Ошибкой моей было то, что, не утерпев, я пошел рассказывать о своей победе приятелю-повару, который в тот момент кашеварил под присмотром старшины, бдительно считавшего израсходованные банки сгущенки, тушенки и прочих продуктов. Рассказу моему они в целом поверили, меня похвалили, но… попросили повторить номер в их присутствии, что я попытался сделать, но, на этот раз, неудачно. Моя рука категорически отказалась второй раз бить бутылкой по уже травмированной голове – удар получился слабее, чем надо – было очень больно, но бутылка осталась целой. Повар со старшиной беззлобно посмеялись, я побрел к себе в расположение, размышляя, как было бы хорошо, если бы у меня все же хватило выдержки никому не рассказывать, и десантники сами уважительно и не нарочито довели бы информацию о моем подвиге до всего нашего подразделения, которое могло бы тогда оценить не только мое мужество, но и мою скромность. Увы мне, увы!
Да, учения на этот раз были весьма скромные. К нам не прилетали вертолеты, не было никаких проверяющих – тихие домашние учения штаба армии. Хорошо, когда нет парализующей все мыслительные способности нервотрепки, никто не бегает с одуревшими выпученными глазами, офицеры не орут, а обращаются к знакомым солдатам по именам, и я могу вот так сидеть, думать о демобилизации и вспоминать уже подходящую к концу службу.
Ощущения, что служба подходит к концу, честно говоря, нет. Вообще та самая гражданская жизнь, откуда иногда приходят письма, и которую мы видим по телевизору, представляется какой-то не вполне настоящей, не реальной. Типа ее вовсе и нет на самом деле. Интересное такое ощущение – знаешь, что есть другая жизнь, а не веришь. Я когда в командировке был в Улан-Уде, то немного вроде почувствовал, что есть этот другой мир – гражданский, а сейчас, всего-то через пару месяцев – и командировка уже сама кажется не очень-то реальной, хотя прекрасно помню, что она была.
Цель нашей командировки в Улан-Удэ была простая, но ответственная – получение какого-то прибора в штабе округа. Я был в подчинении майора предпенсионного возраста, который мне всю дорогу жаловался, что уволят его из Вооруженных сил только подполковником, а полковничья папаха ему уже никак не светит, ни при каких обстоятельствах. Я, конечно, ему сочувствовал на словах изо всех сил. Мы с ним так сокрушались по поводу несправедливости начальства, что я старичка прилично к себе расположил. Можно сказать, вызвал с его стороны большое доверие. А майору охота была в Иркутск к семье мотануть, раз уж рядом оказался, что он и сделал, захватив прибор, а меня, как сознательного и многоопытного бойца, оставил в Улан-Удэ дожидаться обратного поезда, притом, что билет до нашего города Борзя Читинской области был у меня только на завтрашний вечер. Для легализации вольного положения майор выписал мне увольнительную на два с половиной дня. Неприятная тонкость была в том, что такие увольнительные запрещено выписывать – положено не больше, чем на сутки каждую, а у моего майора, видите ли, бланков с собой не было, хотя ведь знал он, что едет в командировку с солдатом срочной службы, мог бы и позаботиться. Конечно, какой на хрен из него полковник? Я бы его так майором и дембельнул! За разгильдяйство и безответственность! Судите сами, у меня первый раз за целый год подневольной жизни появилась возможность вдохнуть вольного воздуха, я даже денег скопил из того, что мать мне присылала – целых сто рублей! Это, на минуточку, одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмой год был на дворе – те старые рубли еще кое-чего стоили. И при этом я должен все равно, как будто в самоволке, прятаться от патрулей и, отравляя себе отдых, думать о перспективе провести остаток командировки в комендатуре. Да, майор, конечно, умный – сил нет, смотри, говорит, не попадись, а то очень меня подведешь. Только мне о нем и думать, подведу я его, говнюка старого, или нет.
Проводил я своего майора, на поезд посадил. Был бы платочек – платочком бы помахал. А время уже часов девять вечера. Я в этом городе Улан-Удэ первый раз в жизни, кругом ходят буряты мордастые, все в меховых шапках, хотя на улице уже тепло – весна, максимум минус пять градусов, а скорее уже и плюс. Да и небуряты тоже в шапках, такие рожи протокольные – вокзал все-таки. Я, недолго думая, сел в такси и говорю водителю: «Вези меня в ваше самое злачное улан-удинское место». А он мне: «Тебя в самое злачное не пустят в форме». Вот так! Дискриминация военнослужащих в полный рост! Я ему: «Тогда вези в менее злачное – в которое пустят». Поехали мы в видео-салон. Подвальное помещение, комната – метров тридцать, в углу телевизор среднего размера и стульев штук двадцать стоит для зрителей.
К моему большому сожалению, несмотря на поздний час, фильм был не эротический, а посвященный ужасам. А у меня привычка в то время еще оставалась с начального периода службы – как только где усядусь в тепле, да еще если свет выключен – сразу засыпаю! Это притом, что недостатка во сне давно уже не было – несколько месяцев. Ну, в общем, проспал я почти весь фильм, проснулся уже ближе к концу, как раз на экране сексуальная сцена начиналась – женщина снимала с себя одежду. Но видно было не очень хорошо, и быстро так она все с себя сбросила, а дальше начала с себя кожу стаскивать, мясо… и в результате остался один танцующий скелет. Такой был в этом фильме странный элемент эротики, прямо скажем – на любителя. А потом все – свет включили, и публика двинула к выходу, а среди зрителей две девушки симпатичные такие – русские. Мне терять нечего – я к ним. Девчонки, говорю, может нам познакомиться и куда-нибудь сходить совместно, я, мол, из Москвы, вообще-то, здесь у вас в командировке… и все в таком духе несу, а сам иду с ними на выход из этого подвальчика. А они ко мне так – ни то ни сё, переглядываются, хихикают, определенного ничего не говорят. Я с ними болтаю, а сам башкой кручу во всех направлениях, думаю, может другая какая еще подходящая для меня женщина имеется в зале. А народ растекается по домам – не успеваешь никого отследить. Выходим с ними на улицу – там прямо перед входом комендатурская машина – раскрашенная такая, с прожектором на крыше. И на меня сразу свой прожектор как наведут… ну, думаю, все, теперь вместо девочек, будут тебе мальчики… в камере предварительного заключения. Девки тоже немного оторопели от такого освещения, замерли вместе со мной. Такой у нас, наверное, вид был дурацкий… А из уазика через громкоговоритель раздается голос патрульного офицера: «Служивый, шапку переверни!». Я хвать за шапку, а она у меня кокардой назад – второпях перепутал. Ну и все, мы двигаемся к автобусной остановке, меня вроде не задерживают… я в сторону уазика головой быстренько кивнул, спасибо мол, что не арестовали, но стараюсь сам в их сторону не очень-то смотреть. Тут автобус рейсовый подходит – снова повезло, и девки говорят: «Ну, что с тобой делать – полезай с нами…». Я и запрыгнул в этот автобус – секунды не прошло. Подвезло мне, дураку… Назавтра мне моя новая знакомая пояснила, чем мотивировалось такое их решительное поведение. Просто одна из подруг решила во что бы то ни стало расстаться с терзавшей её девственностью, а вторая ей предложила без лишних заморочек найти кавалера в видео-зале, который я к счастью и посетил. Они меня еще в начале сеанса заметили, оценили, что чистенький, аккуратный солдатик, крупненький такой. Решили, что солдат – это даже хорошо с той точки зрения, что риск инфекций меньше. Но в последний момент подруга-девственница испугалась, и вторая решила – не пропадать же добру. А я не мог понять, чего это мы делали. Сначала к одной домой поехали. Заходим в квартиру – там все спят, на цыпочках прокрадываемся к ней в комнату, а другая вроде собирается уходить. Ну, типа, нас проводила – и все. Девушка садится на кровать и сидит, смущенно на меня посматривая, тут открывается дверь и подруга, которая должна была уйти, мне говорит: «Ну, долго тебя ждать, ты едешь или нет?» Я, конечно, в недоумении, но мое дело – солдатское, ехать, так ехать. Я и раздеться-то не успел. Поехали к другой, с первой тепло попрощались, она даже и виду не подала, что что-то не так.
