– Шутите?! Это добрый знак. Но разговор предстоит серьёзный. Я ваш лечащий врач – Сергей Иванович Гордеев.

Николь попыталась приподняться на руках, но тут же упала обратно.

– Лежите, лежите! – Сергей Иванович сел, положив руки на колени. – Николь, поверьте, мне нелегко сообщить вам диагноз, но такова моя обязанность…

Николь не поменялась в лице, отражая полную готовность к плохим новостям. Она сложила руки вместе, перебирая пальцами. Её взгляд, устремлённый на одеяло, полнился равнодушием.

– Говорите.

Врач поглядел на неё сочувствующе. Она была ещё так молода, чтобы слышать ужасные слова приговора. На этой мысли он вскинул брови и глубоко вздохнул. Немалый опыт в медицине закалил его нервы, притупляя возглас сострадания, и речь его отдавала монотонностью.

– Мы обнаружили в вашей голове злокачественную опухоль в нескольких отделах головного мозга. На данный момент мы имеем дело с осложненьями, поэтому вам требуется срочная операция. Печально, что есть одно большое «но»: опухоль проросла необычным образом, что усложняет ход самой операции. К сожалению, в России подобное лечение мало практиковано, к тому же у вас нет гражданства. Но вы же чистокровная уроженка Венгрии. Я связался с вашим посольством, и немецкие специалисты берутся прооперировать вас послезавтра в 9 утра. Исход такой операции непредсказуем, но это единственный способ вам помочь.

Николь молчала. Её сухие губы приоткрылись, а впавшие глаза оставались недвижимыми. Врач старался разгадать выражение лица девушки. Было странно, что, не смотря на грозный приговор, оно, как и прежде, было не тронуто горем. Сергей Иванович, смущенный поразительным спокойствием пациентки, пристально наблюдал за ней.

– Николь, вы меня слышите?

– Доктор, я всё поняла. Мне нужно время подумать.

В удивлении врач снова приподнял брови. Ему ни раз приходилось сообщать ужасные прогнозы больному; те сидели в истеричном отчаянии, не веря, что многоликая судьба так жестока к ним. Дикий страх перед скорой смертью начинал манипулировать ими, они мотали головой, сыпали вопросами. Некоторые, не успев дослушать и половины сказанного Сергеем Ивановичем, кидались рыдать во весь голос. Но никто на его жилом веку не просил времени подумать, будто варианты лечения многообразны, и необходимо проявить осторожность, чтобы не ошибиться с тактикой. Он не сводил пораженных глаз с Николь. В один момент взгляд девушки стал безнадежно пустым; Николь глядела на стену, всем своим категоричным видом показывая, что на том обсуждение окончено.

– Я не смею указывать вам, что делать, – Сергей Иванович встал, поправляя халат, – но прислушайтесь ко мне: специалисту, располагающему богатой практикой в данной сфере. Не сделав операцию, вы потеряете шанс на выздоровление.

Николь медленно прикрыла веки в знак согласия, и доктор, тяжело вздохнув, вышел за дверь. Ей было сложно сконцентрироваться на одной мысли. Но Алан Джекинс ни минуту не покидал измученного сознания. Сквозь тяжёлую завесу боли она напрягалась, чтобы вспомнить его холодные глаза, ловкие прикосновения и страстные губы.

(«Я больше никогда не увижу его...»)

Она увядала на глазах, но не от кошмарного диагноза, а от того, что её огромная прекрасная душа, распахнутая для всех, кто желал войти и остаться там навсегда – треснула пополам. И она понимала, что никакой лекарь не ухитрится склеить кусочки разбитого сердца и облегчить душевные страдания…

В дверь палаты неуверенно постучали. Николь не реагировала. Непомерный интерес к жизни, который испытывала все прожитые годы, в ней угас, а с ним и потухли её добрые искренние глаза цвета оливы.

Новый стук, и вошёл Кир Булавин. Николь устремила на него спокойный взор и подметила значительную припухлость его красных век и носа. Глаза тоже имели выраженный красный цвет. Деловой костюм сильно помялся, потому что спал он, не раздеваясь.

– Николь… Как ты себя чувствуешь?

– Почти как новая.

Николь выжала из себя безмятежную улыбку.

– Я разговаривал с врачом, – он тяжело опустился на край кровати. Его глаза неприкаянно бегали по простыне. – Почему ты не соглашаешься на операцию?

– Разве я сказала, что отказываюсь?

– Именно! – выпалил Кир, возмущенно взглянув на Николь. – Не пытайся меня обмануть! Я слишком хорошо знаю тебя и как ты умеешь упрямиться.

Он схватил холодную руку девушки, с жаром прижимая к губам. Горькие слезы потекли по небритым щекам Булавина.

– Глупая… Я ведь не брошу тебя! Я поеду с тобой, слышишь?! Поеду и буду рядом. Да, я всё продумал.

Николь улыбнулась уголками рта.

– Нет. Мне не нравится твой план. На кого ты оставишь редакцию? Мы столько лет поднимали её общими силами. Нельзя лишить журнал сразу двух ведущих специалистов. Семён Альбертович часто не видит очевидных сенсаций.

– Да пропади она пропадом, эта редакция! Здесь идёт речь о твоей жизни!

Он начинал всхлипывать, а соленая вода крупными каплями срывалась вниз.

– Мне кажется, ты слишком рано списал меня со счетов, – непринужденно засмеялась Николь. – Я вовсе не собираюсь на тот свет. По крайней мере, в ближайшие лет сорок. Ну или сорок один с половиной.

Кир невольно засмеялся, утирая слезы. Она смотрела на него нежностью материнской теплоты.

– Я же просил тебя провериться, а ты не послушалась! Всё откладывала, откладывала.

– Самая ошибочная мысль людей состоит в том, что завтра обязательно наступит. Я также думала.

–Ах, Николь, глупенькая, что же ты наделала…

Николь призадумалась. Она думала об Алане и понимала, что только с ним бы обрела моральный покой. Если бы он утешил её, она бы прошла через что угодно! Но его рядом не было… Она обязана справляться сама. Вопреки тенденции, её почему-то не страшили возможная смерть или долгое больничное заключение. Её страшило одиночество. До конца Николь не могла определиться, смогла бы она простить Алана за причиненную боль, если бы он пришел к ней в тот нелегкий момент. Тяжелые чувства захватывали её всё сильней. Обдумывая дальнейшее будущее, она также сознавала огромную ответственность перед красноручейцами. («Я не могу покинуть город, пока не состоится собрание в ассоциации. В противном случае это будет выглядеть как предательство.») Но также она сознавала правоту врача – ей не выкарабкаться без операции или великого чуда.

– Ничего страшного ещё не произошло, – помолчав, заявила Николь. – Врачи часто преувеличивают и перестраховываются. Им важно обезопаситься от жалоб пациентов. Я чувствую себя превосходно, поверь мне! Как только закончу одно дельце, я сразу поеду в Венгрию.

Кир посмотрел на неё проникновеннее, продолжая гладить руку.

– Николь, милая… Подумай получше!

– Я уже подумала, – Николь погладила его по щеке. – Говорят, твоя новая статья нечто сногсшибательное. О чем она? Расскажешь?

Её голос звучал завораживающей трелью, и Кир тут же успокоился, начиная рассказ об археологических находках в округе. Николь внимала каждому слову, поддерживая беседу наводящими вопросами – её задачей было отвлечь Кира от переживаний.

Спустя полчаса он окончательно пришёл в себя и поцеловал руку Николь на прощание.

– Врач просил не утомлять тебя. Я съезжу на работу, потом домой, хотя бы помоюсь. Но не волнуйся, ночью одна ты не останешься. Я договорился с медсестрой. Если что-то понадобится, ты скажи ей, она сделает для тебя всё необходимое.

Николь собиралась возразить, но Булавин опередил её.

– Прошу, не отказывайся! Иначе я свихнусь, зная, что тебе некому помочь!

– Ну хорошо. Не буду.

Они попрощались. Кир направился к двери, когда Николь окликнула его.

– Алан Джекинс приходил к тебе?

Голос её дрогнул на произнесенном имени. Булавин вопросительно уставился на Николь, сдвигая очки повыше к бровям.

– Его же до сих пор не нашли…

В уставших глазах девушки промелькнул огонёк надежды. («Значит, он ещё не вернулся к жене.»)

– Не обращай внимания, – хихикнула журналистка, – дурацкий морфин сводит меня с ума.