормально реагировать хоть на что-то. Нужно время. – Подняв голову, долго смотрю в его глаза, привыкая к новому, серьезному взгляду. – А еще ты меня любишь. И хоть это и не та любовь, о которой я мечтал, но если поможет удержать тебя рядом – я согласен.

- Имеешь в виду, что спишь со мной только...

- Не перевирай мои слова. Я с тобой, потому что хочу этого.

- Ты сказал, что кроме меня у тебя никого нет. А Андрей?

- Этого торчка я в расчет не беру.

- Ты его жизни не знаешь.

- И не хочу знать. Он мне чужой человек, а то, что его мать залетела от отца, дает лишний повод лучше рекламировать контрацепцию. У меня такой родни по стране полсотни набраться может, и всем я буду должен? – от переизбытка эмоций всплескивает руками и вопросительно таращится на меня сверху.

- Наверно, ты и правда сильно похож на отца, – не могу скрыть разочарования, его жестокость занозой засела в сердце, и никак не вытащить ее, как ни стараюсь.

- Даже больше, чем ты можешь подумать. Мне жаль, что ты их не помнишь. – В его голосе мягкая грусть, наверное, он скучает по тем временам, а я, заглянув в прошлое, вижу только его – мелкого, растрепанного, со злыми глазами, полными слез, и теплой ладошкой, которой держал меня за руку, не отпуская.

- А мне нет. Так легче принять правду. Но все равно хочу верить, что это плохой сон, и, проснувшись, мы снова окажемся дома.

- Нет у нас больше дома. И денег нет, за исключением тех, что я успел снять. На пару лет хватит, а там как получится... – Рассуждая о будущем, заметно нервничает, и его нервозность передается мне.

- Стась, когда я говорил о возможной перспективе жить с Андреем, я не шутил. Не смогу видеть, как ты отдаешься кому-то еще. Не физически – морально. Я сам сдохнуть за тебя готов, и за свои муки прошу не так много, просто будь со мной, по-настоящему, весь, от первой мысли и до последнего дня, как бы это глупо не звучало. Я все для тебя сделаю, – тянусь к его губам, он отвечает порывисто, жадно, прильнув всем телом и застонав в поцелуй почти неслышно, но до того чувственно, что у меня подкосились колени, и пришлось крепче вцепиться в его бедро, благо хоть один из нас сидел. Когда он отстранился, посмотрев на меня нечитаемым закрытым взглядом, я почувствовал, как пару лет жизни канули в небытие.

- Тогда хватит на четыре года, – прикидывает в уме и тянется за второй сигаретой, похлопав меня по плечу, чиркая по колесику зажигалки, никак не может выбить огонь и, чертыхнувшись, выбрасывает ее в окно, следом летит и сигарета, и пачка, и даже пепельница.

- Так легко откажешься от меня? – отстраняюсь, чтобы лучше видеть его, чтобы прочувствовать все, что выдаст, но он только неопределенно пожимает плечами.

- Я не смогу относиться к тебе иначе, а значит, и меняться не стану. Я такой, каким меня сделал ты.

- Мне жаль. – Внутри все сжалось до хруста, и битым стеклом сыпятся только-только склеенные надежды, проходясь по сердцу и оставляя осколками кровоточащие раны.

- Все к лучшему, – улыбается мне так знакомо и так дико, той своей вульгарной фирменной улыбочкой, от которой еще тогда вставали волосы дыбом, а теперь будто азотом облили, не пошевелиться.

Пока я, как утопающий, ищу в его действиях хоть единый намек на шутку, он тянет из кармана широкую нить, вяжет мне ее на запястье, шепнув: “С днем рождения, родной”, сухо мажет по губам и, спрыгнув с подоконника, уходит в ночь, а мне кажется, что весь мой мир к ебеням сейчас из-под ног ушел, и мосты не просто горят, они взорвались с оглушающим грохотом. Он не хочет быть со мной. А заставлять его я не могу. И жизнь ему портить тоже. И самому бы радоваться, что обоим легче будет, после всех этих лет, когда сдыхал от тоски с ним рядом, когда выл в голос от ревности и лез на стены от беспокойства, когда загонял себя в жесткие комплексы, страдая от собственных чувств. И сейчас, признавшись мне, что любит, любит по-настоящему, уходит, не желая быть со мной, а я словно впадаю в летаргический сон, отключая разум и отдавая тело во власть инстинктам. Будь что будет. С нас обоих хватит. И пусть люблю до судорог и ночных кошмаров, но уважать себя и наши чувства я его заставлю. Хотя бы мой выбор, но он примет с честью.

Автор

Аэропорт местных линий небольшого городка сейчас пребывал в предновогодней суете, и, кажется, не только пассажиры стремились заразить всех собравшихся своей суетой, а заодно и раздражением, но и служащие, снующие среди провожато-встречающих, ворча и переругиваясь по рации, но и норовя толкнуть кого-то, надеясь, что это поможет им улучшить испорченный с самого начала день.

Андрей и Ярослав стояли у стойки регистрации в километровой очереди, периодически глядя на происходящее и закатывая глаза от очередной потасовки. В руках у Андрея была дорожная кладь в виде небольшой сумки, Яр просто держал в руках паспорт и распечатанный электронный билет, уже изрядно помятый и вымокший от пота, что покрывал ладони и тело полностью. Дело было не в отключенном кондиционере, хотя и это тоже являлось поводом для скандалов с руководством. На нервной почве у парня подскочила температура, его мутило и уже пару раз вывернуло, благо на улице. Парень был бледный, и если бы не большое скопление народа, Андрей взял бы его за руку, чтобы поддержать, но он не мог и только надеялся, что Ярослав чувствует его заботу. За это время Андрей привязался к мальчишке, не чувствуя никакого родства из-за общего отца, наверное, они и правда были слишком похожи со Стасом – тот тоже не придавал этому значения. Сейчас Андрей был рад, забирая Яра с собой. После долгого одиночества найти человека, с которым тебе хорошо, это многого стоит, и Андрей, в отличие от Стаса, был готов меняться. Только вот мысли его спутника были далеки отсюда. Бледный вид не скрывала даже кепка, болезненные, воспаленные от недосыпа и, чего уж там, редких слез глаза ужасно чесались и выглядели пугающими.

Перед ними осталось два человека, Андрей все поглядывал на часы, сверялся с табло, словно поторапливая сами стрелки часов, но люди продолжали тянуться, нерадивая сотрудница аэропорта лениво клацала по клавиатуре новенького компьютера, и в тот момент, когда хотелось послать все к чертовой матери и рвануть на машине, Ярослав замер, остановив стеклянный взгляд на середине стены позади Андрея, резко выдохнул, заставив брюнета вздрогнуть, и внезапно обернулся назад...

Среди толпы зевак, пихнув пузатого дядьку плечом, не спеша, в развалку прогуливался молодой парень, на вид уставший, замученный и немного жалкий, кусающий губы, но трезво глядящий перед собой, с гордо расправленной спиной, хоть и не совсем твердо стоящий на ногах, но то от нервов, вы не подумайте. Руки спрятал в карманы, и не видно было, как они сжаты в кулаки, не видно, как закушена до крови изнутри губа и как нервно трепещет в панике сердце, уже не справляясь с такими нагрузками. Но Стас не был бы Стасом, кинься он на грудь к Яру и начни его умолять вернуться, просить остаться, потому что иначе они жить оба не смогут, дойдут до крайности – один в окно, другой на наркоту. Он просто встал в десяти метрах, проигнорировав Андрея, будто того вообще на свете не было, будто вообще кроме Ярослава вокруг никого не было, посмотрел ему в глаза, такие же один в один болезненные, кивнул на выход и, развернувшись, пошел прочь, пониже натягивая шапку на глаза и стараясь ускориться, потому что ноги заплетались от нервов.