Андерсен живо бегал глазами по лицам, точно высматривал кого-то определённого.

– Надеюсь, кавалер Николь позже станцует со мной Хоровуг, – иронично ангажировал он.

– Как только узнаю, что такое Хоровуг, – рассмеялась Николь, – то непременно приглашу вас на танец, мисс.

– Тогда не будем терять ни минуты! – добавил Макс и потащил Николь туда, где танцевали Щавель, Роза, Муча и ещё куча другого народа.

Они пробрались на поляну сквозь сплоченную толпу, окружившую танцующих, и перед глазами Николь открылось необычайное зрелище.

– Вот и ритмичный Хоровуг, – пояснил Макс, стараясь перекричать шумную обстановку, где помимо музыки стоял гул хлопающих ладоней. Эта волна была столь заразительна, что сияющей улыбкой Макс принялся тоже аплодировать.

– Странное название для танца, – крикнула Николь.

– Ни сколько. Посмотри внимательней и поймёшь, что я прав.

Николь перевела взор на поляну. Все танцующие расположились строго по кругу и выполняли одинаковые движения. Щавель отбивал ногами усердный ритм чечетки и, подбочившись, вальяжно поторапливался навстречу Розе. Она выполняла то же самое. Затем его упитанная рука упала ей на талию, а рука миссис Митчелл грациозно легла на мясистую шею повара. Николь подумала о том, что неплохо было бы сохранить в глубокой старости фигурку, как у Розы: линия её талии была несколько стерта; бедра широки, но не безобразны; щиколотки и запястья тонкие и гибкие. Когда все танцевальные пары поменялись по кругу партнерами, Николь поняла, о чём говорил Макс. Она бросила на него заинтересованный взгляд. Его переполнял дух живительной энергии, исходящий от Хоровуга.

– Хватит стоять, пойдём уже веселиться!

Макс увлёк девушку за собой в круг, и они резвились, как малые дети, кружась и прыгая, подражая Щавелю и миссис Митчелл. Последовательные движения Хоровуга были просты в исполнении, и совершенно не требовалось таланта и сноровки, чтобы не выбиваться из общей массы. Двоих любовников накрыло одушевление: глаза очаровательно блестели, щеки раскраснелись, а лучезарные улыбки не сходили с губ. Николь не отрывала влюбленных глаз с Макса. Её восхищала непосредственность, с какой он, оказывается, умеет веселиться. Озорная часть его существа вытеснила долю пустой растерянности во взгляде. Николь постоянно размышляла, откуда взялась в нем эта лютая растерянность? Такой взгляд обычно принадлежит человеку, потерявшему в жизни главное сокровище…

Танцы продолжались. Не успели они насладиться Хоровугом, как неустанные танцоры сменили пару. Андерсен подхватил Николь за талию, а Макс оказался с проворной Мучей. Журналистку по-прежнему смешил внешний облик красноручейцев. Уж очень неординарным и комичным казалось всё происходящее! Николь обернулась – Макс тоже глядел на неё. Она одарила его небывалой нежностью, он её – неистовым вожделением.

– Ты видела в начале улицы мою жену Маргарет? – обратился Андерсен к Николь.

– А как она выглядит?

– О! Её ни с чем не перепутаешь - сплошная чертовщина! На голове - козлиные рога, ещё и рот не закрывается.

Николь захихикала, не зная верить ему или нет. Карнавальные костюмы кричали своеобразностью, и рога ничуть не хуже вписались бы в уморительный образ. Она поглядела вокруг. Праздничное веселье находилось в самом разгаре. Везде раздавался смех, и ряды плясунов стремительно пополнялись. По другую руку от Николь отбивал чечетку Данко с привлекательной Анжеликой. Когда Николь взглянула на него, тот кокетливо подмигнул ей.

Спустя полчаса быстрого танца Мексиканец вынес из дверей «Золотой Подковы» подожжённый факел, и все участники карнавала, приплясывая, двинулись на холм. Николь шла в шаге от Макса, который тоже пританцовывал, игриво раскручивая наряженных девиц со спелым румянцем на щеках. Она горела узнать, куда движется толпа, но он был так увлечён, что она не стала обременять неуместными расспросами. Необычайно игривый, смеющийся он полностью отдался развлечению. За прошедшие дни его кожа приобрела золотистый оттенок загара, и Николь нестерпимо хотелось его поцеловать.

(«Он такой величественный и гордый, открытый и в то же время замкнутый. Что скрывается за этим бесцеремонным взглядом? Стена или пропасть? Не знаю, но одно известно наверняка: его мысли ветрены, и они непостижимы целомудрию.»)

Николь корила себя, что не сумела стать ему другом, с которым можно обсудить насущные тяготы и тяготы прошлые. Он невероятно молчалив, а его короткие мутные ответы не вносили и капли света в черноту прожитых ночей. Она пыталась представить себе Макса, как возлюбленного мужа. Но у неё не получалось: мысли переплетались, крошились, превращались в пыль. Николь не верила, что Макс будет верен ей до гроба. Она призналась себе, что немного ревнует, когда он страстно глазеет на пышногрудых красавиц, а затем пялится на их сладкие уста. Но те красавицы были ничто по сравнению с девушкой, чье лицо выбито на его плече, и о которой тот не захотел говорить. Николь страдала, понимая, что сила, толкнувшая его на весомый поступок, родилась от нутра плодовитой любви. Её грызли эти выводы, но она старалась отогнать склочные думы.

(«Кто знает, может, их давно ничего не связывает, а от рисунка на коже не просто избавиться, находясь в Красном Ручье.»)

Николь подумалось, что необычный имидж Макса: ухоженная – волосок к волоску – щетина; выбритая полоска на брови и серебряное колечко в ухе, сильно отличает его от красноручейцев.

(«Неужели он тоже родился в этих краях? Ни черты лица, ни манера разговора не имеют ничего общего с мирянами…»).

Пока Николь размышляла о Максе, толпа поднялась на холм и окружила сложенный заранее костёр. В ту же минуту музыканты прекратили играть на волынках, и Мексиканец, выйдя в центр, приступил к напутственной речи:

– Мои дорогие красноручейцы! Я безмерно счастлив, что снова появилась возможность поздравить всех с величайшим днём – Днём Освобождения. Давайте же плясать до упаду, пить Макуль и есть плюшки! Да здравствует Красный Ручей! Да здравствуют мир и свобода!

Народ охватила бурная волна аплодисментов.

– Да здравствует свобода! – кричали они.

Мексиканец поднёс факел к костру. Сухие ветки вспыхнули, и вся публика неистово ревела. Волынки и флейты затянули заученный шотландский мотив.

– А курицу скоро будут рубить? – спросила Николь Мексиканца, когда тот встал рядом.

– Какую ещё курицу? – удивился хозяин кабака.

– Андерсен рассказал, в прошлом году курице отрубили голову. Она пронеслась через костёр, и несколько домов сгорели дотла.

Узкие глазенки Мексиканца слегка округлились. Николь заподозрила неладное, когда его грудь затряслась от хрипловатого хохота.

– Ну негодник! И как ему удаётся обвести вас, женщин, вокруг пальца?!

Николь весело засмеялась. Пока на холме продолжали танцевать, окончательно стемнело, и Николь, отыскав глазами Мучу, направилась к ней.

– Мне нужна твоя помощь, – сказала она старушке. – Да: и огоньку прихвати!

Они обошли скопища народа и оказались на поляне, где Муча каждое утро разводила костёр. Николь достала небесный фонарик, подаренный ей мальчиком-близнецом, и, распаковав его, подожгла горелку. Тёмное лицо монголки выдавало удивление. Николь подумала, что прежде Муча никогда не видела излюбленной детской забавы, потому и смотрела, как завороженная.

– Теперь возьми его в руки, – сказала Николь, – и произнеси свою молитву. Фонарик полетит по небу, и Касим обязательно его увидит!

Губы Мучи задрожали. Она смиренно взглянула на девушку. Глаза её были полны слез, и один бог ведает, каких усилий ей стоило не дать волю безудержным сантиментам. Дрожащей рукой она взяла небесный фонарик и ещё минуту молча глядела на мерцающее пламя. У Николь упало сердце. Молитву Муча читала пылко, голосом нетленной надежды. Николь сочувствовала ей, ощущая всю мощь незыблемой веры, которую та вкладывала в молебен. Закончив читать, Муча отпустила фонарик, и он медленно стал подниматься к небу под её тихие невольные всхлипыванья. Они ещё долго наблюдали, как маленький огонёк летел по безоблачным просторам в сторону скалистых гор.