Кир развалился на стуле и внимательно посмотрел на чету.

– Полагаю, что нет, – задумчиво молвил Никита. – Наши горы гостеприимны, и для всех было сенсацией, что там произошёл подобный случай. Но раз остальные погибли, вероятнее всего, парня постигла та же участь. Остаётся только найти тело.

За беседой о несчастном случае время пролетело незаметно. Когда на часах пробило 18:00, журналисты попрощались с женой художника, и в ту минуту Николь почувствовала, как кто-то одергивает её сзади, за пиджак. Она обернулась и увидела двоих мальчиков-близнецов.

– Тётенька, мы хотим подарить вам подарки.

Николь с улыбкой разглядела их. Один был несколько застенчив, другой – энергичный и звонко смеялся; но оба унаследовали необыкновенные глаза матери, такие же чёрные беспросветные омуты. Николь присела на корточки, и мальчики протянули ей дары: игрушечный калейдоскоп и небесный фонарик в новой упаковке. Николь была тронута щедрым порывом детей.

– Ой спасибо, мои хорошие! И не жалко вам расставаться с любимыми игрушками?

– У нас есть ещё. Возьмите, тётенька!

Николь улыбнулась ещё шире.

– Ну хорошо. Тогда в следующий раз привезу вам кое-что необычное…

У мальчиков заблестели глаза.

– Руку Фредди Крюгера?

– Или зубы Дракулы?

– По-моему, у меня завалялось и то, и другое, а ещё шляпа Гэндальфа, – улыбнулась Николь, и мальчики захлопали в ладоши.

– Только привезите их, ладно? – сказал тот, что позвонче.

Николь рассмеялась мелодичным голосом.

– Договорились!

Кир завёл машину, а Николь, тем временем, пожала руку Никите Соколову, благодарящему журналистку за оказанное внимание.

– Что вы! Это вам спасибо за чудесное интервью. Ваша семья необыкновенна и достойна первой полосы феноменального журнала.

Сняв пиджак, Николь села в салон, и машина тронулась в обратный путь. Стоял погожий день, и кругом ни ветерка. Николь взглянула в окно, где различались стройные силуэты гор Крижачей. Их острые вершины терялись в облачной дымке, а пологие склоны, казалось бы, вполне умиротворённые, прятались за городом, усеянном домами, пиками старых церквей и высокими деревьями парковой зоны. Её мысли вертелись вокруг пропавшего альпиниста, и на мгновение ей представилось, как Алан Джекинс с лёгкостью карабкается по уступам Крижачей, оборачивается и смотрит на друзей, тяжелодышащих под гнетом быстрого подъёма и давления. Посмеиваясь над ними, он улыбается; не иначе скоро достигнет новой победы, возможно, исполнит главную мечту; коснётся её и будет вспоминать о ней, как о лучшем дне убегающей молодости. Но белоснежная мощь стихийного бедствия, возникшая из ниоткуда, рушит стены тщеславной гордости. Она поглощает молодое тело Алана Джекинса и швыряет его о каменную твердь, как бельё в барабане стиральной машины, заставляя чувствовать нестерпимую боль, и под кровом ледяного снега альпинист находит себе могилу… Журналистка передернулась. Ей стало не по себе от эпизода, нарисованного фантазией. Вдобавок знойная духота сдавила ей грудь и голову. Николь потёрла пульсирующие виски. Больше всего на свете ей хотелось скорее оказаться дома и принять расслабляющий душ.

Кир мимолетно окинул спутницу взглядом.

– Что с тобой?

– Чувствую себя неважно… Голова раскалывается. Я снова всю ночь не спала.

– Ты обращалась к специалисту? – Кир выглядел озабоченным. – Вдруг там что-то серьёзное? В последнее время ты слишком часто жалуешься на головную боль.

– Не беспокойся! – Николь не сумела сдержать улыбку. – Такое бывает у тех, кто неустанно работает с буквами. Я немного подремлю, и всё пройдёт.

– Может ты и права. Отдохни!

Стоило только прикрыть веки, как Николь погрузилась в миры воображаемой действительности, где догадки о гибели альпиниста кружились надсадной кутерьмой. Спустя несколько часов её покой нарушила хлопнувшая крышка капота.

– Что случилось? – спросила Николь, выходя из машины.

Начинало смеркаться. Подул холодный, пронзающий ветер. Николь огляделась. Машина стояла на обочине. С одной стороны еловый лес подпирал сумеречное небо; с другой – открывалась просторная зелёная поляна. Прямо за ней, на холме рассыпались одноэтажные дома с тёмными крышами, на заднем фоне которых простирались горные хребты, накрытые саваном серого тумана.

– Проклятая железяка! – выругался Кир, потирая руки тряпкой. – Похоже, сломалась с навигатором. Я хотел срезать и не там свернул, а теперь неизвестно, где мы находимся.

Зная поспешную суетливость Булавина, Николь улыбнулась и достала из кармана мобильник.

– Не страшно! Сейчас узнаем.

Кир уронил на неё быстрый обиженный взгляд.

– Вообще-то, телефоны здесь не ловят! Я пробовал.

– Тогда пойду в посёлок за помощью, – Николь вернула сотовый на место. – Возможно, поблизости есть автосервис или другой источник связи.

Кир не соглашался отпустить девушку одну. Место было незнакомым и, к великому удивлению, не обозначено на карте. Но Николь имела слишком твёрдые принципы, чтобы послушаться.

– Мне ни капельки не страшно! – в её интонации прослеживалась ирония. – Если, конечно, ты переживаешь за меня, а не за себя посреди тёмного леса.

Обескураженный прямолинейностью, Кир проглотил язык, а Николь, не взирая на колкий взгляд журналиста, побрела по асфальтированной дороге, поражаясь её отменному качеству. Не было в ней рытвин и глубоких ям, как будто колеса машин не касались её с момента строительства. Она периодически оборачивалась, в надежде увидеть местного жителя. Но чем ближе Николь подходила к населенному пункту – тем подозрительней казалась окружающая местность.

Она прошла мимо домов, похожих точь-в-точь на другие дома, где в маленьких окошках, завешенных шторой, загорался скудный жёлтый свет, или танцевала тень одиноко горящей свечи. Ни что не указывало на присутствие людей или животных внутри хижин; не раздавались голоса и смех. Создавалось впечатление, что здесь не обитали живые души. Неосвещенные веранды также пустовали. Фонарные столбы нависали над её головой, словно караульные, чей покой нарушили шаги идущей. С каждой минутой дороги окунались в непроглядную тьму. Туман тихонько сползал с горных хребтов и подкрадывался в посёлок асфальтированными улочками и полевыми тропами. Откуда-то издалека доносился грохот жестяной банки о трубу, отпугивающий кротов; вблизи – скрип несмазанных петель калитки, терзаемой ветром. Его несдержанные порывы задевали верхушки осин, тополей и приносили с собой шелест листвы; жалобный вой: то ли собачий, то ли волчий; и трель заводной шкатулки. У Николь была такая в детстве, её усыпляющую музыку нельзя перепутать ни с чем. От композиции этих смешанных звуков даже в жилах самого отважного стынет кровь, и Николь стало не по себе. Внезапно послышался чей-то женский голос, исполняющий песню в стиле романсов, затем мужской смех. Николь остановилась, прислушиваясь. Они доносились на крыльях ветра с конца главной улицы. Ускоряя шаг, Николь проследовала в направлении голосов. Дойдя до последнего ряда домов, она обнаружила стоящее по центру деревянное здание. На его крыше тусклым светом диодной ленты мигала вывеска «Золотая Подкова». Николь поспешила туда.

«Должно быть, это местный кабачок» – подумала она, оглядев круглые столы и злобные лица посетителей. Звучный стук каблуков по деревянному полу заставил каждого из них оторваться от кружки пенного и тарелки с тёплыми закусками. Они начали поедать глазами вошедшую Николь. Их карающие взоры застывали на ней в пристальном беззвучии, и она с трудом держалась, чтоб не отвести глаза. Эти люди могли представлять собой опасность: неряшливые, серые и апатичные. И от этого предположения Николь не только насторожилась, но и любопытствовала ещё больше.

У барной стойки из орехового дерева спиной к ней стоял плечистый мужчина с чёрными волосами до плеч. Они казались блёклыми, засаленными и которую неделю не знавали шампуня. Николь проследовала к нему, с опаской поглядывая на душегубов, сидящих за столами. Мужчина за стойкой повернулся лицом. Пожелтевшая рубашка с двумя пуговицами у горла, как у католического падре, и мешковатые снизу, серые штаны облегали худосочное тело. Неопрятный вид, редкие тонкие усы, неодинаково остриженные, рассказывали о поразительной неряшливости мужчины. В его внешнем обличье прослеживались грубые мексиканские корни и хроническая болезненность глаз. Поражала в нём и вялая монотонность мимики. Николь заключила, что он болен или совсем не бывает на улице.