Побледнев в конец, Николь в тревоге отпрянула. Их счастье рассыпалось на частицы, которые невозможно собрать в один сюжет; которые быстро разнесет ветер обид, и на его месте останется только пустота. Заглянув в его распахнутые глаза, она надеялась сыскать там малейшую долю раскаяния. Но те, как прежде, обжигали холодом. Взор его было трудно объяснить. На какой-то момент казалось, он смущен, а в какой-то – что радуется часу возмездия. Были в нём и прямое любопытство, и тщеславная усмешка, выставляемая не в открытую, а сдержанно и деликатно. А где же любовь? На досуге она трудилась понять, какие чувства питает к ней Макс, и что испытывает сама Николь. Они никогда не клялись друг другу в любви, разговаривая скорее телами, нежели языком. Мало приятного было в её домыслах, и она отказалась от них, решив жить в слепую и наслаждаться моментом.
Николь одолело отчаяние. Она больше не могла глядеть на него, Анжелику и стены этого дома, который теперь, как плотоядный зверь, уничтожает её дотла. Она отвернулась, собираясь удалиться.
– Неужели ты уйдешь вот так… молча? – укоризненно спросил Макс.
С каждой последующей минутой боль в висках Николь нарастала. Бесчисленные вопросы толпились в голове, но больше всего её интересовало:
– Что между нами было?
– Хм.. По-моему, это очевидно. Ты моя любимая подруга, мы здорово провели время. Да, нас объединяют прожитые вместе дни и ночи. К сожалению, это всё, чем мы можем похвастать перед друзьями. Преданность не в твоём стиле. Но мы не имеем претензий друг к другу, не так ли? Ты же оставила меня здесь, ради новых приятелей и работы.
– Дружба значит…
Николь стиснула зубы. На мгновение в глазах пропала четкость. Затем стерлись очертания предметов, несущиеся хороводом, и Николь закрыла глаза. Измотанный разум затерялся в матрице мыслей, а слезы горечи порывались наружу. Но она лишь сильнее зажмурилась. Вдох-выдох становился прерывистым. Её тело бил лихорадочный озноб.
(«Я должна рассказать ему…»)
– Ты Алан Джекинс, – тихо сказала Николь, – известный музыкант в Латвии, где у тебя семья: родители, братья и сестры. Прошлым летом ты и четверо мужчин отправились на экскурсию в горы. Там случилась трагедия: со склонов горы сошла лавина, и ты единственный из компании, кто остался в живых.
Николь замолчала, переводя дух. Невозможно по достоинству оценить стойкость тридцатилетней венгерки. Она лезла из кожи вон, чтобы выглядеть до унижения равнодушной, тогда как её душа разорвалась в клочья! Вспомнив о фотографии Мишель, она достала её и визитку из кармана и положила на стол. Изумленный Алан, изогнув брови так, как удавалось только ему, недоверчиво воззрел на цветной снимок.
– На фото твоя жена Мишель, которая ждёт твоего возвращения… Остальное, узнаешь у неё...
Последняя фраза отобрала у Николь остаточные силы.
(«Отныне с Максом покончено, зато музыкант Алан Джекинс вернётся в мир славы и семейного быта.»)
Он взял фотографию и всмотрелся в черты молоденького личика Мишель. Девушка, бесспорно, была привлекательной, но всё её великолепие никак не трогало Алана. Он не испытывал ничего, кроме глубокой пустоты, будто рассказ Николь не имел к нему ни малейшего отношения, и он никогда не был знаком с той, что звалась его женой. Он силился отыскать воспоминания, посвященные Мишель, но тщетно. Алан взглянул на своё плечо и снова на фото. Его переполняло волнение. Но дело было не в снимке – дело в Николь! Он нетерпеливо ждал, что Николь Вернер станет распаляться, требовать объяснений, устраивая театральную сцену ревности. Ведь мало того, что Николь застала в его постели другую, так ещё и выяснилось его семейное положение.
К его удивлению, девушка реагировала иначе. Её бесцветное лицо скрывало эмоции, что сильно злило Алана. Он хотел бы знать, о чём думает та, что стала для него началом новой судьбы. Но она выстроила стену, отдалилась, приняла оборонительную позицию. Именно так думал он, наблюдая за Николь. Её выдали глаза: их наполнили слезы. Алан стоял, как каменная скульптура, без движений и с растерянным видом. Он сдвинул брови характерным жестом. Этот жест не служил проявлением гнева или негодования, как у других людей; он был очаровательным поводом для зарождения жалости. И Николь всегда хотелось обнять его, когда он так делал. Однако, в ту минуту она устояла. Отвернувшись к двери, Николь задержалась несколько секунд и шаткой походкой вышла прочь.
На улице ещё па́рило. Медленным шагом плелась она к машине. Боль в затылке и висках была невыносима, ноги стали ватными. Она хотела собрать мысли в одну кучу, но не могла; желала забыться, но была не в силах. Она разрывалась на мелкие куски от страданий физических и страданий духовных. Её светлые мечты, надежды и большое искреннее чувство – всё потерпело крушение.
Впереди навстречу ей от «Золотой Подковы» шествовали миссис Митчелл и Муча. Увидев Николь, они ускорили шаг.
– Доченька, какая радость! – закричала Муча.
В ту самую минуту Николь почувствовала, как подкашиваются ноги. Непроглядная темнота появилась в мутных глазах, и обессилившим телом Николь рухнула на землю.
Перепуганные старушки подлетели к Николь, а с ними Чак и Боб, которые раскуривали трубки на веранде девятого дома. Миссис Митчелл склонилась над журналисткой и приложила ладонь ко лбу. Муча прощупывала пульс на руке. Сердце Николь билось часто и неритмично.
– Живо за Петровичем! – приказала Муча растерянному Бобу.
Боб подскочил, как ошпаренный, и со всех ног побежал к дому лекаря. Чак подхватил девушку на руки и отнёс на постоялый двор. В душной комнате миссис Митчелл открыла настежь окно и принесла холодной воды. Муча принялась обтирать мокрым полотенцем мертвецки бледные щеки и лоб Николь. Присутствующие не могли обрести покоя. Миссис Митчелл зашла с другой стороны кровати и взяла холодную руку Николь.
– Дорогая, очнись же! Что с тобой стряслось?
– Сегодня днём была утомительная жара, – высказался Чак, – может, её хватил солнечный удар?
Миссис Митчелл отмахнулась. Губы Николь потеряли очаровательный алый цвет. Они были бледными и сухими. Белокурые волосы казались темнее, чем само лицо. Большие черные круги под глазами смотрелись ужасающе.
– Деточка, как же ты похудела! – причитала миссис Митчелл, поглаживая руку Николь. – Надо поставить тесто для плюшек, а то так недолго и красоту потерять.
– Не болтай, Роза! – буркнула Муча. – Она всегда останется красавицей.
Через десять минут вернулся Боб, а с ним – озадаченный Самуил Петрович.
– Выходите все, – прогремел лекарь.
Несмотря на приказ Самуил Петровича Муча осталась в комнате. Когда все удалились, она надтреснутым голосом спросила:
– Петрович, что с ней?
Лекарь ответил не сразу, подсчитывая пульс на руке.
– Дело серьёзное… – промямлил он. – Её надо в город. И чем скорее, тем лучше!
Глава 30
Больница «Скорой помощи» г. Благодатска
7 июня, утро
Николь крепко сожмурила глаза. От адской боли в затылке хотелось кричать. Изнуренное тело журналистки окутала слабость. Монотонная капельница, поставленная с вечера, подходила к концу. Николь показалось, от неё головокружение только усилилось, а сама голова потяжелела на тонну. Она приоткрыла слипшиеся веки, и яркий свет люминесцентной лампы добавил рези в глазах. Она снова зажмурилась, ощущая себя беспомощной. Затекшие рука и спина ломили, а во рту стоял металлический привкус.
В палату вошёл седоволосый мужчина. По белому халату она поняла, что это врач. Он был одним из тех людей, чей многолетний стаж каторжного труда вылился на лице глубокими морщинами. В его движениях прослеживалась уверенность, а в выражении лица скрывалась мудрость.
– Как себя чувствует больная?
Николь улыбнулась своей беззаботной улыбкой.
– Словно в голову влили раскаленное железо. И теперь мной можно прошибать стены вместо тарана.
Врач сдержанно рассмеялся, подставляя стул к кровати.