Услышав об Уильяме Кемелли, особенно о характерной для него строгости, мне не терпелось посмотреть на него своими глазами. Вскоре та встреча состоялась, причём в нелепой порочащей обстановке. Но сперва хочу вернуться несколькими часами позже после разговора с Терезой.

Гуляя перед сном на холме в одиночку, я увидела Летицию и вздумала её нагнать. Сделать это оказалось не просто. Я окликала её, но Летиция шла и шла, всё быстрее, спотыкаясь на ровной тропинке и едва не падая.

– Летиция, подожди!

Мне пришлось приложить великие усилия, чтобы сократить расстояние между нами. Когда я всё же поравнялась с ней – облик Летиции меня поразил. Её бледное, без кровинки лицо рисовало непобедимый испуг, и в глазах пробегала та же тень несокрушимого страха.

– Что с тобой? Ты больна?

– Белла, это ужасно! Я не знаю, как теперь жить… Я безжалостно растоптана! Мне хочется умереть!

– Но что случилось? – растерялась я.

Летицию покачнуло в сторону. Я схватила ее за плечо, уберегая от падения.

– Пойдём, я отведу тебя домой.

– Нет! – вскричала Летиция, – только не домой! Давай останемся здесь!

Растерянность моя набирала обороты.

– Ну хорошо, давай присядем. Ты едва на ногах стоишь!

Я помогла ей аккуратно сесть на траву, расправляя подол её скромной юбки, и села рядом. Ладони Летиции были мертвецки холодными.

– Не знаю, как можно рассказать о таком… Но Каприс рассказала, причём во всех унизительных подробностях!

Предположение, что речь пойдет о Джеймсе, оказалось пророческим. Стараясь держаться покойной, я спросила.

– Может, тогда и не стоит рассказывать? Забудь об этом.

– Нет, я не могу держать всё в себе! – Летиция помолчала минуту-другую, пока я глазами бегала по её мраморному умалишенному лицу, она смотрела вниз. – Он истязал её той ночью… Она прикрывает шею платком, чтобы родители не догадались!

Я обомлела и некоторое время сидела неподвижно, глядя перед собой. Зарожденные мысли имели слишком расплывчатые догадки случившегося. Возжелав развеять чёрный туман кошмарных картин, я совладала с собой.

– Что значит истязал? Он её избил?

– Не совсем так… – голос Летиции задрожал, а в глазах появилось отчаяние. – Он делал это во время…

Летиция не сумела договорить и, закрыв багровое от стыда лицо трясущимися руками, горько заплакала.

– Он настоящее чудовище! – во весь голос рыдала она.

– Ну а ты-то чего плачешь? – нелепый вопрос вырвался из моей груди немедля, но ни капли не сконфузил её.

– Потому что я всё равно его люблю!

Откровенный рассказ Летиции привел меня в исступление. Безудержные гнев и возмущение полностью затуманили рассудок, и несмотря на юность лет и прилежное воспитание я не старалась скрыть своих чувств. Понимая, что репутации Каприс и Летиции безвозвратно запятнаны, я видела своим долгом восстановить справедливость, будто бы разоблачение Джеймса помогло бы отмыть их честь от скверны. Потеряв контроль, я не заботилась, что подумает обо мне семья Гвидиче, увидев, как стучу в дом Кемелли; не помышляла, что скажет сама Летиция, прознав о визите к её возлюбленному; а уж тем более не думала, как расценит вторжение сам Джеймс. Стучала я с такой силой, что, пожалуй, нехотя задумаешься о катастрофе, настигнувшей мир. Дверь отворилась, но не рукой Терезы – для которой была уготована речь: «Где этот мерзавец? Твой милый мальчик, которого растерзать мало!» – а рукой самого Джеймса Кемелли. Он мило безмятежно улыбался.

– Я рад вам, входите!

– Не надо со мной любезничать!

Кемелли вкрадчиво оглядел меня, но лояльная улыбка не исчезла с его бледно-розовых губ.

– Что ж, так даже лучше. Что вам угодно?

– Как вы могли так поступить с Каприс?! – моя интонация звучала утвердительно. – Вы чудовище! К сожалению, я не сумею поколотить вас, но это сможет сделать Адриано Медичи!

Джеймс расхохотался искренним, неподражаемым смехом, точно я выдала отборную шутку. Его хладнокровие уязвляло мою добродетель. Казалось, он был готов к любой нападке.

– Вы ещё совсем дитя, чтобы лезть в это дело.

– Посмотрим, хватит ли вам смелости дерзить, когда всем станет известно, что Джеймс Кемелли сделал с бедной девушкой!

– Как видите, мне-то всё равно, – сухо сказал он, – ибо до сих пор мы беседуем на улице, а не в доме, где никого нет. Но бедным рабам чужого мнения придется отдуваться перед светом благодаря вам.

Он был прав. Разбирательство о непристойном случае на улице могло скомпрометировать нечаянных свидетелей сцены на уродливые сплетни, и я, оттолкнув его рукой, зашла в дом.

В отличии от внутреннего убранства итальянских домиков здесь царила роскошь английских стилей. Я затрудняюсь до конца определить, что это был за стиль. Должно быть колониальный. Но спектр цветов был сдержанным, приглушенным, несколько мрачным, потому в огромных апартаментах присутствовал полумрак, который не имел отношения к вечернему времени суток. Посредине гостиной находился круглый стол из тёмного дерева, а вокруг него расставлены кресла, обитые дорогой тканью, с вычурными ножками. Стол прикрывала кружевная скатерть, где поблескивал чайный сервиз, графин с вином и чистые бокалы, а в вазе благоухали полевые цветы. Начиная лестницей, ведущей на второй этаж, заканчивая входной дверью, на полу возлежал ярко – пурпурный индийский ковёр. Стену украшали художественные работы Рембрандта и Рафаэля Санти, а также массивные часы в духе английских традиций – деликатный вкус хозяина дома явно не знавал конкуренции.

Я повернулась лицом к Джеймсу, стараясь вложить в силу взгляда как можно больше устрашающей авторитетности.

– Это омерзительно! То, что вы позволили себе, не должно остаться безнаказанным!

Продолжая ухмыляться, Джеймс направился к столику, налил в бокал красного вина и лениво устроился в кресле.

– Что так смутило вас?

– Вы истязали Каприс!

– Нет.

– Вы её били!

– Нет.

Я начинала терять терпение.

– Она обо всем доложила. Как по-вашему, кому больше веры: вам или ей?

Джеймс отпил глоток вина и, с равнодушной грациозностью перебирая бокал в руке, следил, как красный напиток, точно багровая кровь, медленной волной скользит по хрустальным стенкам. Он отчужденно прищурился, словно в голову наконец проникло осознание того, чем тяготился обремененный разум, и до боли безразличным тоном сказал.

– Смотря, кто возьмется верить.

– Опять вы пытаетесь меня запутать! На этот раз не выйдет!

Джеймс ещё раз приложился к бокалу, а затем, ловко подскочив с кресла, вернул посуду на стол и достал из кармана трубку. Мои жалкие угрозы никак не трогали его – Кемелли оставался безучастным и непринужденным. Набив до отказа трубку, он закурил и размеренным шагом направился к стене, где висели часы.

– Время… – говоря монотонно, он остановился напротив них, слегка запрокинув голову. – Оно коварно, согласитесь? Репутация его сомнительна. Время обвиняют в многочисленных убийствах, но и те самые обвинители забывают, что благодаря определенному времени происходит и рождение, без которого не было бы убийства, – он затянулся трубкой и продолжил на выдохе. – Вы правда считаете, что обсуждать с вами столь взрослые темы будет правильным?

Я покраснела. Летя сломя голову, чтобы восстановить баланс между добром и злом, я была абсолютно не готова вдаваться в подробности, но контекст о времени меня насторожил. Что он хотел этим сказать?

– Если подобные мерзости вы опишите слогом искусного прозаика, мне нечего тут делать, – брезгливо сказала я. – Так что ограничьтесь двумя словами.

Он воздержался несколько секунд, по-прежнему стоя ко мне спиной.

– Я делал лишь то, что хотела она.

– Но ведь на ней следы истязаний!

– Это называется несколько иначе.

Он резко обернулся, лукаво глядя мне в глаза. Беседа была деликатной. Кемелли рассуждал беспристрастно, без амбиций, смущений, а я чувствовала себя крайне неловко и пожалела, что предалась воле исступления.