Луи моргает, выглядя совершенно растерянным.

– Прости?…

– Тот самый парень, который приходит сюда по утрам. Ну тот, по которому еще все девчонки сохнут, – говорит Найл, продолжая посмеиваться.

Ох.

Найл, смеясь, закидывает руку Луи на плечо, отставляя поцелуй на макушке.

– Это же здорово, Лу, – улыбается он, а в его голосе чувствуется капля гордости. – Я рад за тебя. Повеселись, тебе стоит развеяться и убрать все напряжение из головы.

Испугавшись Луи отстраняется, пристально глядя на него, чувствуя себя немного потерянным.

– Напряжение в голове? О чем т–

– Ты никогда не говоришь о том, что произошло, но что-то же случилось, не зависимо от того, как сильно ты не хочешь этого показать, – продолжает Найл. – И это нормально, приятель. Но теперь ты улыбаешься, и я рад за тебя.

Он еще раз притягивает парня к себе и чмокает Луи в макушку, прежде чем идет обратно на свое место.

– Скажи ему, что он тебе нравится, – добавляет Найл, а Луи смеется себе под нос, забирая пальто.

***

В конечном итоге они едят тако, стоя за столиком, над которым возвышается летний зонтик для пикника; его краски выцвели, поэтому теперь он не притягательно розовый, а скорее песчано-лососевого цвета. Еда такая же вкусная, как и слишком жирная. Оранжевые струйки от соуса стекают по рукам и пальцам, а крошки застревают в уголках губ. Большая гора использованных и скомканных салфеток горкой лежит перед ними.

Маленький кусочек кинзы застрял у Гарри между зубов, а весь его подбородок испачкался и блестел, но это никак не останавливало парня продолжать есть и наслаждаться каждым кусочком.

– Ты так горячо сейчас выглядишь, – говорит Луи с полным набитым ртом; его щеки слишком надуты.

Его слова заставляют Гарри остановится перед следующим укусом, пока он смотрит как мерцают глаза шатена. Один, два, три секунды, прежде чем он начинает громко смеяться, заставляя Луи подхватить его смех; с таким количеством еды во рту они практически задыхаются.

Это нормально. Рюкзак Луи стоит и прижимается к его ноге, но парень даже не думает о своих рисунках. Он не думает о них, даже когда Гарри говорит:

– Ты жарче, чем эта свиная колбаска.

Стайлс подмигивает, как самая настоящая звезда из порно семидесятых, а затем его снова душит смех, за его рукой, которой он неуклюже пытается закрыть рот, игриво толкая Луи в голень.

Он такой молодой, глупый и совершенно неловкий.

Но Луи вполне может к этому привыкнуть.

Он это все, чего хочет Луи.

***

Луна ярко светила в небе, а уличные фонари давно уже были включены, отбрасывая длинные оранжевые тени.

Гарри и Луи сидели на скамейке и рассматривали все рисунке в альбоме Томлинсона.

– Они невероятны, – бормочет Гарри, проводя пальцами по четким линиям. – Что они значат? Если ты не собирался отправлять их куда-нибудь, то… Это ведь исключительно для удовольствия, правильно? Мне интересно, Луи. Зачем именно ты это делаешь? Какая цель?

Луи кивает с отсутствующим взглядом, пытаясь подобрать несуществующие слова. Он привстает, садясь на собственные ладони, и раскачивается, задевая носками ботинок тротуар. Потому что он просто не знает, как это объяснить. Он не знает, какой смысл находится в его татуировках, в этих линиях, которые нарисованы слишком неаккуратно, он не знает, как объяснить это Гарри. Такому любознательному и мечтательному Гарри.

– Что ж. Я думаю… Все началось, когда мой бывший поощрял мою увлеченность рисовать что-то, потому что я, вроде как, плохо подбираю слова своим языком, – Луи говорит и сам пытается до конца найти смысл в сказанном, пока Гарри медленно пожирает глазами буквально каждую страничку в его альбоме. В темноте все картинки выглядят блеклыми и искаженными. Слишком простыми.

Его сердце глухо стучит в грудной клетке. Он никогда и никому не показывал свои рисунки, даже Найлу с Лиамом. Он вообще не понимает, почему он так легко смог показать их Гарри. Может быть, потому что сейчас ночь; может быть, потому что Гарри сможет увидеть их по-другому, не так как могут увидеть их все; может быть, потому что Луи уже устал прятаться. А может быть, это из-за того, что сказал недавно Найл, когда он уходил из кафе. Кто знает.

– Плохо подбираешь слова? – голос Гарри звучит очень мягко, он не давит на Луи. Ему это нравится. Ему комфортно находится в оранжевом свечении фонаря, так же как и были комфортны три часа проведенные с этим парнем.

– Я никогда не умел поддерживать разговоры, со всеми этими… словами, – говорит Луи, пытаясь выглядеть не так эмоционально-запуганным и суетливым; пытаясь казаться более зрелым. – Поэтому Зейн просто… Я не знаю. Он говорил, что я могу попытаться выражать себя через рисунки. Что так я могу полностью раскрыть себя. И это сработало, вроде бы. Они на самом деле ужасны и не несут в себе никакого смысла, но… Это помогает мне.

Гарри тихо сидит рядом с ним, продолжая перелистывать страницы.

Луи дергает коленом, пока его руки замерзают сильнее с каждой минутой; он прячет их под куртку.

– Мы расстались семь месяцев назад. Может быть восемь. Ну или около того. Почти год прошел, – он заерзал, а Гарри стал вести себя еще тише. – Я жил с ним в Лондоне, и мы… просто жили? Бессмысленно проводили время, – он смеется. – Мы встречались около пяти лет, но знаешь, ничего как будто не изменилось. Я познакомился с ним, когда он еще учился, он был студентом в колледже Искусств, а расстался, когда его картины стоили тысячи долларов и продавались на выставках, когда он открыл свой тату-салон и… и все же, мне было как-то наплевать?

Он хмурится, смотря вниз на тротуар. Старые окурки, бычки и сорняки пробиваются на нем сквозь трещины.

Мягкие перелистывая страниц, разбавляют тишину; Луи слышит рядом с собой дыхание Гарри. Он такой нежный, во всех движениях.

– На что именно наплевать? – бормочет он.

Луи закрывает глаза:

– Я не знаю. На все? Мы просто никогда не стремились к большему. Мы влюбились и поначалу это было здорово, в то время я был благодарен ему за все, что он делал для меня, но это все никогда не выглядело по-взрослому. Мы употребляли наркотики и получали кайф от этого и… Он нашел мою слабость, я был почти настоящим наркоманом, я был зависим от него в плане денег, потому что на тот момент я даже не мог найти работу; порой я не мог вспомнить, где я нахожусь и что делаю, у меня никогда не было времени для семьи, у меня даже не было достаточно времени для себя… Я с трудом мог связывать предложения. Мол, наша жизнь “искусство” значит мы должны бродить по переулкам, сочиняя стихи о прекрасном. Все, что мы делали лишь трахались, укуривались, пялились и избегали друг дружку, претворялись лучшими друзьями, а потом по новой. Это был просто пиздец. Я себя ненавижу. Я никогда… Я никогда не чувствовал себя живым. И я никогда и никому не рассказывал об этом, Гарри, – грустно смеется он. Он не уверен хочет ли плакать сейчас, или просто вообще больше никогда не говорить об этом.

– Ты никогда никому не рассказывал этого? – Гарри смотрит на него, его ноги плотно соединены и он выглядит по-настоящему грустно, отчего Луи на самом деле хочется заплакать.

Он вытирает нос тыльной стороной ладони и отворачивается в сторону, пожимая плечами:

– Это просто не было частью тех отношений, которые у нас были. Мы не говорили про эти моменты. Он верил, что себя можно выражать через то, что ты делаешь, и я последовал его примеру. Он не плохой человек, но я был не так хорош для него, а он в свою очередь не так хорош для меня. И мне– Мне на самом деле грустно, когда я думаю о нем, ведь мы были лучшими друзьями, хоть и спали друг с другом. Я чувствую себя виноватым и слабым, потому что я даже не могу понять, кто же я. Не понимаю, что означают они, – он указывает пальцем на свои татуировки. – Я не знаю, почему я сделал их, так же как и, что они несут в себе. Я не понимаю, чего я хочу, и о чем думаю все время. Я не знаю, какая музыка мне нравится и какая подходит, потому что всю жизнь я слепо следовал за ним. Или все еще следую? Это настолько жалко. Мы все такие, такие потерянные. Мы делаем вид, что мы особенные и уникальные. Но мы не принадлежим себе, – Луи кусает губы, смотря вниз на свои ботинки. – Или принадлежим, а я просто не хочу этого. Он сказал мне, что я был его вдохновением, когда мы расстались, и я просто должен был посмеяться над этим, потому что, черт, что это вообще значит? Он даже не любил меня, как человека, он любил… саму идею меня?