Я побрела на водопад, выступая в роли сапёра, проверяющего почву под ногами толстой палкой. Выйдя на открытую площадку, я приметила Макса. Пуская сигаретный дым в небо, он сидел сверху на водопаде в глубокой отрешенности. Я окликнула его, но Макс не сдвинулся с места. Мне ничего не оставалось, как вновь преодолеть свой страх и взобраться на скалу, что я собственно и сделала. Несколько моих вопросов заставили его молча прыгнуть вниз в Бездонный залив. Он вынырнул на берег и поспешно скрылся в лесной чаще. Не могу взять в толк, что с ним произошло? Может, он перебрал Макуля?

Честно говоря, меня ужасно пугает непредсказуемость Макса. В его крупных глазах я видела стену, не позволяющую ему откровенничать. Эта пропасть между нами сильно напрягает. Теперь я хочу знать о нем всё! Я сгораю от непреодолимого влечения к нему! Наши тела слились в единый организм, но душою он не стремится быть ближе. Мне так не хватает его…»

Дом номером 12

Того же дня, вечер

Николь плотно закрыла входную дверь и прошла в комнату. Макс сидел в кресле у окна, подобрав под себя ногу. Стояла неимоверная духота, от которой у журналистки сдавило виски.

– Значит, ты уезжаешь? – глухо спросил Макс.

Его глаза безжизненно уставились в сумрачное окно.

– Да, я должна помочь людям.

– А я? – он говорил сухо, ненавистно. – Я больше тебе не нужен?

Николь пришла в замешательство. Причины, почему Макс в очередной раз замкнулся, затаив обиду, были ей неведомы. Благодаря присущей Николь коммуникабельности она всегда находилась в центре внимания и редко оставалась одна. Макс был совершенно другим. Ничего не объяснив, он мог закрыться ото всех и часами проводить в одиночестве.

– Глупенький, конечно, нужен! Я уеду на несколько дней и вернусь.

Он промолчал. Его насупленное уставшее лицо имело настолько отреченный вид – описать его не удастся при помощи обычных слов – что свои же двоякие чувства к нему Николь считала нелепым наваждением. Он был неизведан, как космос.

(«Нет, так больше не может продолжаться!»)

Её охватило негодование.

– Мы знакомы почти неделю, а кроме твоего имени я не знаю ничего. В городе люди заметят во мне счастливую перемену. Друзья начнут расспрашивать о тебе, а в ответ я буду вынуждена отмалчиваться. Это поставит меня в затруднительное положение, – Макс не отвечал, и Николь смягчилась. – Милый, тебе не кажется, что пора разрушить стену между нами? Расскажи хоть немного о себе.

– Мне нечего рассказывать, – отрезал он.

Николь была поражена. После такой объемной тирады он ограничился коротким предложением. Николь старалась сохранять спокойствие.

– У каждого человека есть то, что он может поведать о себе миру. Представь, ты заполняешь анкету или резюме. Что ты напишешь о себе?

– Ничего.

– У тебя в жизни есть любимый момент, который ты чаще всего вспоминаешь? Например, о родных, друзьях или о каком-нибудь невероятном приключении?

– Мне нечего тебе рассказать.

Николь потеряла самообладание.

– Да в конце концов, ты же не вчера родился! У тебя, как и у всех есть прошлое, настоящее и будущее. Я полагала, люди, становясь любовниками, не ограничиваются только постелью и не имеют секретов друг от друга. Но, видимо, я ошиблась...

Макс молчал; его пальцы нервно стучали по исцарапанному подлокотнику кресла. Он выглядел беспомощным, убитым, тревожным. Её сердце сжималось от пустоты, наполняющей его большие карие глаза. Ей хотелось зарыться в его взлохмаченную шевелюру и поцеловать в особенную бровь с выбритой полоской. Она начинала жалеть, что не сумела совладать с нахлынувшей злостью и позволила себе разговорить с ним жёстко и бескомпромиссно, что противоречит её мягкому складу характера. Но отступать было поздно.

– Что за шрам у тебя на голове?

Он ещё минуту помолчал. Видно было, как он собирается с духом.

– Я не помню.

Николь проследила напряжение его голосовых связок; хриплый бас стал ниже, чем обычно. Незначительные ответы давались ему непросто, а внутри сидели два разных человека: один устал нести тяжёлый крест в одиночку; другой – не испытывал ни малейшего доверия к людям.

– Год назад у подножия гор меня нашёл мужчина, Вячеслав Запольский. Через месяц он загремел в больницу в Благодатске, и я его больше не видел… Возможно, он умер, а с ним умерла и моя надежда обрести себя… узнать, кто я... – Макс выдержал долгую паузу, а Николь смиренно выжидала. – Из вещей при мне был только рюкзак, а там - беспроводной плейер, термос и карта местности. Я ничего не помню о своей прошлой жизни. Вот и всё.

Николь остолбенела. Какая-то противодейственная сила отняла у неё способность говорить. Первоочередно ей пришло на ум, что парень вёл себя так, как и подобает случай, в котором оказался. Стало ясно, почему он столько времени избегал откровенного, словом, интимного разговора о нём, как о личности, прежде всего потому что он не считал себя конкретной личностью. Он потерял свои истоки. Затем ей вспомнилась нашумевшая история с погибшим альпинистом, Аланом Джекинсом, и её встревоженная душа наполнилась сомнением. Николь на минуту предположила, что Макс и есть без вести пропавший Алан Джекинс. Те предположения зародились благодаря схожим деталям. Николь не знала, как выглядит погибший альпинист, впрочем, его внешность могла претерпеть значительные новшества уже в Красном Ручье. Единственным из её круга, кто был более или менее осведомлен о злополучной трагедии, был Кир Булавин. Но, находясь в посёлке, тот неоднократно сталкивался с парнем и не заподозрил ничего. Потому и Николь поставила точку в своих сомнениях. («Вероятно, совпадение.»)

Николь пристрастно оглядела его: несчастный облик, пустой и подавленный, толкал её броситься к нему на шею и поскорее утешить. Но она не шевельнулась. Несколько мгновений тишины помогли ей справится с лёгким шоком. Она вкрадчиво спросила:

– Получается, Макс – твоё ненастоящее имя?

– Нет. Меня потому и прозвали Странник, что я потерялся. Когда я пришёл в себя, местные засыпали меня вопросами: кто я и откуда. Они были настроены враждебно. Все, кроме Самуил Петровича. Он обосновал меня в этом доме временно, пока из Москвы не вернётся его дочь. Как только люди поняли, что я не прикидываюсь, и действительно не помню кто я – они подобрели. Вечерами я доставал из рюкзака предметы и часами рассматривал карту, слушал песню, на которой остановился в прошлой жизни… Я взывал к остаткам памяти, но все мои старания были напрасны. Вместо картинок прожитых дней в голове всплывали только чёрные пятна, квадраты… Я чистый лист. Мне пришлось выдумать себе имя, чтобы не слоняться безымянной тенью. И каждый вечер я стараюсь обрести себя – но там пусто… Там всё в чёрном цвете – цвете пустоты…

Макс избегал её сочувствующего взгляда, в его глазах царили боль и смятение; казалось, его душа мечется по телу, не находя покоя.

– С тобой я забываюсь, и мне намного легче… Я чувствую себя личностью, а не просто чьей-то безликой выдумкой… – он взглянул на неё умоляющими глазами, необычайно нежными, полными трагедии. – Останься! Ты нужна мне!

Грудь Николь сдавило неприятным спазмом. Она еле дышала! Головная боль усилилась, и она с трудом проглотила комок.

– Мне очень жаль, милый...Я бы ни за что не уехала сейчас, если бы не это важное дело. Пойми меня правильно. Я очень хочу тебе помочь! Но сначала я должна отстоять посёлок.

Его выразительные глаза злобно блеснули.

– Как ты можешь быть такой жестокой? После того, как я открылся тебе!

– Я никогда не вела себя жестоко по отношению к тебе! Невозможно передать словами, какое искреннее сочувствие переполняет моё сердце. Но я сама заварила эту кашу – мне её и расхлебывать.

– Ты испытываешь к ним большую любовь, чем ко мне. А как же моя любовь? Ты безжалостно топчешь её ногами!

Нарастающая злость уничтожила сострадание, и Николь потеряла над собой контроль.