К Славнову мои новые друзья не попали. В вестибюле мы столкнулись с Карленом Агаджановым, и ему удалось каким-то образом всех убедить, что Славнов неожиданно заболел и лежит с высокой температурой. И мы распрощались. На мое счастье: если бы начальство увидело меня в такой компании, я стал бы невыездным до конца жизни (тогда я не надеялся, что доживу до перестройки). Спасибо, Карлен!

А плащ «болонью» для Токаревой купил мой друг Отар Тенеишвили.

На следующий день утром меня разбудил Петров. Сказал, что снизу ему позвонила вчерашняя негритянка, и попросил меня спуститься вместе с ним и узнать, что она хочет. В вестибюле нас ждала Вивьен без макияжа, в майке и джинсах. Вивьен привела свою пятнадцатилетнюю сестру Лолу, такую же высокую и хорошенькую, похожую на студентку-отличницу из американского фильма.

Вивьен сказала, что у нее к маэстро деловое предложение. Лола очень хорошо поет, и она хочет, чтобы Лола стала певицей. Но для того чтобы пробиться, нужна песня. Она накопила денег и заказала песню Анжело, пианисту из бара. Анжело написал слова и музыку – очень красивую песню, всем понравилось. Но один знакомый синьор сказал, что идти с этой песней на прослушивание нельзя, потому что эту музыку до Анжело уже написал композитор Шуберт, и все музыканты это знают. Вчера, когда Вивьен послушала песни маэстро Андрюши, она поняла, что его ей Бог послал! Она просит маэстро переделать песню так, чтобы ее никто не узнал!

Вивьен достала из сумки два листка и конверт. «Это слова, это ноты, а здесь 80 долларов». Она понимает, что это немного. Но больше у нее нет, потому что ей надо делиться со старушкой Розой, отстегивать сутенеру, родителям посылать (отец сейчас без работы) и за учебу Лолы платить.

Вивьен говорила по-английски плохо, и поэтому понимать ее было легко.

Андрей сказал, что, к сожалению, он этого сделать не сможет. Вивьен сказала, что понимает, что мало платит, но она может еще приходить к маэстро Андрюше в номер. Каждый день. Столько раз, сколько он захочет!

– Но я не умею это делать!

– Ничего, я вас научу.

Андрей покраснел и сказал, что он не ЭТО имел в виду! Он не умеет переделывать чужую музыку!

– А вы сочините новую!

– Не успею. Я здесь всего на три дня.

– Успеете, если постараетесь! Ну, маэстро Андрюша, я вас очень прошу, ну, пожалуйста! – У нее на глаза навернулись слезы. – Вы что, хотите, чтобы Лола, как я, работала у Розы? Вы хотя бы послушайте, как эта девочка поет! Лола, спой для маэстро Андрюши!

Тут Лола взорвалась:

– Да пошел он, этот маэстро Андрюша! Времени у него нет! Трахаться он не умеет! Просто он расист и импотент! Хватит унижаться, пойдем отсюда! (Говорила она по-итальянски, но к тому времени я уже почти все понимал.)

Сестры забрали ноты, и пошли к выходу – стройные, длинноногие, гордые.

– Темпераментная синьорита, – улыбнулся нам портье.

В вестибюле кроме нас и портье со швейцаром никого не было.

«Расисто» понял и Андрей.

– Гия, скажи, пусть они слова оставят, я п-п-попробую… – он был очень взволнован, а когда Андрей волнуется, ему трудно говорить.

– Синьора Вивьен! – позвал я.

Девушки остановились. Я подошел, взял у них слова и записал на них телефон, по которому можно было их найти, если у нас что-нибудь получится. А Андрей попросил Лолу что-нибудь пропеть, чтобы он понял, в какой тональности писать. Лола хмыкнула, засунула руки в карманы джинсов и запела низким контральто «Стрейнджес ин зе найт». Пропела куплет и спросила:

– Понял тональность?

– Вы прекрасно поете, – сказал Андрей.

– Мы это и без тебя знаем, – сказала Лола.

И сестры ушли.

– Ей действительно нужна хорошая песня, – вздохнул Андрей.

– Вот и напиши.

И я спросил у портье, можно ли воспользоваться пианино в ресторане, пока там никого нет.

– Зачем вам ресторан? Синьор Луиджи велел, если понадобится инструмент, открыть для вас зал «Карузо».

Портье взял ключ и отвел нас в небольшой полукруглый зал, где стояли кресла, белый рояль, а на стене висела медная дощечка: «В этом зале в 1919 году пел Энрико Карузо».

Андрей сел за рояль, а я пошел спать.

Вечером меня разбудил Валера и спросил, не знаю ли я, где Петров. Я сказал: «Думаю, что знаю».

И не ошибся. Андрей все еще сидел в зале Карузо за белым роялем.

– У тебя совесть есть? – возмутился Валера. – Человек первый раз в Италии, а ты его усадил в гостинице на целый день!

– Гия Канчели всегда говорит, что Данелия садист и тиран, – наябедничал Андрей.

– Значит, он разбирается в людях. Ладно, пойду, скажу Сизову, что великий Андрей Петров жив, здоров и уже вовсю вкалывает.

Валера ушел.

– Послушай, что получилось, – Андрей сыграл и пропел, читая слова по бумажке. (Поет Андрей Петров – прости меня, Андрюша – не очень.)

– Ну, что?

– Замечательно! После Энрико Карузо в этом зале вряд ли кто-нибудь пел лучше!

– Я спрашиваю, как мелодия?

– Неплохо. Но я бы еще поискал. (Фраза, которую я произношу всегда.)

– Ну не успею я! Не напишу я за пять минут шлягер!

– Дай-ка слова. – Я посмотрел текст, и, благо, итальянский читается, как пишется, вспомнил:

– Ты куда-нибудь вставил вальс, который мы выкинули из фильма «Тридцать три»?

К фильму «Тридцать три» Андрей написал вальс, мелодичный, нежный. Но, сколько я его ни пытался вставить в фильм, он никак не сочетался с тем, что происходило на экране.

– Кажется, нет.

– Сыграй. Я думаю, он может подойти.

Андрей сыграл и спел. Слова легли как родные.

– Все! Иди смотри Вечный город, маэстро Андрюша! Заслужил!

Я позвонил Вивьен. Трубку взяла старушка Роза, она сказала, что Вивьен нет, и спросила, что передать? Я сказал, что песню для Лолы маэстро написал и что ноты я оставлю у портье, пусть кто-нибудь их заберет.

Утром, когда я завтракал, ко мне подошел официант и сказал, что какие-то две дамы спрашивают синьора Петрова. В баре ждали Вивьен и Наташка.

– А где маэстро Андрюша? – спросила Вивьен.

– Маэстро Андрюша осматривает Рим.

– Скажи ему, что музыка – бене! – сказала Наташка и протянула мне красивую плоскую коробку:

– Отдай маэстро.

– Что это?

– Галстук! – сказала Наташка. – Старушка Роза сказала: «От человека зависит, быть войне или нет на этой планете, а на нем галстук за двадцать центов!» Это – «Армани»! Только ты отдай – мы проверим!

Галстук я отдал.

– Напрасно ты его взял, – сказал Андрей. – Зачем мне такой пижонский галстук?

Но через пятнадцать лет, в программе «Время» я увидел, что когда в Кремле Брежнев вручал композитору Петрову орден, на юбиляре красовался галстук от «Армани», который подарили благодарные римские проститутки за выкинутый вальс из фильма «Тридцать три»!

^{Андрей Петров (маэстро Андрюша) и я}

Я был молод и был влюблен. Она тоже. Звала она меня «Гий», потому что считала, что «Гия» – это женское имя. Мы каждый день встречались, ходили в кино или гуляли по улицам. Была зима, но на танцы или куда-нибудь еще мы пойти не могли: отец у Вали был строгий и запирал ее платья (их было два). И снять пальто Валя не могла, под пальто были только лифчик и трусики. Но целоваться в подъезде это нам не мешало, чем мы и занимались.

Пришел я со свидания домой – у нас гости, сидят, ужинают. Поздоровался.

– Пойди в зеркало посмотрись, – сказал мне отец.

Пошел в ванную, увидел себя в зеркале. «Кошмар на цыпочках!» Весь в помаде! (Платья под пальто у Вали не было, но губы она красила.) Умылся. Идти в столовую неудобно, но с утра не ел, а там пирожки! Взял на кухне табуретку, гости потеснились, и я сел. Сижу, ни на кого не смотрю. Мама налила мне бульон, дала пирожок и шепнула: