Как он и говорил Бремену прошлой ночью, зло для него было понятием, которое до недавнего времени он бездумно использовал для описания врагов своего народа. Племена зеленокожих, с которыми он сражался, будучи еще молодым копейщиком, всегда казались ему чудовищами вроде лесных зверей, нападавших на уединенные поселения Империи. Но являлись ли те опасности настоящим злом? Или они просто поступали так, как требовала создавшая их природа?

Он вспомнил похожий разговор со Стефаном – много лет назад, когда они служили в армий великой княгини Людмилы и стояли лагерем в холмах. Было это ночью перед печально известной бойней у Овсяного Брода.

– Эта битва дурно попахивает, ничего хорошего из нее не выйдет, – сказал тогда Стефан, прихлебывая из кружки крепкий горячий чай.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Каспар. В то время он был желторотым пехотинцем и смотрел на сержантов и офицеров, как на кладезь абсолютного знания.

– Я имею в виду, что княгиня, может, и думает, что действует правильно, – ответил Стефан, – только зло частенько вырастает из дел, свершаемых во имя добра.

– Не понимаю, как зло может вырасти из добра?

Стефан мрачно улыбнулся:

– Допустим, человек стоит над ребенком, целясь в него копьем. Что ты сделаешь?

Каспар ответил немедля:

– Остановлю его.

– Как?

– Убью.

– Отлично, ты убил этого человека и спас ребенка. Потом ребенок вырос и стал тираном, ответственным за смерти тысяч. Разве ты не вызвал великое зло, совершив добро?

– Нет, то есть не думаю. Хочешь сказать, я должен был позволить погубить ребенка? Я так не могу.

– Конечно нет, потому что у большинства людей есть кодекс чести, не позволяющий им не оказать сопротивление злу. Позволь ты ребенку умереть, часть тебя умрет вместе с ним. Твоя честь никогда не позволит тебе забыть то, что ты не пресек злого деяния.

– Но разве это не означает, что убийство ребенка будет злом, которое послужит добру?

Стефан подмигнул Каспару:

– Ага, дилемма, не так ли?

Он смутил его тогда и продолжает приводить в замешательство сейчас. Как может человек знать, к чему приведут его поступки? Кто скажет ему, что единственно правильный и честный, на его взгляд ход действий не повлечет за собой какого-нибудь страшного зла? Будущее неизвестно, и нет способа судить о последствиях тех или иных поступков – разве что человек верит в судьбу.

Все, что он может сделать, – придерживаться личного кодекса чести и противостоять злу, когда видит его. После позорной победы у Овсяного Брода это стало основным принципом веры Каспара.

Посол тряхнул головой, отгоняя неуместные мысли. Они уже въехали в темный лес, о которой говорил Валдаас. Здесь рыцари поневоле замедлили продвижение, пустив лошадей шагом, опасаясь, что в этом мрачном лесу кони подвернут, а то и сломают ноги, провалившись в одну из невидимых дыр или нор.

Так они ехали почти час, прежде чем впереди блеснул свет, обещая скорый выход из гнетущих зарослей на открытое пространство. Дневной свет после сумерек, царящих в чащобе, показался всем режуще ярким, но Каспар видел, что отряд счастлив выбраться из мрака вечнозеленых лап.

С вершины заснеженного гребня посла увидел то, что осталось от поместья боярина Федора Кажетана. Хотя Валдаас и говорил, что дом разрушен, Каспар не ожидал увидеть картину столь полного запустения.

Вид черных руин вселил в него меланхолию. Из тех немногих рассказов, которые он слышал от Софьи, он понял, что юный Кажетан очень страдал здесь и что великое зло родилось тут из постоянных издевательств и оскорблений.

Извивающиеся притоки Тобола пенились в складках снежного поля долины, брызжа на гранит и сланец берегов, прежде чем слиться в одну ленивую реку. Как и сказал Валдаас, у подножия холма нашелся брод, и всадники довольно быстро, несмотря на неровности почвы, спустились в лощину.

Лошади ступили в ледяную воду, доходившую им до коленей, и с недовольным ржанием побрели на другой берег.

Каспар поднял взгляд на развалины имения, и на миг ему показалось, что среди камней мелькнула тень. Кажетан? Неизвестно.

Но, к добру или к худу, их путешествие подходило к концу.

Воспаленные от бессонницы и белизны снега глаза Кажетана следили за переправляющимися вброд рыцарями. Во главе отряда ехал посол, и Саша с трудом проглотил рвущийся из груди всхлип. Тело его горело от боли, он боролся с тягой соскользнуть в вечную тьму. Его поразительная когда-то выносливость достигла пределов… ему ничего больше не осталось… ничего…

Ничего, кроме горячего желания искупить то, что он сделал. Воспоминания о происходившем тогда, когда его истинное «я» верховодило его душой, все еще были нечетки, точно разрозненные осколки полузабытого ночного кошмара, но он помнил достаточно, чтобы знать, что должен быть наказан.

Саша, шатаясь, побрел к открытой могиле и упал на колени перед выкопанными из стылой земли костями.

Он поднял череп матери, на котором кое-где еще сохранились поблекшие пряди золотисто-каштановых волос, поцеловал его, прощаясь, а затем закинул за плечо лук и подобрал мечи-близнецы.

Погрузившись в себя в поисках последних резервов силы, Саша Кажетан забормотал мантру внутренней энергии.

Может, смерть и висит у него над головой, готовая потребовать свою дань, но перед тем, как уйти в никуда, он еще плюнет ей в глаза, в последний раз.

Каждое движение переходящего реку посла дышало холодной решимостью.

Саша стиснул рукояти мечей, зная, что матушка была права.

Посол может помочь ему.

Приближаясь к разрушенному зданию, Рыцари Пантеры рассыпались длинной цепью. Ветер уныло завывал в пустых окнах развалин. Каспар вытащил меч, озирая высокие стены и разбитую кладку в поисках следов Кажетана.

Они с Бременом обогнули дальний угол руин. Он был там.

Боец стоял перед темной дырой в земле, рядом с ним на снегу желтели старые кости, выложенные в форме человеческого тела. Их слегка прикрывали лохмотья голубого когда-то платья. Ухмыляющийся череп венчал жуткий ансамбль.

Кажетан выглядел ужасно, из его рук сочилась кровь и стекала по лезвиям мечей в снег, нижняя половина мешковатой белой рубахи задубела от бурой коросты. Осунувшееся, изможденное лицо обрамляли всклокоченные грязные волосы. Исчез надменный, уверенный в себе воин, которого Каспар увидел при первой встрече, его сменил жалкий, несчастный человек с теплящимся в глазах огоньком безумия.