— Чем лучше? — Пристегнутый к кровати, злой, вспотевший от волнения вызывает во мне совсем неприличные ассоциации.

— Всем. Я и так у тебя много отнял… Миш, оденься обратно! — Закрывает глаза и задумывается, я за это время успеваю раздеться и подойти к нему. Пинает меня ногой, уворачиваюсь, ловлю за ступню, перехватываю удобнее, подныривая под ногу и садясь на колени между его бедер, придерживая за колени, чтобы не дернулся.

— Скажи, радость моя, а это твои слова или тебе их вбили в голову, м?.. — Даня напрягается и перестает ерзать. — Чудится мне, что их я уже слышал, только не от тебя, а от бывшей жены, которая, вероятно, наплевав на обещания оставить меня в покое, — голос по нарастающей переходит в крик, — снова влезла в мою жизнь и получит по роже!

Осознанием парализует нас обоих.

Падаю к нему на грудь, сжимая до ломоты в пальцах покрывало по сторонам от его боков.

— Скажи мне что-нибудь, чтобы я успокоился. Сейчас.

— Расстегни меня! — Я слышу в голосе панику. Ему страшно. Все пошло не так, да? Ты думал будет легко — просто уйти? Думал я сдамся?!

— Чтобы ты сбежал? Серьезно?! — начинаю смеяться, подняв лицо, и если бы не наручники, по глазам его красным вижу — мне бы влетело не слабо.

— Ты не имеешь права меня здесь держать.

— А ты не имеешь права отвечать за мои поступки! И знаешь что… — Сев ровнее и подцепив край его майки, тяну ее вверх, — раз уж ты не хочешь меня успокаивать, я успокоюсь сам, а заодно вытрахаю из тебя всю дурь.

— Это насилие, ты обещал Максиму!

— Насилие? — Сжав его начавший твердеть пах, сильнее давлю пальцами. — Тогда только попробуй пикнуть. Выдержишь — сам ментам сдамся, нет — будешь так сидеть, пока я не разберусь в том, во что тебя втянули.

— Сумасшедший.

— От тебя заразился.

Руками по торсу, оглаживая вспотевшую кожу, подтаскивая ткань все выше. До трясучки хочется прижаться к губам и выпить из него весь кислород, но ничем хорошим это не закончится.

Целую изгиб шеи, цепляя зубами нервно дернувшийся кадык, оглаживая мышцы на руках от плеч до локтей и ниже, оставляя едва заметные царапины.

От возбуждения кружится голова, член от каждого неосторожного движения трется о его тело — это сбивает, и хочется застонать, но мы только начали…

Россыпью поцелуев по голой груди, приласкав твердые от возбуждения соски, прикусывая их, крепче обнимая за поясницу.

— Чего ты добиваешься? — не спрашивает, натурально рычит, и его потряхивает всего от злости, хотя старается не поддаваться на провокацию и держит себя в руках.

Потянув ремень и вжикнув собачкой, стаскиваю джинсы вместе с бельем, кивая на крепкий, твердый член, соблазнительно прижавшийся к животу.

— Этого.

Собственнически сгребаю его в руку, проходясь по всему стволу, примериваясь, и сразу беру в рот, перекатывая в руках яйца. Хочу почувствовать солоновато-терпкий вкус, хочу слышать Данины стоны, хочу чтобы уже сдался и вернулся обратно, но он упрямо молчит, задрав голову и зажмурившись, почти не дышит.

Его упрямство причиняет больше боли, чем я мог подумать. Желание его выпороть — растворяется в собственных страхах, а вдруг он и правда не хочет…

Отсасывая до этого как в последний раз, замедляюсь, ослабляя хватку на бедрах, и осторожно выпускаю член. Выдохнув Дане на живот, поднимаю глаза, встречая его, такие же обезумевшие.

— Скажи, что не хочешь этого, — теперь натурально прошу, нависнув над ним и едва касаясь бедер, которыми он меня сжал. — Скажи, и я уйду, — смотрю в его темнеющие, но блестящие живые глаза. Не выдержав, ору на него: — Скажи!

— Как, блядь, я должен это сказать?! — еще громче, дернув руками, зазвенел метал и слабая перемычка просто вылетела. Резко сев, Даня и не понял сразу, что произошло, только я сгруппировался на всякий случай. Не держать — обороняться.

Он смотрит на свои руки, на тонкие запястья, на которых еще висят кольца браслетов, только теперь не сцепленные, потом на меня, долго, внимательно, меня бросает в дрожь, снова на них, и плавно, словно взгляд потяжелел, с трудом поднимает на меня, царапая душу перепадом эмоций.

— Пиздец тебе, Миша…

Кидается первый, я его в полете ловлю, намертво прижав к себе, и впиваюсь в губы. Он хватает меня за плечи, сжимает затылок, вцепляясь в короткие пряди волос, и отвечает с таким напором, с отдачей, вкладываясь в это полностью, что не выдерживаю, выстонав ему в губы, опрокидываю на лопатки, закинув икры себе на поясницу, прижимаю собой. Он стонет от тяжести и от меня, пока, выискав под подушкой смазку, которую он сам же туда и запрятал, выливаю себе на руку.

Вязкая жидкость тянется по кисти и источает убийственно-сладкий запах. Размазываю ее у него между ягодиц; забывшись, играю пальцами, проталкивая их поочередно в эластичное, но все еще тугое кольцо мышц, пока он засосами метит мое тело, словно боясь, что кто-то мог раньше поставить свою метку. Вхожу рывком. Он с матом стонет, затихнув на минуту, распластавшись на спине и прогнувшись в пояснице, пока я могу насладиться его спокойствием, плавно толкаясь глубже, лаская тело, поцелуями собирая капли пота с груди.

Этого мало.

Тянется за поцелуем, пряча красные глаза, подмахивает бедрами, встречая мои все более агрессивные толчки на полпути, и вместо стонов-выдохов уже крик, не от боли, а от эмоций, которые, смешиваясь со страстью и возбуждением, выдают в его крови взрывоопасный коктейль, и его он уже не может усвоить.

От возбуждения почти тошнит, так хорошо, что становится нехорошо, и это хочется скорее пережить и в то же время продлить до бесконечности. Поэтому и рывки резче, злясь на себя и него, на то, что подсели друг на друга одинаково, до оглушающих шлепков и сорванных криков. И поцелуи жестче, и крепче мат, и звонче крики, мурашками рассыпающиеся по телу, и плевать, что сводит мышцы, превращая их в камень! Поэтому и от оргазма больно — выпрошенного, выстраданного, выкраденного. Поэтому и его ломает, когда губами вытягиваю из него сперму, заглотив член по самое горло, пока струя не ударяет в небо, глотаю ее, продлевая ему оргазм, в котором он растворяется полностью, шире разводит ноги и толкается мне в рот по инерции, только так же держит мою руку, переплетя пальцы до боли, до синяков, и от ворвавшейся в душу нежности, какого-то болезненного умиления хочется придушить его, потому что нельзя заставлять все это чувствовать — это невыносимо!

Обессилев, падаю ему на впалый живот, закрываю глаза и просто дышу, представляя, что всего этого не было и быть не может, что этот взбалмошный парень в теле молодого мужчины, но с мудростью старца в глазах, всегда был рядом и никуда не уходил. Я верю в это до тех пор, пока, пригладив мои взмокшие волосы на виске, не выдает хриплым, сексуальным до неприличия, хоть и сорванным голосом:

— Это ничего не меняет…

Автор

Максим больше часа просидел в машине, не решаясь ни помешать им, ни уехать. Он знал, на что способен Миша, но и Данила был довольно прямолинеен и груб, чем мог его спровоцировать. Это точно ничем хорошим бы не кончилось, оставь их одних слишком надолго. Поднимался к себе он с тяжелым сердцем.

Дверь была распахнута, и с площадки слышался шум, раздававшийся в квартире. Влетев, он буквально замер, зависнув и вцепившись в косяк. Двое парней с воодушевлением мутузили друг друга, причем не стараясь осторожничать, но Миха бил не по лицу, а только по корпусу.

— Дебилы! — заорал от злости, теряя всякий контроль и самообладание. Подскочив к матерящемуся комку, он с трудом оторвал от Михи Даню и швырнул его в комнату, парень, не ожидая нападения, споткнулся и завалился на ковер. Миха молча сел, растирая ушибленную челюсть.

— Слушайте, а давайте я вас обоих просто пристрелю, а? — конкретное предложение. Даня поднялся, подходя ближе к Максу.

— Если он сейчас выйдет отсюда, потому что ты его выпустишь, — сбиваясь на учащенное дыхание, медленно проговорил Миха, — я выйду следом, — вдох, — в окно, — выдох.