Он делает паузу, смотря вверх на небо. Гарри рядом с ним, такой теплый.

– Но тогда, чтобы все было по справедливости, должен ли я задать себе тот же вопрос? – на Луи накатывает адреналин из-за всей это чертовщины – из-за всего с чем он не мог разобраться все это время. – А любил ли я его, или же любил идею его самого? Мы должны были оставаться просто друзьями.

Вот и все. Он сказал это.

Луи медленно дышит, но его грудь только немного ослабляется под вздохами.

Это было слишком. Скорее всего, он переборщил. Ему нужно извинится перед Гарри, но тот начинает говорить первым:

– Как же я хочу, чтобы ты не чувствовал, что во всем, что случилось, виноват только ты; все проходят через это, Лу, – говорит Гарри спокойным и низким голосом. Это успокаивает. Он звучит, как шелест листвы. – Может быть вам с Зейном нужно было пройти через все это, чтобы понять? Может быть, ты просто пока не понимаешь, кто ты. Но я думаю, что это понимание важное, не в такой большой степени, как ты думаешь, но оно важное, если ты хочешь понять самого себя.

Секунды летят, а сердце Луи бьется с бешеной скоростью.

– Да, – в конце концов он кивает головой, вытирая ладони о джинсы. Его сердце застряло в районе горла, или это его мозги. Или это просто растеклись его глаза, когда он посмотрел на Гарри; потому что в этот момент было слишком много эмоций. – Да, конечно, ты прав. Я просто… Ты прав.

Гарри кивает, как будто с облегчением, что Луи поддержал его, а не оскорбил. Его слова начинают литься между ними, такие сладкие и легкие для восприятия Томлинсона:

– И, вроде бы, это и не выход из ситуации, но твои рисунки невероятные. Твоя фантазия невероятная, Лу. Эти образы, творчество, юмор… – его лицо сияет трепетной улыбкой, а Луи остается только смотреть на это. – Это просто невероятно. В самом деле. И, в то же время, я сожалею, что ты прошел через всю эту боль, я чувствую, что ты сам подтолкнул себя, чтобы расти дальше. Это сделал ты сам, ты стал сильнее. А теперь ты… – он поднял ладонь, беря Луи за руку. – Теперь ты просто идеален. Ты превратился в кого-то по-настоящему умного, мудрого, вдумчивого, творческого и… я не знаю. Я имею ввиду, я не знаю тебя так хорошо, поэтому ты, просто посмотри на меня, – Гарри кашляет в ладонь, но его краснота заметна даже в темноте.

Луи закусывает губу, стараясь не улыбаться, когда на него накатывает волна облегчения. Странного, такого странного облегчения. Таких странных эмоций.

– То что я увидел, и что ты показал мне… – Гарри смотрит на его альбом в своей руке. – Здесь нет ничего, чего стоило бы стыдится. Это наоборот следует ценить. Потому что, когда-нибудь это, – он показывает на рисунки. – Сделает тебя знаменитым.

Когда Луи хочет ответить, его голос садится. Машины проезжают мимо них, светя фарами, которые скачут по витринам; прохожие создают шум, стуча обувью по тротуару.

– Ты очень проницателен для учителя по французскому, – в конце концов говорит Луи, а Гарри лишь мягко смеется на его слова.

– Ты очень проницателен для баристы.

Луи искоса смотрит на него:

– И что бы это может означать?

– Понятия не имею, – ухмыляется Гарри.

Они смотрят друг на друга, улыбаясь.

– Могу ли я зайти к тебе завтра? – спрашивает Гарри, смотря на Луи, выглядя через чур невинно и по-детски. – В кафе?

– Приходи хоть каждый день, – шутит Луи (это совсем не шутка, вообще-то), пока забирает свои рисунки обратно. Их руки соприкасаются, и это, своего рода, случайность. – Ты заставляешь почувствовать меня, что я нормальный. Я не чувствовал этого, как только вернулся сюда, – тихо признается он, отворачиваясь.

– То же самое, – мягко улыбается Гарри, хлопая Луи по колену. – Я полностью ухожу в работу со студентами, я как будто… отшельник? Одинокий. Я пытаюсь сделать все возможное, но это тяжело. Ты в какой-то степени облегчил мне жизнь. Ты заставил меня снова улыбаться, так что… Спасибо тебе.

Это ужасно глупо, и они выглядят как подростки, которые признаются друг другу в любви под светом уличных фонарей.

– Спасибо тебе, – говорит Луи, наблюдая как маленькие жучки порхают в оранжевом свете.

И когда они прощаются, Гарри низко бормочет “Спокойной ночи”* (фр.), оставляя поцелуй на щеке шатена, пока след от его кисти пылает на руке Томлинсона.

Уже в постели Луи засыпает спустя пять минут с широкой улыбкой на лице.

***

Это случается тогда, когда Луи не притрагивается к своим рисункам около пары месяцев. Месяцев! Целые месяцы он чувствует себя снова так хорошо, что даже его мама интересуется: “Эй, ты в порядке? Ты всегда можешь со мной поговорить, если что.”. Он смотрит уже не просто на свою жизнь, он начинает смотреть в будущее, и прежде, чем заглянуть в него окончательно, надо уладить кое-какое дельце, поэтому прямо сейчас Луи спускается к Лотти.

– Эй, детка, – приветствует он, хотя его сердце совсем не такое спокойное, как тон его голоса. Он чувствует себя, словно злодей в одном из этих диснеевских мультфильмов. Шрамом. Или Малифисентой.

Хотя, нет. Он самая настоящая Урсула!

Лотти смотрит на свои ногти, старательно покрывая их золотым лаком, в то время как по телевизору показывают Кардашьянов. Луи пропускает фильм Мулена Ружа.

– Что такое, дорогой братик? – спрашивает она, сосредотачивая все свое внимание на покраске.

Черт. Он должен сделать это.

– Ничего такого, милая, – Луи пожимая плечами, выпуская искусственный зевок. Может быть ему стоит перестать так много думать. – Я просто, эм-м. Хотел поговорить с тобой?

Ее голова кивает, а ее глаза пристально смотрят прямо ему в душу; они такие голубые.

– Да? – Лотти приподнимает руку, смотря красиво ли смотрится лак. Вполне красиво.

Луи выдыхает через рот и заходит в комнату, садясь на краешек ее кровати, его поза слишком напряженная. Обычно он похож на Горбуна из Нотер Дама, но сейчас он, словно выгнутая старая трость. Ладно, он просто в ужасе, он даже не знает, как ему лучше начать. Он никогда не был особо красноречивым, или хотя бы капельку тактичным в серьезных разговорах.

Но сейчас он старается. Правда старается.

– Так, ты все еще мечтаешь о мистере Стайлсе? – спрашивает он после минутного молчания, постукивая пальцами по своей коленке. Он внимательно осматривает пространство около ее кровати, замечая, что ему бы лучше вооружится подушкой, чтобы защитить себя, после неминуемой драки. Луи уже предполагает, что эти наманикюренные ноготки будут рвать ему кожу, а сама Лотти потом еще и заставит сожрать собственное сердце; что ж, Луи заслуживает такого наказания.

– Конечно, – говорит Шарлотта, хмурясь и странно смотря на брата, приподнимая в удивлении бровь. – Он все такой же горячий, как раньше.

Хах. Ха-ха. Он определенно горячий. Хахах.

Луи закрывает глаза, мечтая быть хорошим братом, что к сожалению исключено.

– Да, так что. Забавно, что… – он посмеивается и почесывает свободной рукой подбородок, пытаясь найти слова, которые могут звучать более менее прилично. Но все, что он может сделать, это не продумывая выливать информацию из своего рта. – Забавно, что я думаю о том же. Хах! Хорошие времена пошли. Да и мы с ним встречаемся. Какие хорошие времена! – Луи буквально чувствует, как брови Лотти в удивлении ползут вверх от его слов, потому что это самое худшее, что она может слышать. – Мы вместе уже некоторое время, и он великолепен, и я, наверное, влюбился в него, и он, конечно, очень горячий, ты права и… эм-м. Да, мне очень жаль, но я думаю, ты имеешь право знать это.

Луи сразу закрывает лицо своими руками, издавая разочарованные стоны, потому что это было вообще не тактично с его стороны. Он просто ужасный человек.

После довольно продолжительной тишины Луи решается посмотреть на нее (почему она еще не набросилась на него?), но Лотти просто сидит и… улыбается?!

Потрясенный, он выпрямляет спину и пялится на сестру.

– Ты не собираешься убивать меня? – спрашивает он совсем сбитый с толку.