Он любит помогать своей маме – Бог знает – она сама ему очень помогла в жизни. И он просто любит свою семью, в конце концов. Правда любит.

Расставание с Зейном и переезд из Лондона дались ему очень сложно. На самом деле сложно. И когда он сделал шаг в свой старый дом, где жил все детство, одетый в изношенную толстовку и, неся сумки, чувствуя себя слишком маленьким для них, он думал, что его разум медленно разлетается на кусочки вместе с ним самим.

Но сейчас? Сейчас у него есть рутина, у него есть глупые рисунки на его стене в его спальне рядом с плохо сделанными семейными фото и наполовину полная мистическая пачка жевательной резинки. Теперь у него есть новые туфли, коричневый рюкзак, в котором лежат зарисовки, но теперь там новые страницы, новые рисунки, новый смысл. Теперь у него есть новые татуировки, которые хорошо обосновались на его теле, теперь его волосы имеют естественный оттенок, теперь у него есть одежда, которая полностью соответствует ему самому, у него есть работа, друзья, семья и его новый мир. Громкий и скучный мир, который помогает ему спокойно двигаться дальше.

Но не совсем спокойно, конечно, ведь его окружают подростки и дети ясельного возраста в этом доме. Лотти, естественно, живое тому доказательство.

– Какого черта ты смотришь, ребенок? – спрашивает Луи, останавливаясь около ее дверного проема. Он просто проходил мимо ее комнаты, когда услышал жуткую тарабарщину по телевизору. Учитывается во внимание то, что девушки всегда смотрят дрянные реалити-шоу, что очень плохая черта их характера.

Но Лотти совершенно непринужденно продолжает сидеть вверху своей кровати, скрещивая ноги и крася губы красной помадой, с пучком на голове. Это заставляет выглядеть ее старше, намного старше своего возраста. Она могла бы смахнуть за тридцатилетнюю, черт, они слишком быстро растут. Луи почти хмурится.

– Амели, – просто отвечает она, смотря в зеркало на свои губы.

Луи моргает и поднимает глаза, видя ими недавно купленный плакат с Эйфелевой башней над изголовьем кровати. Так, по крайне мере теперь есть тема для разговора.

– Почему?… – он медленно заходит в комнату, выгибая бровь в вопросе.

– Для школы, – она пожимает плечами, продолжая смотреть на свои губы.

– Верно, – он продолжает следить за ней, пробегая глазами по комнате. Берет лежит на ее тумбочке, там же, где и фотография ее и ее лучшего друга в кадре, который говорит: “C’est la vie!” (прим.перев. “Такова жизнь!”). Не в силах сопротивляться Луи усмехается себе под нос. – Так, ты любишь свой французский класс или вроде того? Ты прониклась языком любви?

– Хм, думаю, да, – она пожимает плечами, но легкий румянец слегка заметен на ее щеках.

Луи наблюдает за ней с неким подозрением.

– Это мальчик, не так ли? Конечно, это мальчик, – он старается не фыркнуть, когда Лотти потирает шею рукой, но ее глаза испуганно расширяются. – У вас есть кто-то по обмену, да? Такой горячий и четырнадцатилетний? С прыщами и акцентом, который может расплавить даже шоколадное мороженое на завтрак*(фр.)? Да? Так, я прав?

Лотти немного оседает на кровати, но потом снова смотрит в свое зеркало с полным равнодушием, хотя румянец все еще присутствует на ее щечках.

– Конечно, Лу, без разницы, – она вздыхает. – Но он не ест мороженное на завтрак, ради Бога. Почему ты всегда такой странный?

Это слегка позабавило парня, поэтому Луи пожимает плечами, когда водит рукой по дверному проему, исправляя себя:

– Это единственное, что мне удалось вспомнить на французском. Простите, если для вас мои знания крайне ограничены. На самом деле, если подумать об этом, то я даже не изучал французский…

Луи напевает последнюю фразу, а Лотти сразу фыркает на это, поднимая на него взгляд.

– Уходи и прекрати шпионить за мной, – говорит она через минуту, но в ее глазах все еще можно уловить намек на любящую улыбку. Она хороший ребенок. – Дай мне поучиться. Иди и… покатайся на скейте, или порисуй углем портреты или то, что ты обычно делаешь.

– Ага, но, во-первых, ты не можешь рисовать углем. Ты рисуешь красками, – отвечает он, качая головой, как усталый путешественник. Вот только он совсем не путешественник. – А, во-вторых, я называю это враньем. “Позволь мне учиться”? То есть, позволить тебе смотреть фильм, а не учиться? Нет, не в мой выходной де–

– Тш-ш! – стонет она, но смеется, кидая в него подушку.

Естественно он уклоняется.

– Хорошая цель.

Лотти шлепается спиной на кровать, забираясь ногами на подушку, и смотрит на Луи с ног до головы. Ее губы слишком красные, как кровь, и Луи думает, что это выглядит больным, а не красивым. Если бы это было год назад, то он, возможно, бы даже использовал этот оттенок на себе (волосах) – объясняя это все его раздражительностью и художественным приливом, и другими чертовыми вещами, которые он может разглагольствовать.

Он засовывает руки в карманы, хмурясь, продолжая думать над своими мыслями, которые все еще вертятся в его голове.

– Оставь, – она надевает лже-очки, что заставляет Луи улыбнутся, и он уже собирается уходить, когда Лотти говорит вдогонку: – Но, прежде чем ты уйдешь. Могу я одолжить одну из твоих полосатых футболок? Черно-белую?

Луи прищуривается, изучая ее.

– Ту, что я носил, когда мне было шестнадцать? Ты думаешь она еще у меня есть?

Она самодовольно кивает головой, возвращая внимание к фильму.

– Конечно, есть.

– И откуда ты это знаешь?

– Потому что я уже стащила ее из твоей комнаты, – она мило улыбается, делая голос сладким, как мед и строит из себя самого невинного человека на земле. – Просто для галочки, мне нужно от тебя разрешение.

– Ах, для галочки, – он улыбается и поднимает подушку с пола, кидая ее обратно в Лотти, и радуясь, когда та попадает ей точно в лицо. – Хороший ребенок, очень хороший. Я правильно воспитал тебя, дитя.

– Отвали, – она смеется еще раз, и Луи быстро выскакивает из ее комнаты (до того, как подушки, словно ракеты летят в его сторону); улыбка медленно стекает по его лицу.

Ох, молодежь.

***

Так же как и дома, работа Луи вполне проходит мирно и хаотично, но в тоже время, он как будто процветает в парадоксе.

Он занят, работая в кафе, но с клиентами иногда все может обернуться испытанием для такого человека, как он. Луи на самом деле никогда не думал, что будет рассматривать убийство, как один из вариантов для работы. Помимо физической нагрузки (которую он использует на полную катушку, чтобы быть честным) и эмоциональной для обслуживания посетителей, он думает, что работать здесь, в принципе, не так плохо. Он получает потрясающие советы, он веселится, он встретился со своими лучшими друзьями (Найл Хоран – его напарник бариста, а также самый безрассудный и безумный человек во всем; и Лиам Джеймс Пейн – подходящий по социальному статусу в команду “бро” и лучший друг, с которым Луи удалось подружится), но лучшее из списка, это право наблюдать за Лотти и Физзи после школы. Чаще всего, одна или обе из них (как правило Лотти, потому что у Физзи футбольные тренировки) приходит в кафе и делает свою домашнюю работу, пока Луи в это время работает, а после они вместе идут домой, как только его смена подходит к концу.

Это милая маленькая рутина, которая дает ему большой шанс сближаться с семьей. Они могут быть королевами драмы, они могут быть раздражительными, они могут быть капризными, но Луи своего рода обожает это. Дерьмо, главное, чтобы они этого не знали.

Но знаете, что не обожает Луи прямо сейчас?

Найла.

– Чертовски медленно, – вздыхает Луи нажимая на кнопку металлической ложки в уже отлаженном темпе, в то время как песня Rage Against the Machine застряла в его голове. Он не помнит имен тех, кто поет, хотя по сути, все они звучат одинаково. (Зейн любил их слушать, буквально не переставал. Луи тихо страдает сейчас.) – Можно я пойду домой, ирландская шлюшка?

– Я ненавижу, когда ты зовешь меня так! Когда ты уже перестанешь это делать? – бормочет Найл, пытаясь рассеяно заполнять список.