Мама была на половине пути к входу, когда я остановила ее, забрав из рук миску с конфетами, и открыла дверь. Но передо мной оказались не маленькие принцессы с херувимами и миниатюрные гоблины. Я верила, что была осторожной, и меня никто не узнал, но ошибалась.

Стеклянная миска разбилась о крыльцо, и все конфеты рассыпались по полу.

На лужайке выстроилась толпа журналистов с яркими софитами, камерами и микрофонами. Некоторые из них держали в руках блокноты, в которые они яростно записывали свои заметки. Возможно, отмечая, во что я одета, выражение моего лица, выглядела ли я оскорбленной, похудевшей или нет.

Я прищурилась, уставившись на море нетерпеливых лиц людей, для которых моя травма равнялась их зарплате. Я слышала, как щелкали затворы камер, видела, как на мне фокусировались их объективы, и думала: будет ли он следить за новостями из своей крепости. Еще один способ контролировать меня. Очередная возможность за мной наблюдать.

― Мисс Варгас, ― это был не один голос, их было много. И все они жаждали крови, затягивая на моей шее петлю.

― Почему вы не обратились в полицию?

― Вас похитили? Преступник все еще на свободе?

― Эмили...

― Мисс Варгас, вас удерживали против вашей воли?

― Что произошло?

― Вы можете сделать заявление?

― Мисс Варгас...

Я закрыла дверь и заперла ее на замок. Кошмар начался.

Глава 11

Я оставила свою семью, чтобы встретиться с представителями СМИ и теми людьми, которые продолжали появляться, настаивая на том, что мы были лучшими друзьями, и им нужно было узнать, как я, хотя в действительности большинство из них имели самое косвенное и незначительное отношение к моей жизни.

Они были обычными зеваками. Эти люди создали целую организацию, чтобы у них была возможность с нездоровым любопытством следить за крахом некой Эмили Варгас.

У меня не было иного выхода, кроме как поговорить с полицией. Я заранее решила, что не стану сдавать его. Мысль о том, что человек, которого я называла Хозяином, окажется заперт, беспокоила меня больше всего на свете.

Я с удовольствием продолжала бы молчать, но тогда это было бы расценено как препятствие правосудию. Правосудие. Как будто у кого-то кроме меня имелось на него право. Это было преступление против меня, а не против полиции, штата или страны. То, что меня заставляли подчиняться правилам общества, было еще одним видом порабощения. Поэтому я сделала то, что должна была. Я солгала.

Я сказала им, что никогда точно не знала, где находилась, но однажды он связал меня, завязал мне глаза и усадил в машину, после чего несколько часов вез в неизвестном направлении, а затем высадил на обочине дороги. К тому времени, когда я избавилась от веревки и сняла с глаз повязку, он уже уехал. Я рассказала им, что пара человек, которых я остановила на шоссе, объяснили мне, что я в Небраске, после чего они помогли мне добраться до дома.

Конечно же, об этом сообщили в вечерних новостях, обратившись к тем, кто подобрал кого-то, похожего на меня в том месте, которое я описала, с убедительной просьбой позвонить в полицию и сообщить любую имеющуюся информацию. Несколько человек позвонили.

Были ли они чудиками, пытающимися заполучить свои пятнадцать минут славы, или людьми, которые действительно подобрали автостопщика и подумали, что это я, но они так и не помогли продвинуться в расследовании. Полиция не получила никаких зацепок.

Я сожгла одежду и обувь, которые были на мне надеты, продолжая изображать из себя наивную жертву и утверждая, что мне слишком тяжело вспоминать о проведенном в неволе времени. Никто так и не узнал о складе.

Договор годовой аренды заканчивался, и в ближайшее время мне предстояло либо внести оплату за следующий год, либо начать оплачивать его по месяцам. Меня мучил вопрос, как долго я буду продолжать оплачивать хранилище, чтобы защищать своего мучителя от наказания, а может это был просто еще один из способов заставить страдать саму себя.

Как только с дачей показаний было покончено, я впала в режим ленивого просмотра телевизора. Несколько раз ко мне приезжали друзья, но у меня не было ни сил, ни желания, попросить их остаться. Это было слишком похоже на то, что я двигалась дальше. Хотя вся моя прежняя жизнь закончилась рядом с ним.

Все здесь казалось мне слишком громким. Вокруг было слишком много внешних раздражителей. Я тосковала по той милой тихой комнате, в которой звучала музыка с восточной барабанной дробью, что насквозь пронзала мое тело, пока опускался хлыст. Я скучала по ощущению его тела поверх моего и по губам, которыми он прижимался к моим.

Я забыла, как безумен был этот мир, как быстро все менялось, и как отчаянно все стремились повернуть время вспять. Я позволила себе отрешиться от этого, наплевав на свой внешний вид.

Я понимала, что с моей карьерой покончено навсегда. Как теперь я могла мотивировать или вдохновлять кого-то? И что еще мне оставалось делать?

Удивительно, ведь чаще всего я не заботилась о своей прическе или макияже, одеваясь в поношенные майки и шорты, но продолжала одержимо брить свою киску каждый раз, когда принимала душ. Это было последней ниточкой связывающей меня с Хозяином.

Ночами, я скользила рукой между ног, чтобы приласкать себя. Я не знала, пыталась ли стать к нему ближе или использовала проверенный метод удовольствия от бессонницы.

Пока я спала, он всегда был рядом. Даже кошмары о плохой камере в своем большинстве приносили какое-то странное ощущение комфорта, потому что я знала, что он близко и постоянно за мной наблюдает. Он всегда за мной возвращался.

Теперь же я просыпалась около девяти часов утра, а затем заставляла себя снова заснуть, чтобы отлежаться в кровати до двух или трех часов дня, оставаясь в бессознательном состоянии как можно дольше, чтобы не сталкиваться с холодной реальностью, которой на самом деле и была свобода. Так продолжалось три недели, а потом моя мать взяла все в свои руки.

― Я записала тебя на прием к доктору Блейк, ― как-то утром сообщила мне она. ― Ты же знаешь, как хорошо она помогла мне после смерти твоей сестры.

Я таращилась в телевизор, пересматривая послеобеденный повтор дерьмового ток-шоу. Я не отрывала взгляда, потому что знала, что не смогу скрыть свое презрение.

Конечно, доктор Блейк ей помогла, потому что с тех пор, как умерла моя сестра, мама ни разу о ней не упомянула. До этого момента.

― Ты меня слушаешь?

― Да, я тебя слушаю, ― ответила я.

― Хорошо, так ты пойдешь?

― О, сейчас тебя интересует мое мнение?

Она громко вздохнула и принялась постукивать ногой по полу. Я закатила глаза. Я не нуждалась в очередной драме.

Мне хотелось свернуться калачиком и умереть, но так как этого не произошло, то я должна была продолжать жить. Если доктор Блейк не сможет мне помочь, то сможет просто вырубить меня. Еще один плюс.

― Конечно, мам. Я пойду.

***

Офис психиатра был именно таким, каким я его запомнила. Он находился в центре города в высотке на пятом этаже. В фойе безостановочно играла музыка из пятидесятых, несколько песен, которые повторялись снова и снова.

Это напоминало изощренную психологическую пытку. Если входя в приемную вы еще не были сумасшедшим, то, покидая ее, вы наверняка должны были им стать. Я уселась в одно из темно-синих кожаных кресел и принялась листать журнал.

Мне пришлось уговаривать маму, чтобы она позволила мне сесть за руль. Она не понимала, что если бы я хотела покончить с собой, то уже давно бы это сделала. У меня не было навязчивой идеи вылететь на встречную полосу. Тем более, я не была уверена, как себя убить, если ты уже мертва.

Я наткнулась на «откровенную» статью о секретах секса, которая встречалась в каждом модном женском журнале. Возможно, я чувствовала себя отставшей от жизни, но каждая из этих статей содержала одни и те же пункты, только в разном порядке. И в них не было ничего нового, они выглядели банальными и являлись продуктом вялой сексуальной жизни, а не тем, что могла написать сексуально раскрепощенная, свободная женщина.