Послеобеденное время прошло в приятных размышлениях о будущем и в чтении взятых с собой печатных произведений. Этими печатными произведениями были «Морской альманах» и «Навигационные таблицы», где, кроме бесчисленных цифр, в приложениях содержались высокополезные сведения о царствующем королевском доме и о различных способах оживления утопленников.

На следующий день Нансену удалось подстрелить еще одного тюленя. Они невероятно, сказочно разбогатели — но, увы, и сильно отяжелели: все мясо и сало взять с собой было невозможно. Нансену вспомнились эскимосы, которые, приехав на сенокос и увидев, что трава еще слишком коротка, расположились на лугах, поджидая, пока она подрастет. Достойный подражания пример! Чем тащить с собой по распутице груды мяса и сала, лучше остаться возле них и подождать, пока солнце сгонит снежную кашу со льда.

И двое странников стали ждать в лагере погоду, потеряв счет тошнотворно похожим друг на друга дням. Даже дневники были почти заброшены: «Для чего снова писать? Что могу я вверить этим листам? Ничего, кроме того же непреодолимого, жгучего стремления добраться домой, прочь из этого удручающего однообразия».

Почти весь июль они томились в бездействии, много спали и ели, следили за полетом розовых чаек; единственным событием за это время была удачная охота на медведицу с медвежатами.

22 июля «лагерь томления» был покинут. Чтобы облегчить нарты, оставили на льду часть мяса и немало вещей, даже любимый спальный мешок.

То волоча нарты по льду, то переплывая полыньи на каяках, они пошли к югу. На привале Иохансен влез на торос и пристально, долго присматривался к темному облаку над горизонтом. Он порывался что-то сказать Нансену, но раздумал.

Потом на торос вскарабкался и Нансен. Облако по-прежнему темнело вдали — странное облако, не менявшее формы. Приладив поудобнее подзорную трубу, Нансен вдруг вскрикнул сдавленным голосом:

— Яльмар, посмотрите-ка хорошенько вон туда!

Тот поспешно схватил трубу:

— Великий боже! Мне давно казалось… Земля!

Оба что-то бессвязно кричали, размахивая руками.

Восторг, надежда, упоение — все было в этом крике. Они смотрели и не могли наглядеться на «свою» землю — небольшой остров с белыми снежными склонами и темной вершиной.

— Хорошо потрудимся — и завтра вечером будем там! — сказал Нансен.

— Вечером? Раньше!

Теперь и другие облака, висевшие над горизонтом, казались им «подозрительными». По крайней мере, одно из них сильно смахивало на остров.

Не теряя времени, Нансен и его товарищ поспешили к «своей» земле через полыньи и торосы. Но странное дело — остров как будто не становился ближе.

Ни вечером следующего дня, ни через пять дней они не дошли до земли — кажется, за весь путь им не попадался еще такой ужасный искореженный лед. Нервное напряжение сказалось у Нансена страшными болями в пояснице. Он не мог разуваться и обуваться, но, стиснув зубы, ковылял за нартами, опираясь на палку. Оба понимали, что если болезнь надолго свалит его, то им никогда не увидеть берегов Норвегии. Но боль прошла так же внезапно, как появилась.

Остров они увидели 23 июля, а 2 августа Нансен записал:

«…Встречный ветер и течение опять отбросили нас от земли! Я боюсь, что с этими двумя неприятелями борьба бесполезна… Если так пойдет дальше, дело наше дрянь. Пока же нам ничего не остается, как идти вперед, напрягая все свои силы. Если же нас все-таки опять отнесет назад вместе с плавучим льдом, тогда, тогда…»

4 августа во время тумана нарты уткнулись в сугробы возле большой полыньи. Нансен спускал свой каяк в воду, готовясь к переправе, как вдруг услышал позади шум и возглас Иохансена:

— Берите ружье!

Нансен оглянулся. Иохансен лежал на спине в мокром снегу, а огромный белый медведь готовился его прикончить. В раскрытой пасти блестели страшные клыки. Сейчас они вопьются в голову Яльмара…

Молниями мысли: броситься в каяк и стрелять оттуда? Подтянуть каяк и выхватить ружье? Нансен припал ко льду и повис над водой.

— Вы должны поторопиться, если не хотите опоздать, — услышал он непостижимо спокойный голос Иохансена.

В это мгновение Нансену удалось дотянуться до приклада. Но он, конечно, не успел бы схватить ружье, взвести курок, повернуться и прицелиться, если бы медведя на несколько секунд не отвлекли собаки.

Зверь зарычал на них — и заряд пробил ему голову. Медведь рухнул мертвым.

Иохансен встал и как ни в чем не бывало принялся счищать мокрый снег с куртки. У него была слегка оцарапана рука и содран слой грязи с правой щеки.

По-видимому, медведь под прикрытием тумана крался за ними, как кошка. Иохансен свалился на спину от оплеухи, которую зверь закатил ему лапой. Медведь разинул пасть, чтобы откусить голову поверженного, но тот, вцепившись в медвежью глотку, в эту самуюсекунду произнес:

«Вы должны поторопиться…» Хорошо, что медведь не принял этих слов на свой счет, иначе Нансен остался бы в обществе двух собак…

— Между прочим, псы тоже получили от медведя по здоровенной оплеухе, — сказал Иохансен. — Я, пожалуй, отрежу на память когти с той лапы, которой он нанес мне оскорбление действием.

Иохансен пристально посмотрел на дальние торосы.

— Виноват, не «он», а «она». Посмотрите, там два медвежонка. Пойду подстрелю одного. У молодых мясо вкуснее.

6 августа они приблизились, наконец, к острову.

После пяти месяцев скитаний по льдам, после разочарований последних дней не верилось, что земля снова не ускользнет от них каким-нибудь таинственным и непонятным образом. Они побежали к ней, разбрызгивая лужи, падая в слякотную жижу.

Их остановила только кромка льда. Дальше темнела вода. Не полынья, не лужа — нет, уголок открытого, свободного моря с редкими льдинами. Море вольное, просторное — впервые с тех пор, как «Фрам» вмерз возле берегов Сибири!

Иохансен размахивал руками и сипло кричал: «Ура!» Возле самого края льдов вынырнул вдруг большой тюлень, а за ним еще и еще — пожалуйста, мол, стреляйте, мы тут, живые запасы мяса.

Только полоса синей морской воды отделяла остров. Но собакам не было места в каяках. Верным, выносливым, им пришлось расставаться с жизнью на пороге лучших времен. Иохансен, зайдя за торос, застрелил Кайфаса, к которому особенно привязался Нансен, а тот — пса Иохансена. Жестоко? Да. Но бросить собак, зная, что их не ждет ничего, кроме мучительной смерти от голода, было бы еще более жестоким.

Над связанными каяками приладили парус, ветер погнал плот к обрыву ледника, сползавшего в море. Ледяная стена искрилась на солнце, сверкала холодным светом, а возле нее носились розовые чайки. Каяки долго плыли вдоль отвесного, недоступного для высадки берега.

Что это был за остров? Где они находились? Если у западного берега Земли Франца-Иосифа, тогда отсюда недалеко до Шпицбергена. Но чайки, розовые чайки? Насколько помнил Нансен, никто не встречал там этих птиц.

Еще два дня плыли каяки вдоль неведомой земли.

Наконец, выбрав местечко для высадки, Нансен вскарабкался на ледяной щит и осмотрелся.

В тумане, разделенные проливами, тянулись острова архипелага. Нансен бережно разостлал на коленях карту Пайера: наконец-то все станет ясным.

Он смотрел то на карту, то на острова. Никакого сходства. Все не так. На карте не было ни одного контура, в который можно было бы даже с изрядной долей воображения втиснуть какой-нибудь из этих холодных, голых островов.

Но тогда, значит, острова, вдоль которых они плывут, еще никем не открыты. При других обстоятельствах это обрадовало бы Нансена, но сейчас он предпочитал увидеть что-либо знакомое, положенное на карту другими.