— Вы говорили там, на балконе, что хорошего секретаря найти трудно.

— Приятно, что вы запомнили, — она улыбнулась, — но я не только об этом. Если бы она действительно понимала его светлость, то знала бы, что против главного соперника у нее нет шансов. В этом, кстати, вы с патрицием похожи. У вас одна любовь на двоих.

Увидев озадаченно-возмущенное лицо Ваймса, Шарлотта расхохоталась и поспешила добавить:

— Город. Я говорю про этот город. Не про здания или людей, а про все вместе, про ту сущность, которая называется Анк-Морпорком. Вы знаете, понимаете и принимаете этот город, вы заботитесь о нем каждый со своей стороны. Это разве не любовь? Помню в одном интервью на тему перенаселения и плотности городской застройки, патриций сравнил городскую стену с корсетом, который надо бы расшнуровать. Очень яркий и фривольный образ, не находите?

— Не нахожу, — буркнул Ваймс.

— Извините. Я не хотела вас обидеть, командор. Мне не часто удается поделиться с кем-то своими рассуждениями, боюсь, я увлеклась.

— Вы всегда говорите то, что думаете?

— Стараюсь. А вы разве нет? Все знают — Сэм Ваймс прямой и неизбежный как стрела и на словах, и на деле.

— Не уверен, что тут есть чем гордиться.

— Однако за это вас любят, ценят, боятся и ненавидят. Прямота, честность, принципиальность — именно это делает вас в глазах других людей Сэмюэлем Ваймсом.

— Они просто не знают…

— Нет! — резко прервала его Шарлотта и заговорила тем самым учительским тоном, от которого Сэм вдруг почувствовал себя мальчишкой, которого вызвали к доске, когда он не выучил урок. — Не смейте говорить и думать о себе плохо! Никогда, слышите! Я вам запрещаю, если хотите. Это преступление — думать плохо о себе такому хорошему человеку. И не смотрите на меня так удивленно. Уверена, что я не первая, кто вам об этом говорит. Вы — хороший человек. И если не верите мне, то подумайте вот о чем: такая женщина как леди Сибилла Овнец никогда не вышла бы замуж за плохого или никчемного мужчину.

Ваймс резко остановился. Сама не ведая того, Шарлотта попала в точку, нашла самое уязвимое место в сэмовых рассуждениях. Именно мысль, почему Сибилла выбрала его, Ваймса, постоянно зудела и скреблась где-то на подкорке, нагоняя тоску и тревогу. Постоянные сомнения в себе были верным спутником Сэма Ваймса долгие годы. А эта женщина, она была уверена, она абсолютно не сомневалась в том, что сказала, безоговорочно в это верила. И Ваймс понял, почему его, человека действительно прямого и безапелляционного, так смутила ее прямота. Все дело было в искренности. Шарлотта Лисенер не просто говорила, что думает, она в это верила, она это чувствовала, она этого не стеснялась. Поэтому находиться рядом с ней, порой было неловко. Слишком сильна была в людях привычка прятаться за масками и отгораживаться видимостью.

— Кажется, у вас дар — видеть в людях хорошее, — наконец произнес он.

— Я бы не назвала это даром. Эту привычку я воспитывала в себе довольно долго. Вы видели много жестокости, предательства и грязи. Я — тоже. Со временем это ожесточает. Не знаю, как справляетесь с этим вы, а я приучила себя замечать в людях не только плохое, но и хорошее. Это сложно, но только так я могу держаться на плаву.

Голос ее был тихим и немного дрожал. Она никогда ни с кем об этом не говорила, но чувствовала, что здесь и сейчас подходящее время и подходящая компания. Ваймс чувствовал то же самое, поэтому не стал задавать вопросов. Он просто сказал «Спасибо». Остаток пути до зоомагазина они прошли молча.

Уже возле двери командор взглянул на новенькую вывеску и красиво оформленную витрину.

— Вижу, дела идут в гору.

— О да, в последнее время нет отбоя от покупателей. Думаю, люди таким странным образом надеются заполучить расположение сильных мира сего. Должны же у любовницы патриция быть хоть какие-то привилегии.

Она звонко рассмеялась при виде выпучившего глаза Ваймса.

— Это шутка, командор. Я же не древняя вампирша, чье имя занимает 5 страниц в каком-нибудь старинном фолианте. Но если серьезно, вы же в курсе, какие слухи ходят последние несколько месяцев. Я из-за этого чуть с жизнью не попрощалась, если помните.

— И вы шутите по этому поводу?

— А что мне еще делать? Злиться? Был бы от этого толк. Оправдываться? Так я только масла в огонь подолью. А так я регулярно получаю порцию веселья, когда узнаю подробности своей собственной личной жизни, неизвестные мне самой. И бизнесу это пошло на пользу.

— То есть вы ничего не собираетесь с этим делать?

— Вряд ли после сегодняшнего представления я смогу что-нибудь с этим сделать. Это всего лишь слухи, командор. Фантазии других людей обо мне и моей жизни — не моя проблема.

— До тех пор, пока они не пытаются вас убить.

— Суть жизни в том, что рано или поздно она заканчивается смертью. Уж вам-то это точно известно. Спокойной ночи, командор Ваймс.

Несколько часов спустя в Продолговатом кабинете патриций Ветинари задумчиво смотрел на лежащие перед ним бумаги — свежие доклады из той самой канцелярии. Некоторые фразы в них были подчеркнуты, а на полях виднелись пометки, написанные ровным аккуратным почерком. Патриций постучал карандашом по столу и пробормотал несколько слов, в которых случайных слушатель, если бы он тут был, смог разобрать «независимость» и «самое ценное». В этот момент в приоткрывшуюся дверь почти неслышно просочился Стукпостук.

— Лорд Брамвелл желает встретиться с вами, милорд, — сказал он, перелистывая страницы своего блокнота в готовности внести коррективы в расписание лорда Ветинари.

— Завтра в полдень. И отмени встречу с главой Гильдии Контрабандистов. Вряд ли разговор с лордом Брамвеллом будет коротким.

— Он намерен просить о помиловании для леди Брамвелл? — уточнил секретарь.

— Маловероятно. Скорее он хочет показать, что не имеет к случившемуся никакого отношения.

— Разумно, — заметил секретарь.

— Цинично, — отозвался патриций. — Но такова природа большинства людей: личные привязанности утрачивают свою значимость при возникновении опасности для жизни или здоровья, а в более запущенных случаях хватает угрозы благосостоянию. Однако эти люди вполне способны принести пользу городу.

— Кажется, лорд Брамвелл избежал обвинений в связи с делом о крупной контрабанде, — понимающе кивнул Стукпостук.

— И это не в лучшую сторону повлияло на поток контрабанды из Агатовой Империи.

— Я подготовлю все необходимые документы к утру.

Лорд Ветинари кивнул и отвернулся к окну, из которого открывался вид на ночной Анк-Морпорк. Впрочем, скорее это был вид на частокол беспрерывно мерцающих и мигающих клик-башен, оккупировавших крыши не только городских служб и гильдий, но так же крыши домов всех маломальски значимых семей Анк-Морпорка. Если улицы, загруженные телегами и повозками с продуктами, сырьем, топливом и прочими необходимыми для жизни вещами, представляли собой кровеносную систему города, то семафорные башни были системой нервной. По ней, как по цепи нейронов, передавалась ценная, малоценная и бесценная информация, стекалась во дворец и, проходя несколько фильтров, попадала на стол патриция, который считал информированность залогом эффективного правления. Однако за последнее время мир значительно ускорился: свободная печать сделала информацию общедоступной, а семафорные башни позволяли передавать ее в кратчайшие сроки. Объемы информации выросли и для того, чтобы оставаться хорошо информированным, теперь требовалось затрачивать больше усилий. А еще эти железные дороги, которые, конечно позволяют перемещаться быстрее и с большим комфортом. Однако и твои противники тоже могут воспользоваться этим преимуществом, а значит время на принятие многих важных решений сильно сократилось. Чем больше возникает возможностей, тем сложнее становится жизнь. Конечно, лорд Ветинари и в таком стремительно меняющемся мире чувствовал себя в своей стихии. В конце концов, люди не менялись — любые нововведения они воспринимали в штыки, но потом быстро привыкали и забывали времена «до»: до семафоров, до железной дороги, до газет. Они везде искали выгоду, в большинстве своем старались хитрить и руководствовались только своими насущными интересами. И все же, чтобы держать руку на пульсе, приходилось затрачивать больше усилий, больше времени, больше ресурсов, которые можно было бы с пользой потратить на другие важные дела. Поэтому патрицию были нужны люди, способные угнаться за событиями (а иногда и подстегнуть их), например, Мойст фон Липвиг. И ему всегда были нужны люди, которые понимали бы его (в том числе без слов), например, Руфус Стукпостук.