Рассерженный Нансен хотел было отказаться от переговоров, но в гостиницу принесли телеграмму: «Зерна осталось на два месяца». И пять человек отправились обратно в Норвегию, а трое — Нансен, его помощник и секретарь — остались, чтобы уговорить американцев дать хлеб норвежским рыбакам и рабочим.

Уговаривать пришлось долго. Сначала Нансен выхлопотал продовольствие только для экспедиции Амундсена, который снова собирался в полярные страны. Потом американцы дали немного зерна, но потребовали, чтобы за это норвежские корабли работали для Америки.

Поняв, что домой ему скоро не выбраться, Нансен вызвал к себе Лив. Та приехала с небольшим чемоданчиком и застала отца в самой модной гостинице Нью-Йорка, недавно построенной на Пятой авеню. Он занимал несколько комнат, обставленных с вызывающей роскошью.

— Что поделаешь, здесь ценят человека и по содержимому кармана! — рассмеялся Нансен, обнимая дочь. — Если человек не в состоянии тратить столько-то долларов в день, считается, что он вообще немногого стоит.

На следующий день они поехали по самым дорогим магазинам, самым модным портным. Отец, всегда такой скромный, всегда зло вышучивавший тех девиц, которые интересуются «тряпками», впервые в жизни заказал дочери изысканные туалеты. Лив сияла. Отец посмеивался в усы:

— Так надо!

Прожив неделю в Нью-Йорке, Нансен снова переехал в Вашингтон. И Лив с ним. Переговоры шли очень туго, кто-то ловко и хитро мешал норвежской делегации. Нансен потом узнал, что это действовал английский посол лорд Перси, называвший себя другом Норвегии.

Однажды отец вернулся в гостиницу хмурым и рассерженным. Лив ни о чем не расспрашивала, но он заговорил сам:

— Американцы, видите ли, хотят получить точные сведения о будущей норвежской политике, прежде чем помогать нам дальше. И, представь, они искренне удивились, когда я сказал, что норвежская политика — внутреннее дело самих норвежцев.

Первые сообщения об Октябрьской революции в России застали Нансена еще в Америке. Вскоре со страниц нью-йоркских газет огромные заголовки закричали о большевистских комиссарах, живьем бросавших в клетку к медведям петербургских профессоров и артистов императорских театров.

Смысл событий в России оставался Нансену неясным и после того, как, подписав, наконец, договор, он весной 1918 года вернулся домой. Его встревожило, что и в Норвегии появились было Советы рабочих депутатов. Полиция быстро расправилась с ними. Нансену казалось невероятным, что большевистская зараза проникла даже в Скандинавию. Или, может быть, сама зараза не так уж страшна?

Новая Россия вышла из войны — и это как будто говорило в ее пользу. Большевикам, однако, не дали мира, которого они хотели. Против них пошли с огнем и мечом, стали душить Советскую Россию блокадой. Снова кровь, жертвы, человеческое горе.

И вдруг в Европе заговорили об организации, которая поможет лучше, разумнее устроить мир. Художник Вереншельд, сосед Нансена по «Пульхегде», старый добрый знакомый, застал его однажды в необычайном возбуждении.

— Ты читал — организуется Лига наций? Это отлично, превосходно! Знаешь, воображение моряка рисует мне эту Лигу как корабль, плывущий к обетованной земле под флагом человечности. На нем все государства, все нации. Корабль построен так, что противостоит военной истерии, военной пропаганде, этим остаткам варварства. У него крепкие борта…

— Как у «Фрама»? — пошутил Вереншельд. — А кто же будет капитаном: американский президент Вильсон или этот «тигр» Жорж Клемансо, который теперь у руля во Франции? Что-то не верится в их миролюбие.

Но Нансен был полон энтузиазма. В таком состоянии духа он с мандатом представителя Норвежского общества содействия Лиге наций сел на пароход, идущий во Францию. Там, в Версальском дворце, заседала мирная конференция, которая должна была заложить основы Лиги. Дорогой Нансен обдумывал, как лучше, надежнее построить будущий международный корабль и каким должен быть корабельный устав.

В Париже все было очень торжественно. От флагов множества стран рябило в глазах. Но… устав Лиги наций, оказывается, был уже составлен победителями в войне, а представителей небольших государств позвали только для того, чтобы подписать готовое.

Нансен вернулся в Норвегию несколько обескураженным. Международный корабль был не так хорош, как хотелось. Может быть, это болезненное крушение надежд заставило его особенно остро почувствовать, что сам он, в сущности, бездомен и одинок. Его дети воспитываются у чужих людей. Бедняжка Одд, за которым присматривает семья доктора Ланге, повредил ногу и попал в больницу. Ирмелин отправилась учиться в Америку, старшие — Лив и Коре — живут своей жизнью…

Отец навестил в больнице Одда. Они говорили о всяких пустяках, потом Нансен-старший вдруг произнес: — Завтра я женюсь, сынок… — и вышел из палаты раньше, чем Одд смог что-либо сказать.

Брак Фритьофа Нансена с Сигрун Мунте, вдовой известного художника, был неожиданностью даже для многих близких знакомых семьи Нансенов.

В «Пульхегду» пришла телеграмма Совета Лиги наций: не возьмется ли доктор Нансен за человеколюбивое дело — не возглавит ли он комиссию, которая должна помочь военнопленным всех воевавших стран вернуться по домам?

Нансен отказался: у него был последний долг перед без вести пропавшим на «Геркулесе» Александром Кучиным — обработка наблюдений, сделанных молодым русским в Антарктике; теперь как раз удалось выкроить время.

Но следом за телеграммой Совета Лиги наций в «Пульхегду» приехал английский дипломат Филипп Ноэль-Беккер. Ему поручили уговорить Нансена. Ноэль-Беккер уверял, что, занявшись делами военнопленных, Нансен совершит подвиг, равный плаванию «Фрама». А ведь нужно, в сущности, только начать дело. Это отнимет месяц, два, ну, самое большее три…

— Мне пятьдесят девять лет, и я не легковерен… — усмехнулся Нансен. — Кстати, о каком количестве пленных идет речь?

Гость замялся:

— Видите ли… Этого точно никто не знает!

— Где они находятся?

— Об этом, к сожалению, еще нет сведений.

— Каким же способом вы предполагаете вернуть их на родину?

— Гм… Пока мы еще не думали над этим.

— Вот как! А на какие средства вы намерены организовать их перевозку?

— Видимо, придется где-то искать деньги.

— Хорошо, но, по крайней мере, советские власти согласны на обмен пленными?

— Я думаю, что… Но мы их еще не спрашивали.

Нансен крупными шагами ходил по комнате, насмешливо поглядывая из-под седых бровей на посланца. Тот понял, что дело выиграно: Нансен заинтересован необыкновенной трудностью и сложностью задачи.

Через некоторое время разнеслась сенсационная новость: Фритьоф Нансен сам поехал в Москву договариваться с большевиками.

Норвежец ожидал встретить в Народном комиссариате иностранных дел грубоватого парня в кожаной тужурке и собирался говорить с ним, как ему советовали: резко, требовательно, непреклонно.

Но его ждал человек в самом обыкновенном костюме, со свободными манерами и смеющимися глазами. Георгий Васильевич Чичерин усадил Нансена в кожаное кресло и на хорошем английском языке осведомился, как тот чувствует себя с дороги.

Нансен поблагодарил и сказал, что он, как уполномоченный Советом Лиги наций, намерен…

— Простите, — перебил его народный комиссар, — Лига наций не признает нас, и мы не признаем ее. Я, к сожалению, не могу считать ваши полномочия достаточными для ведения переговоров.

Вот как! Нансен поднялся во весь рост. Нет, он не намерен церемониться с большевиками!

— В таком случае, я немедленно уезжаю. Вся ответственность за последствия падет на ваше правительство.

— Паровоз к вашему вагону будет подан через два часа, — тоже встав, спокойно сказал Чичерин.

Но так срочно паровоз не понадобился: Чичерин и Нансен, согласившись вести личные переговоры, быстро нашли общий язык. Советское правительство обещало бесплатно перевозить военнопленных до границы и вообще всячески помогать Нансену.