Не изменяя твердым манерам, в тот вечер тётя спустилась в скромном длинном платье грязно коричневого цвета. Семья Гвидиче толпилась у накрытого стола, ожидая последнего гостя, о котором я не ведала. На сей раз Медичи не пришли, и оставалось только догадываться, что могло послужить причиной.

– Снова он опаздывает, – ворчал дядя Джузеппе, успев изрядно проголодаться, – на месте его отца я бы внушительно потолковал с ним о манерах.

Дядя Джузеппе нахмурился. Созерцая высокий лоб с ярко выраженными буграми и несуразно вздернутый нос дяди, навряд ли со стороны его сочли бы представителем древнего итальянского рода. Он больше походил на северного скандинава или англичанина. Хоть ростом он был невысок, но в широких плечах его таилась небывалая мужественность. Чернявые прямые волосы, укороченные по старинке, и тёмную густую бороду разбавляла запоздалая седина.

В его светлых суетливых глазах я приметила иссякнувшее в конец терпение, и дядя принялся мерить шагами комнату вдоль расставленных стульев. Тереза, сверкая белыми зубами, порхала из столовой с горячими блюдами, лишний раз улучая момент приобнять меня или поцеловать в макушку. Тётя Адалия тоже нервничала, но виду не подавала. Антонио и Доротея сдержанно поджидали за столом, то и дело поглядывая на часы.

Мы обождали ещё пятнадцать минут.

– До чего же невоспитанный, – сердито отозвалась тётя Адалия, – точно вырос в диких джунглях! В конце концов всему есть предел! Время ужина было оговорено, может он и вовсе не придёт… Давайте приступим к трапезе. Да благословит Господь пищу нашу насущную.

Она прочла короткую молитву, в обязательном порядке читаемую до вкушения пищи. Во время прочтения вся семья склонила головы, соединив ладони вместе, и с прилежанием слушала искренние речи тёти. Когда настало время перекреститься, завершая священный ритуал, в дверь позвонили, и Тереза ринулась открывать.

Молодой гость, стоящий на пороге, выглядел не старше тридцати лет и бросался в глаза одеянием неместного стиля и пошива: тёмный сюртук, светлые брюки и шёлковый жилет облагораживали подтянутый силуэт. Войдя, он небрежно снял шляпу с короткими полями и, передав её Терезе, любезно поздоровался. Гвидиче разом встали; дядя Джузеппе и Антонио подали ему руку, а тётушка Адалия изящно поцеловала гостя в обе щеки.

– Caro⁷, как я рада! Вознесём хвалу небесам за такого чудесного гостя!

С интересом глядела я на обряд радушного приветствия, и сперва он показался очень милым. Враждебность тёти в отношении гостя улетучилась. Она держалась обходительно, не давая повода заподозрить, какое презрение терзает её душу при одном упоминании о нём.

Гость снисходительно улыбнулся. Тётушка пригласила его занять свободное место справа от неё, и мы приступили к ужину в напряжённой атмосфере. Горячие блюда сменились холодными закусками, и тогда завязалась странная беседа.

– Благодарю, – без экспансивности сказал гость, – ужин был отменным.

Он улыбнулся. Трудно подобрать слова, могущие донести читателю меткие представления, что представляла из себя та улыбка. Она состояла из превосходства и назидания, но в то же время считалась бы милой, не присутствуй в серо-голубых глазах блеск, унижающий достоинство. И что самое неприятное: при взгляде на неё чувствуешь себя абсолютным глупцом. Однако, тетушка не смутилась его улыбкой, всем своим видом показывая, что скудный комплимент гостя пришелся ей по душе. Она расцвела, обнажая в бледных глазах искру девичьего задора.

– Caro, ты же знаешь, я не люблю хвалу! – тётушка Адалия провела рукой по серым волосам. – Святая обязанность женщины уметь порадовать мужчину вкусным яством.

Я поняла, что её ответ был отнюдь небескорыстным. Непонятно откуда возникшая скромность указывала на то, что тётя не восполнила утробы тщеславия и нарывалась на очередную похвалу. Но гость оказался скуп на доброе слово.

– Так женщины созданы, чтоб удовлетворять желания мужчин? – высокомерно сказал он. – Звучит примитивно.

Тётя Адалия заметно смутилась.

– Разумеется нет!

– Но вы утверждаете обратное. И на том настаивает Библия, ведая о сотворении сперва Адама и только потом Евы.

Вмешался дядя Джузеппе.

– Сынок, подобные разговоры портят ужин…

– Я его не начинал, – спокойно продолжал гость, не убирая усмешку с лица, – я всего навсего сказал, что ужин был отменным, без намёка на вытекающие.

Все как-то приметно оживились, в особенности Антонио поменялся в лице. Благородный нос через широкие ноздри шумно выдыхал воздух. Черные глаза блестели, создавая своим блеском конкуренцию густой копне вьющихся до плеч волос. Доротея медленно пережёвывала мясо, смотря то на гостя, то на тётю, и выглядела шаблоном необычайной женственности – ей хотелось подражать. Она располагала к себе не только красотой и округлыми формами, правильно подчеркнутыми шелковым смарагдовым платьем – в её характере утвердились покладистость и манеры, достойные светского общества, что, на мой взгляд, и завоевало сердце Антонио. Сам же итальянец по натуре прослыл неуступчивым и вспыльчивым человеком.

Его разозлила прямолинейность дерзкого гостя. Обращаясь к нему, Антонио взял голосом высокую тональность.

– В Италии права женщин близко приравнены к правам мужчин. А ваши слова – дискриминация!

Каждое выдвинутое слово он гневно цедил сквозь зубы и всё сильнее сжимал в руке вилку. Было удивительно наблюдать, как в присутствии матери Антонио впервые встрял в разговор. Такое поведение расценивалось, как непристойное, но он уже не думал о том.

Усмехнувшись, гость воззрел на Антонио с отвращенным презрением.

– Полагаю, именно в условиях полного равенства ваша жена целый вечер молчит… – сухо ответил он. – А что касается ранее затронутой темы, то я говорю не конкретно о правах, скорее о смысле человеческой жизни.

Тётушка Адалия стала темнее тучи. Назревающие распри портили святость ужина, но горячность итальянского народа была ни с чем несравнима! Причём удивляла не только чрезмерная эмоциональность, но и построение самой беседы. С ранних детских лет меня воспитывал дядя Джузеппе на юге Исландии, что способствовало формированию иного взгляда на ведение диалога. Но нельзя не восхищаться столь рьяной демонстрацией чувств! В тот момент они виделись воинами на битве, где повышенные тона и крик использовались, как верный способ устрашить соперника и заставить его обратиться в бегство.

– Да что ты знаешь о смысле человеческой жизни? – Антонио подскочил, бросая вилку на стол.

Я и Доротея встрепенулись от неожиданности, но гость оставался покойным.

– Нельзя знать наверняка, – мирно рассуждал он. – Можно располагать мнением и свято верить в его подлинность. Но нет точного мерила, дабы превратить мысли в неизменное заключение.

Широкая улыбка гостя стала более приторной. Смотреть на неё было невыносимо! Дядя Джузеппе нахмурил лоб. Характер у него был мягкий и терпеливый, но подобные выходки стерпеть было невозможно.

– Хватит с меня неуважения, юноша! – грозно проговорил дядя, вставая из-за стола. – Наша семья гостеприимна, но таким гостям мы больше не рады.

Гость посерьезнел.

– Вы правы. Подобные вечера – пустая трата времени. Чао!

Он встал, отвесив небрежный и скудный поклон головой, взял шляпу и поспешно удалился. Когда дверь хлопнула, тётушка до смерти побелела.

– Мама, вам плохо? – вскричал Антонио.

Он живо подскочил к матери; следом бросилась Доротея, участливо взяв её за руку, затем – дядя Джузеппе. Тётя тяжело поверхностно дышала.

– Белла, скорее принеси воды! – скомандовал Антонио.

Я быстро исполнила просьбу, и следом за мной с кухни выскочила перепуганная Тереза. Крупные глаза её были на выкате.

– Ада, что с тобой?!

Тетя Адалия не могла говорить. Пересохшие губы слегка дрожали. Она устало бегала опечаленными глазами по столу. Антонио припал губами к чахлой руке матери, и в его черных неистовых глазах отражались страх и подлинное волнение. Доротея поднесла стакан воды к устам тети, но она только открывала рот, как рыба, не сделав ни глотка.