«Есть справедливость на этом свете!»

– Сорди – идеальный Чичиков! – сказал я. – А он согласится?

– Я говорил с ним. В принципе, ему эта идея нравится. Но он хочет, чтобы Чичиков был итальянцем. Это возможно?

– Думаю, да, – сказал я, подумав. – В то время в России было много итальянцев. Но нам надо это согласовать. Можно от вас позвонить в Москву?

– Не торопись. То время нам не нужно. Я побеседовал и с Дино. Он готов обсудить этот проект, но при условии, если мы действие перенесем в современную Россию. Говорит, что костюмные картины сейчас никто не смотрит.

– А вот это невозможно!

– Возможно. Я прикинул. Альберто итальянский жулик, который приезжает в Россию провернуть аферу. Помещики – коммунистические боссы. А мертвые души эти, как их… Валера, как ваши крестьяне теперь называются?

– Колхозники.

– Да. Мертвые души – колхозники. Только я пока не могу найти мотив, зачем итальянскому жулику понадобились души мертвых колхозников?..

Этого и я не знал. И подумал, что напрасно в свое время не сделал на плече наколку – холмик, крест и надпись «Нет в жизни счастья!» (Смотри первую книгу.)

Дзаватини угостил нас обедом и показал свою коллекцию. Когда добрались до наброска Сарьяна, он сказал:

– Кстати, Данела, хотел спросить, Карло Лидзани говорит, что видел у тебя дома интересную миниатюру грузинской художницы. А почему ты мне ее не показал, когда я у тебя был?

– Вы ее видели, но не обратили внимания. Это маленькая лошадка на зеленой травке, – сказал я.

В Тбилиси я, как правило, останавливался в гостинице «Иверия». В восемь утра выходил на набережную, шел через Верийский мост на улицу Плеханова, потом сворачивал на улочку, у которой все время менялось название (и до сих пор меняется, поскольку ее называют то в честь радостного события присоединения Грузии к России, то в честь радостного события отсоединения Грузии от России). Заходил в подъезд, в котором на мраморном полу была надпись латинскими буквами: «Salve», что означает: «Добро пожаловать». Поднимался на третий этаж и завтракал на веранде у Гии Канчели. За стол садились: Нателла – сестра Гии, Люля – жена Гии, маленькие Сандрик и Натошка – дети Гии. Ели мацони, сулгуни, яичницу с помидорами, и я рассказывал, что придумал за вчерашний день и ночь. А потом в своем маленьком кабинете, где едва помещался рояль, Гия играл то, что сочинил за вчерашний день. И все слушали. Закончив играть, Гия мрачно спрашивал меня:

– Ну, что?

– Неплохо. Но можно еще поискать, да, дядя Гия? – говорили дети.

Обычно эту фразу каждый раз после прослушивания говорил я.

– Да, да, конечно! – сердился папа.

Дети были музыкальные и помогали нам в оркестровке. Гия доверял Натошке ударять карандашом по колокольчику, а Сандрик (он постарше) играл с папой в четыре руки.

Когда Натошке стукнуло четыре года, она подарила мне рисунок – маленькая лошадка на зеленой травке. Эту лошадку я оправил в роскошную раму и повесил в своем кабинете на самом почетном месте, напечатал и приклеил бумажную табличку: «Нато Канчели. Вторая половина двадцатого века». Когда ко мне приходят гости, они, как правило, обращают внимание именно на эту картинку. Читают табличку и спрашивают:

– Кто это?

– Нато Канчели, моя любимая грузинская художница.

– А почему мы ничего о ней не слышали?

– Она не выставляется.

Когда я смотрю на эту картинку, я вспоминаю радостное утро в Тбилиси, прогулку по берегу Куры, надпись «SALVE» и слышу чистый звук колокольчика, по которому маленькая девочка ударяет карандашом.

Мы с Валерой хотели побродить по Вечному городу, но пошел дождь. Мы взяли такси и вернулись в Сабаудиа. В гостинице портье сказал, что сеньора Аллегра просила нас позвонить. Мы звонить не стали, взяли у портье зонт и пошли на виллу к Сонего.

Родолфо дома не было: он улаживал дела в Риме. В гостиной за столом сидели две девушки в халатах, с мокрыми волосами (только что из душа) и пили горячий чай.

– Натали, Клавдия, – представила Аллегра девушек. – А это русские режиссеры.

– Режиссеры, скажите, почему все русские такие жадные? – спросила Натали.

– Почему ты так решила? – удивилась Аллегра. – Совсем наоборот, русские очень щедрые.

– Жадные, жадные. Это все знают, – сказала Клавдия и чихнула.

– Вот видите, значит, мы правду говорим, – сказала Натали.

Девушки поднялись, сказали, что их одежда, наверное, высохла, и вышли из комнаты.

– Вы на них не обижайтесь, – сказала Аллегра. – Они же ничего не знают о России.

И еще сказала, чтобы мы не расстраивались. Родолфо считает, что нам повезло: Чезаре лучший сценарист Италии.

– И не только в Италии, – сказал я, – но я бы предпочел, чтобы нам поменяли актера, а не сценариста.

– Ты на Альберто не обижайся! Он как большой ребенок! Он ревнует тебя к Леонову. Я не хотела говорить, но он даже рассердился, что в Россию посылают пленку и что-то будут снимать без него.

В дверь заглянули девушки. На них были высокие сапоги, чулки в сетку и очень короткие юбки, из-под которых выглядывали трусики. А на лицах яркая боевая раскраска.

– Дождь прошел, мы пойдем.

– Я вас подвезу, – сказала Аллегра.

– Не надо, до шоссе два шага, спасибо за все. Чао, русские режиссеры!

И девушки ушли.

– А эти большие дети как здесь оказались? – спросил Валера.

– Я ехала из Рима, а они, бедненькие, мокли на шоссе под дождем.

Сонего мы не дождались.

Разбудил меня телефонный звонок. Звонил Сонего:

– Собирайся, поехали!

– Куда?

– В Венецию. С Чезаре я договорился.

И мы (Сонего, Аллегра, Валера и я) поехали по «автостраде Солнца». За рулем «ситроена» был Сонего.

Красивая страна Италия. Прав был Резо Табукашвили, когда говорил, что она не намного хуже Грузии.

Приехали в горную деревню недалеко от Венеции. Там нас встретила мама Родолфо – пожилая крестьянка, очень похожая на мою бабушку (мать отца). Вечером собрались соседи, сели за длинный деревянный стол. Пили, говорили тосты, пели… все как в Грузии. То-то Сонего так комфортно чувствовал себя в Пасанаури.

А потом поехали в Рим. В гостинице нам были заказаны номера, вещи наши уже туда перевезли, а портье передал сообщение от Луиджи: завтра прилетает наша делегация, и жить они будут в той же гостинице.

Утром Валере позвонила Аллегра из Сабаудиа. Ее соседка, пожилая дама, которая снимает виллу в Сабаудиа, вчера была в Риме и забыла в квартире кота. Нужно выпустить этого кота во двор, а то он с голоду умрет. Аллегра продиктовала адрес и сказала, что ключ под половиком, а кота зовут Мьячо.

Самолет из Москвы прилетал в середине дня, и времени у нас было предостаточно – так мы тогда думали. Валера позвонил на студию «Чинечитта» и вызвал машину.

Мьячо, беспородный рыжий кот, с порванным в боях ухом, дрых в спальне, в платяном шкафу на шелковых блузках. Когда мы приоткрыли дверцу шкафа, он выгнулся, грозно зашипел, шерсть стала дыбом. Я хотел взять его на руки, но не тут-то было! Мьячо расцарапал мне руки, щеку и смылся. Мы стащили с кровати одеяло и попытались накинуть его на кота. Но Мьячо был ушлый малый – каждый раз выскальзывал и прятался то под кровать, то под диван, то под ванну, а то прыгал на буфет. Мы отодвигали кровать, диван, шарили щеткой под ванной, кидали одеяло на буфет…

Потом кто-то позвонил в дверь – сосед снизу услышал шум и пришел проверить, что происходит.

Валера объяснил, что нас попросили выпустить кота на улицу, а он не дается.

– Кто вас попросил?

Валера сказал, что имени хозяйки не знает, потому что нас попросила ее подруга, сеньора Аллегра.

– А это кто?

– Жена сценариста Сонего. Может, слышали?

– Нет, не слышал, – сказал сосед и ушел.