Я всегда старалась создавать впечатление, что не была легкой добычей. Я обманывала себя. Ему было до смешного просто похитить меня.
Опять же, возможно, я с самого начала ошибалась в своем предположении, что моим похитителем был мужчина. Теоретически, им также легко могла оказаться и женщина.
Кто-то завидующий моему профессиональному успеху. Кто-то, кто ненавидел меня по какой-то мнимой причине вроде той, что ее муж думал, будто я была привлекательной или что-то на подобие этого. Как будто я могла контролировать мысли тех, кто считал меня привлекательной. Всегда найдется одна из миллиона причин, по которой какая-нибудь женщина решит на вас сорваться.
И я не ненавижу мужчин. Есть очень маленький процент людей, которые предпочитают совершать насилие в отношении женщин, несмотря на легкость, с которой они могли бы завоевать ее. Большинство женщин также не испытывают по отношению к мужчинам ненависти. Те же, кто их ненавидит, наверняка делают это, не потому что большинство мужчин оказываются жестоки с женщинами, а потому что они могли бы такими быть, если бы захотели. Это знание вызывает некую беспомощную ярость у определенного количества женщин. Однако, до этого момента, я никогда им не уподоблялась.
Он все еще молчал. Я продолжала этот внутренний монолог в своей голове, страшась того, что могла сказать нечто такое, из-за чего меня убьют. Или того хуже. Это было наивно, но я хотела верить, что могла каким-то образом изменить ход событий, происходивших здесь, сказав нечто правильное. Мои слова, именно те, что делали меня настолько неотразимой в глазах людей, были более бесполезными, чем я была в состоянии признать. У моего единственного оружия была эффективность водяного пистолета.
Я ощутила, как к горлу подступил тяжелый ком, когда он подошел ближе. Я не могла его видеть из-за повязки на глазах, но знала, что похититель наблюдал за мной, скорее всего, с изумлением изучая мою реакцию. Меня бесило, что он держал мою жизнь в своих руках и все еще мог решить поразвлечься со мной.
Я продолжала ждать, пока он ответит на вопрос, зачем он это делал, но ответа так и не последовало.
Существует стандартный протокол жертва/обидчик; своего рода этикет, если хотите. Зачем ты это делаешь? Это вводный вопрос, за которым обычно следуют крики или плачь. Но я не кричала и не плакала. Я хотела сохранить всю энергию для своего возможно единственного шанса сбежать. В конце концов, он сделает что-то опрометчивое. Он должен совершить ошибку.
После того, как жертва идет на контакт, мучитель, как правило, говорит что-то настолько жуткое, что жертва желает повернуть время вспять и никогда не открывать рот. Этот человек, однако, казалось, решил спекулировать на страхе неопределенности.
В конце концов, если бы он заговорил со мной, возможно, в нем нашлась бы крупица человечности, к которой я могла бы воззвать, и появилась бы крошечная, хрупкая надежда, что я смогу договориться с ним. Большая, холодная рука мягко прижалась к моей щеке.
Не было никакого насилия или угрозы в том, как он ко мне прикоснулся. Это была всего лишь моя щека, так что, разумеется, в этом прикосновении не было ничего сексуального. Однако, это было предупреждением. Он будто говорил мне: у меня нет проблем с тем, чтобы влезть в твое личное пространство и прикоснуться к тебе в любое время.
Его рука оставалась прижатой к одной стороне моего лица на протяжении, по крайней мере, нескольких минут, в то время как мое сердце продолжало молотить в груди. Это была огромная, сильная рука. Он мог легко забить меня ей до смерти, или проявить нежность. Хотя в этом случае, даже нежность расценивалась бы как акт насилия. Я не знала, что из двух вариантов было предпочтительней.
Из-за насилия я могла бы получить соответствующий социально одобренный статус жертвы. Но я знала из личного опыта, что все остальное могло привести к совершенно другим физическим реакциям.
***
В семнадцать лет у меня появился первый настоящий парень. Он был милым и имел ту грань опасности, которая так нравится девчонкам в этом возрасте. Он распространял вокруг себя ауру чего-то дикого и пугающего, к чему я отчаянно хотела приобщиться.
Мы часто дурачились. Мое строгое религиозное воспитание не позволяло мне заниматься сексом, не опасаясь гнева Божьего, который обрушился бы на меня, так что я не считала, что оргазмы стоили вечности в аду. Хотя, если вдуматься, сама мысль о том, что какие-то божества могли быть обеспокоены тем, чтобы наказать определенного человека за то, что он решил снять с себя одежду, в лучшем случае, казалась мне глупой.
Он прижал меня к кровати, с края которой свисали мои ноги. Мы были у него в спальне, пока его родители находились внизу. До нас долетали звуки ночных новостей. Я лежала там, пока мои штаны валялись забытыми на полу, хотя я все еще была одета в рубашку.
Парень собирался зарыться лицом между моих бедер. Это было тем, к чему я на тот момент оказалась не готова. К тому же я была настоящим параноиком на счет любых венерических заболеваний, которые передаются половым путем. Да, именно отсутствие знаний в этом вопросе заставляло меня воздерживаться от близости. Тем не менее, я сказала «нет». Я этого не хотела.
Он проигнорировал меня, широко расставив мои ноги, чтобы ему было удобнее разместиться между ними, и крепко сжал мои запястья, прижав их к бедрам, когда обездвижил.
― Тебе понравится, я обещаю, ― сказал он.
Я боролась, но парень был слишком силен, а у меня не было ничего, обо что я могла бы опереться, чтобы оттолкнуть его подальше. Он опустил голову между моих ног, а потом медленно заскользил языком по клитору. Я хотела закричать, но не могла опозориться перед его родителями, которые примчались бы в комнату и обнаружили бы меня полуголой на кровати.
Почему-то хуже всего оказалось осознание того, что я могла остановить его. Так или иначе, позор. Либо терпеть его язык на своем клиторе, либо позволить его родителям узнать, чем мы занимались, чтобы они сочли меня шлюхой.
― Пожалуйста, пожалуйста, не надо, ― умоляла я его, но он не остановился.
Это было просто невероятно, как мало времени понадобилось на то, чтобы растаяла моя решимость. «Пожалуйста, нет», превратилось в «О Боже, не останавливайся!»
Когда он закончил, я так и осталась лежать на кровати, пока мои ноги все еще дрожали после сильнейшего оргазма. Они превратились в желе, и я ощущала себя слабой, словно окутанной дымкой от эйфории. Оргазм, из-за которого я не хотела попасть в ад. Парень посмотрел мне в глаза, с самодовольной ухмылкой на лице и с усмешкой произнес:
― Я же говорил, что тебе понравится. Что ты скажешь теперь?
― Благодарю тебя, ― это была шутка, о которой знали только мы. Раньше в ней никогда не проскальзывало сексуального подтекста. Эти слова сорвались с моих губ прежде, чем я смогла остановить их, и отчасти оказались правдой.
Мы никогда не обсуждали с ним этот инцидент после случившегося, и он никогда не принуждал меня к этому снова. Ему не пришлось. Я не предоставила ему такую возможность, потому что все стало слишком запутанным. Я уверена, что глубоко внутри, он действительно считал, что не сделал ничего плохого, так как лихо заставил мое тело обернуться против меня. В конце концов, мне это понравилось. Все это отвратительное действие, от начала до конца.
Сочетание страха и беспомощности, включающие в себя нереальное удовольствие, и в конечном счете капитуляцию. После этого, я месяцами мастурбировала вспоминая это событие. Прошло несколько лет, прежде чем я смогла рассказать об этом подруге.
Она настаивала, что это ни чем не отличается от изнасилования. Мне кажется, что она была права, но я никогда не рассматривала случившееся в таком ключе. По каким-то причинам, у меня никогда не было такого ощущения. Я справилась с этим. Было что-то особенное в том, что я оказалась беспомощной и, пожалуй, это была единственная вещь, которая меня оправдывала. Со временем ко мне пришло чувство стыда, но не потому что я была изнасилована, а потому что не ощущала себя травмированной из-за того, что со мной сделали. Ведь иногда, я все еще ласкала себя, думая о нем.
