Николь смутилась, и незатейливый румянец покрыл её бледное лицо.
– Как можно! – сказала она. – По-моему, в шестьдесят жизнь только начинается!
Муче польстили слова Николь, но совсем не по той причине, которую она предполагала.
– Митчелл 93 года, мне 89, а нашему повару 95.
Округлые глаза Николь уставились на довольную мину старушки.
– Вы меня разыгрываете?!
– Нет, это чистая правда.
Утопая в сомнениях, Николь замолчала, и Муча продолжила сыпать аргументами.
– Как заботливая мать относится к родному чаду, так и мы бережно относимся к своей природе. И она отблагодарила нас в ответ. Выглядим мы неплохо, но, как бы не было прискорбно, мы все отнюдь не молоды, дорогая.
Николь побоялась, что доверительная откровенность Мучи иссякнет на самом интересном месте, и, решив отложить размышления на потом, спросила её:
– Так между Розой и поваром было нечто большее, чем вежливый танец?
– Несомненно, у них L'amour6. И началась она очень давно. Щавель никогда не блистал красотой, но в душе он поэтичный романтик. Он писал ей чудесные стихи, признаваясь в чувствах. Однажды Роза обронила одно такое письмо на моей веранде. Я не предполагала, что оно адресовано не мне. Конверт был неподписанным, а внутри оказался листочек со стихами. Я сообразила что к чему только дойдя до финальной строки.
– Они так и не поженились?
– Нет. Роза тщательно скрывала их внебрачную связь, – Муча хихикнула. – Дуреха - Митчелл, вообразила себе, что они тайные любовники, и в посёлке ни сном, ни духом про них. Как-то раз по весне я застала эту парочку на холме ночью. Не замечая никого, они любовались звёздами.
– Но, если они так любят друг друга, что помешало им воссоединиться? – спросила Николь.
– Чужая душа – потёмки. У Розы с молодости сложилось впечатление, что двое людей, связанные законом, не могут быть счастливы. Её родители безмерно почитали друг друга, но не любили. Наглядный пример и вбил ей в голову некую «Схему разоблачения».
– Схему разоблачения? – удивилась Николь.
– Да, так Роза называла жизнь после свадьбы.
– И в чём состоит разоблачение?
– Первый год новобрачных пролетает, как в сказке. Наслаждаясь сменой положения в обществе, они крайне счастливы. Им нравится гордо расхаживать, хвастая налево, направо достоинствами своего избранника. В ту прекрасную пору всё и вправду видится иначе: необыкновенно милым и чистым, словно капли росы по утру. Недостатки тогда глубоко спрятаны под мнимыми достоинствами. Однако, время уничтожает не только жизни, но и души. Пламя огня затухает также неизбежно, как беспросветная ночь поглощает ясный день. А затем и вовсе наступает переломный момент, когда супруги воспринимают всё, как должное: перестают прихорашиваться, полагая, что никакая сила невластна разлучить их; перестают говорить тёплые слова; теряют интерес друг к другу – словом, срывается первая фальшивая маска. Их начинает тяготить союз. Роли, уготованные им, сложны в исполнении. Но сыграть их необходимо, чтобы не пасть жертвой злых языков. Эти роли множественны: роль благочестивых родителей; верных супругов; покладистой, исполнительной жены, для которой супружеский долг превыше остальных интересов в отдельности – сплошные маски и спектакль! Люди устают жить в установленных рамках. Напряжение растёт, появляется желание глотнуть свободы – и тогда срывается вторая по значимости маска. Она и превращает малую трещину в большую пропасть. Вот так действует «Схема разоблачения». «Быт съедает любовь, а узаконенные отношения теряют невинную прелесть. Сохранить иллюзию счастья можно только при условии никогда не сочетаться браком» – так утверждала Роза. Она презирает слово брак. Как сейчас помню её возмущённое лицо, когда она говорила: «Разве могут люди построить крепкую семью, коль изначально их счастье нарекли словом „Брак“? Что делает покупатель, когда ему продали бракованную вещь?... Он несёт её обратно, в магазин. Так и здесь – нельзя построить крепкую избушку на топком болоте». Так неслись годы, и теперь десятки лет тайной любовной переписки, танцы в «Золотой Подкове» – это всё, чем наслаждается Митчелл, боясь разрушить мир, в котором она и Щавель преданы истинному чувству.
– Ты не разделяешь её позицию относительно брака?
– Разумеется нет! – ответила Муча. – Я дивлюсь её скверным суждениям. Не спорю, ничто не вечно под луной. Может, в её словах и есть некая соль истины. Однако, подобные рассуждения грозят нашему обществу крахом. Любой человек в душе остаётся необузданным дикарем, и не будь тех рамок, которые так презирает Роза – мир безвозвратно исчезнет. Я прожила с мужем двадцать лет; бывало всякое, но я ни разу не пожалела, что вышла замуж. Проблемы сложно преодолеть в одиночку. Но, когда рядом есть мужественное плечо, страх мельчает на глазах.
Муча взглянула на Николь, та увлеченно слушала.
– С Митчелл никто не согласен. Возьми хоть Мексиканца. Он сильно любил свою покойную жену Ефросинью. Помню, как они собственными руками выкладывали фундамент «Золотой Подковы», затем состоялось открытие. Новый кабак стал для мирян настоящей отдушиной во времена зимней стужи. Трудолюбие и дисциплина присутствовали в равной степени в обоих. Ефросинья тогда здорово загорелась добродетелью. В те годы свирепствовал тяжёлый грипп, и, чтобы хоть как-то поднять дух красноручейцев, она решила открыть бильярдную…– Муча заговорила низким голосом. – Увы, грипп унёс многих людей на тот свет, в том числе моего мужа, родных Боба и Чака, родителей Сэма, Ефросинью. После её смерти Мексиканец впал в неумолимую депрессию, а бильярдную комнату он так и не сумел довести до ума.
Муча остановилась, чтобы перевести дух. Николь захлестнули недавние воспоминания. Ей стало неловко, что первая любовная ночь с Максом прошла в комнате, которую сам Мексиканец почитал, как святыню. Николь покраснела, и то не ускользнуло от внимательного взора Мучи.
– Что с тобой, деточка?
Николь сделала над собой усилие, чтобы заговорить непринуждённо.
– Душный день не проходит бесследно. Не стоит обращать внимания. Скажи лучше, у них есть дети?
– К сожалению, нет. Подобных разговоров он тщательно избегал. Ты знаешь, – усмехнулась Муча, – а ведь ты правда приглянулась ему. Видела бы ты его во времена ужасной депрессии... Он был ходячим мертвецом! Петрович совал ему пилюли, а я – снадобья. Ничего на помогало. А стоило тебе появиться, как он, гляди, прихорашиваться стал, бабочку нацепил… Ты внесла лунный свет в его померкшее сердце!
Николь улыбнулась кроткой застенчивой улыбкой. Она то знала, какого это – воспрянуть духом от внезапного чувства влюблённости. На этой приятельской ноте Муча и Николь попрощались. Воодушевленная безумьями Макса, невольно всплывшими в памяти, она поторопилась к нему, в дом номером 12.
Войдя в прихожую, она лицезрела его в кресле с чашкой кофе. Её охватила радость. Разлука с ним показалась ей вечной, и её пульс участился. Он поднял голову и отставил чашку на тумбочку.
– Я уж думал, ты нашла мне замену и не вернешься, – улыбнулся он.
– Прости, сама не ожидала, что так задержусь.
Макс подошёл ближе и, властно обняв Николь, поцеловал её в лоб.
– Мексиканец проходил мимо, сказал, сегодня будут украшать посёлок к празднику. Мы как раз успеем принять в этом участие.
– Чудно, а потом поедим в «Подкове». Ты уже готов идти?
– Да.
В мужественный взгляд Макса проникла нежность.
– Я скучал.
Николь застенчиво улыбнулась. Их губы объединил пламенный поцелуй.
– Что тебя так задержало? – отпрянув, спросил Макс.
– Пойдём, по дороге расскажу.
Макс взял ключи, и они покинули дом, держась за руки. За считанные минуты, пока парочка утопала в любовной сласти, улица превратилась в оживленный муравейник. Люди, одетые в серые истощенные одежды и в панамы, сновали от дома к дому, по дороге, во дворах – несколько десятков человек дружным составом принимали участие в предпраздничной подготовке. Они развешивали вдоль центральной улицы гирлянды от столба к столбу; мели дорогу метлой из березовых прутьев; привязывали к верандам яркие ленточки; стирали в дубовых корытах кружевные скатерти; срезали маки для изготовления Макуля – приготовления шли полным ходом.
