Расстегиваю ремень джинсов, вытаскиваю его из шлеек. Футболку стягиваю, схватив на спине и тащу через голову, молча, не глядя ему в глаза, но неотрывно скитаясь по телу, отмечая для себя, что нравится абсолютно все, что вижу.

Медленно расстегиваю замок, стаскиваю штаны вниз вместе с бельем, не играю, нет, просто раздеваюсь. Возбужденная плоть сама просится наружу, удобно ложится в руке и приятно скользит в облизанных скользких пальцах.

Даня сглатывает и краснеет.

Оперевшись удобнее и отставив бедра чуть вперед, медленно вожу рукой по стволу, дыша все чаще и слабея мыслями от удовольствия.

Кажется, я чувствую запах его тела, мягкость Даниных губ и жесткость хватки, когда теряет контроль и за себя не отвечает. И нет между нами этих метров, хотя он и пытается удерживать стену, но взгляд его мутнеет, над губой выступает испарина, а руки уже не так уверенно скрещены на груди, роняет их.

— Ты совсем оборзел, — не спрашивает, констатирует факт.

— Еще… нет… — Прерываясь на выдохи, увеличивая скорость фрикции, запуская руку ниже и сжимая мошонку, плавно оттягиваю ее вниз.

— Только попробуй ко мне подойти, — шипит угрожающе, у меня мурашками покрывается все тело, на губы просится улыбка.

Не отвечаю. Молча стаскиваю с себя штаны полностью и подхожу к нему вплотную, грудью прижавшись к груди.

— Постой так, — прошу мягче, чем хотел, весь скотский запал слетает моментально, чувствую, как слабею рядом с ним. — Это же несложно? — улыбаюсь, он отворачивается, обижается, чувствуя себя сейчас, наверное, лишним, а я не могу перестать тереться об него носом, задевая губами вспотевшую кожу, оставить поцелуй — на подбородке, скуле, все ближе к губам, таким непокорным и сейчас плотно сжатым.

— Миш… — почти выстонал, сжав пальцы сильнее, чем следовало, когда, взяв его руку, опускаю себе на член, переплетая наши пальцы.

— Я без тебя не могу, — усмехаюсь, он голову запрокидывает, словно просушивая слезы, и все в корне не так, все по-другому, только мои чувства все те же, и необходимость в нем — тоже.

Обнимаю за поясницу, царапая кожу, ближе тяну к себе. Стаскиваю с него штаны — свободные, они и так сползают под легким давлением — и беру в руку уже два наших члена, его нереально горячий, слишком твердый, почти камень, и мокрый. Мысль — «у него вчера точно никого не было» — только подстегивает. Под его резкий выдох-стон сжимаю пальцы крепче, обняв за шею, разворачиваю к себе и прижимаюсь к губам, теперь уже сминаю любое сопротивление, целуя, как хочу, как он этого хочет, заставляя принимать меня таким, какой есть.

Пожелай я сейчас его трахнуть — он бы не смог отказать, но ломать его мне не хочется — хочется любить, пусть и через силу.

Сильнее вожу кистью, сильнее целую, сильнее прижимаю его к себе. Данька, весь мокрый от пота и напряжения, виснет на моих плечах, утыкаясь в шею, и со стоном выдыхает: «Давай уже».

Хватает пары фрикций и одного его поцелуя в шею, настоящего, потому что он сам этого хотел, меня накрывает волной оргазма резко и наглухо, Даньку следом, почти одновременно.

Долго переводим дыхание. Я — сидя голой жопой на кафеле у той самой раковины и дымя в сторону вытяжки (всегда поражался, где могу бросить сигареты, в самых труднодоступных местах); Даня — сидя напротив, натянув джинсы и вертя в руках майку, разглядывая свои голые ступни и высыхающую на животе сперму.

— Что происходит, Дань? — смотрю на него и не узнаю.

— Ничего, — пожимает плечами и отворачивается. Я знаю, что сейчас ему больно, что он в себе что-то перемалывает, а понять не могу, что. Встаю, одеваюсь и медленно иду к нему, присаживаясь на его бедра лицом к лицу.

— Что я делаю не так? — убираю со лба челку, он так доверчиво льнет ко мне, пряча лицо у меня на груди, и сердце замирает, его начинает колоть до острой боли. — Скажи мне, я не понимаю. Но чувствую, что теряю тебя. — Свои мысли озвучивать больно: они, как клубок иголок, цепляются за нервы и вытягивают их, рваные, вместе с правдой наружу. — Я не смогу без тебя, — говорю с улыбкой, крепче обнимая за плечи и подтаскивая к себе, он резко вдыхает дважды и снова затихает. — Уже не смогу, понимаешь?

Данила говорит, что понимает, вместе со мной принимает душ, потом пьет чай, рассказывая про новую игрушку, которую хотел попробовать, а потом, вымыв кружки за нами обоими, собирает вещи и уходит.

Смутно. Фрагментами. Я, наверное, никогда на него так не кричал. Так эмоционально и зло. Просил, требовал объяснений, умолял остаться, угрожал — даже вспоминать стыдно. Хотел ударить. Не смог, Макс перехватил — наверное, Даня специально время выгадал, чтобы тот домой пришел, и пока мы сцепились уже с Максом, спокойно ушел…

— Успокойся, — слышу голос Макса, но не вижу его, перед глазами темно. — Мих, у тебя лицо свело судорогой и пульс зашкаливает, успокаивайся, пожалуйста, — просит мягче, я пытаюсь разжать пальцы рук, стиснутые в кулак, и не могу, постепенно приходит судорога и колкая боль по всем венам. — Это не конец света, — трясет меня за плечо, укладывает на лоб холодное полотенце, и я постепенно начинаю различать силуэты. Особенно мне нравится опрокинутый холодильник и Максовы разбитые губы.

— Че ты со мной возишься? — стаскиваю с головы тряпку и вытираю ему рот. Руки трясутся, но не потому, что сил нет, а потому что внутри все настолько дрожит, что не могу сидеть спокойно, к полу тянет.

— Ты мне как брат, — наверное, впервые за наше знакомство говорит совершенно спокойно, даже буднично, и я только сейчас, да, прожив с ним столько времени, только сейчас верю: он никогда не был угрозой Даниле, он переболел.

— Что со мной не так? — спрашиваю севшим голосом, надеясь, что просто нервы, и я тут не орал, как истеричка, кидаясь на стены. Сознание возвращается с неохотой. Временно сработал блок. Я знаю, что потом станет хуже, намного хуже, и отходняки будут, как после анестезии, но сейчас мне надо разобраться.

— Ты же меня знаешь, — хватаю за рукав, дергаю обратно к себе на пол, до усрачки боюсь оставаться один, он понимает, но отползает дальше. — Что не так? Скажи. Скажи, блядь! Почему он ушел?!

— Остынь, — растирает лицо, задевает губы и болезненно морщится. Вижу — злится. — Тебе надо в себя прийти, сейчас разговаривать бесполезно.

— Я хоть выслушаю.

— Мих, да все с тобой нормально. И с ним нормально. Но так бывает. Я говорил тебе, что люди иногда…

— Окей, это я схавал, а теперь правду. Почему?

— Я не знаю. Много причин. Для меня они не важны, но мы и люди разные, у него свои должны быть.

— Не помогаешь.

— Тебе поможешь только ты сам.

— Я сам уже столько всего сделал, что удивляюсь, как вообще хоть немного мог быть счастлив.

— Миш…

— Значит, так… — прикидываю в уме, где у нас аспирин и как быстро пройдет головная боль. — Если ушел, значит, была причина, а если была причина — будет и следствие. Ты, — кивок на Макса, — комп его пробей, я знаю, ты можешь. Суку ту найди, с которой он встречался. А я Степе позвоню.

— Он тебя пошлет.

— Пошлет. Но поможет.

— Не хочешь сдаваться?

— Он меня любит, Макс. Этот мелкий гаденыш, который свалил, меня любит, я это знаю, я это чувствую, даже если он и пытается скрыть. А значит, не все потеряно. Я его верну.

— Простишь?

— Как только пойму, что с ним происходит. А дело точно в нем. Он не умеет делиться наболевшим, боясь показаться слабым, значит, причина в его внутреннем конфликте, который завязан на мне. Найду причины — смогу исправить. Почему от меня перегаром несет? — Во рту гадость редкостная, и вместо судороги все тело заполнила слабость.

— Мих, — Макс встает с колен и подает руку мне, помогая подняться. Голова кружится. — Ты три дня бухал. Не помнишь?..

========== Часть 4 ==========

Макс оказывается на удивление способным и с легкостью… наняв спеца, взламывает комп. Скорее всего, дрочкой в ванной я спровоцировал Даню, и он сбежал, не подчистив хвосты, хотя обычно сидел в приватных вкладках.