Холодное тело владыки прижалось к любовнику, и неровное дыхание защекотало ухо.
— Ни как не пойму – за что же это ты так не уважаешь Дефсию? Ведь когда-то тут было одно государство. И с одной, и с другой стороны Туманного Леса жили мы, дефсы... Видишь? – Нарцизс указал на портрет кота – Это мой прапрапрапрапрапра... Проще говоря, прадушка. Жасмин Черный Кот. Ах, да, тебе это ни о чем не говорит. Второе его имя – Ток Первый...
— Первый король Королевства Кривых Зеркал? – удивился Нушрок.
— Ну да. Там с ним долгая история. Королева родила его от своего третьего министра, потом умер владыка, была круговертя, Жасмина усадили на трон, но после нескольких лет правления объявился вроде как родной сын, настоящий принц... Народ у нас сам знаешь, какой. Пинка под зад – и гуляй! А этот прынц, Пион его именовали, чересчур благородный, видишь ли, был. Заявил: пусть-де его великое Жасмин живет, но только в своей столице... Призвали колдуна, он лес-то и огородил. А Жасмин обиделся и стал дефсоненавистником, вроде тебя. Стал все устраивать наоборот, нежели в Дефсии. “Отзеркаливать”. А потом уже вы, птички, придумали стекляшки эти варить... Историю своего рода, в отличие от Йагупопа, я не забыл!..
Явились какие-то странные тени, похожие на призраков. Принесли блюдо с жареной совой и кувшин вина.
— Это были слуги моего милого дедули – пояснил Нарцизс – Их тела тут замурованы, в стене.
— Прелестно! – ухмыльнулся Нушрок.
... С того дня время потекло мучительно медленно, или же его не было вообще. Темнели и светлели небеса на улице в любое мгновение, внутри Солнца не бывает ни закатов, не восходов. Часы отсутствовали. Нарцизс имел Нушрока когда ему угодно и сколько ему угодно. Ели любовники только если испытывали голод. Круговертю, как выразился владыка, усиливало еще и то, что Нарцизс периодически поил министра снотворным. Потом это снотворное нашел Нушрок и стал периодически опаивать им Нарцизса, чтобы банально от него отдохнуть. Ведь фантазия владыки всегда неистощима...
Дефсидский туман просочился сюда и завладел, кажется, сознанием министра. Это и было самое ужасное. Это-то туман и стрял у него перед глазами, когда владыка с хладным спокойствием вытащил из груди кинжал и медленно, с явным удовольствием принялся объяснять Нушроку, что сволочи так просто не умирают и чтобы это узнать можно было просто спросить, а не делать в нем дыры. Нушрок пытался покончить с собой, но Нарцизс ласково шептал:
— Все, что ты сделаешь с собой, я сделаю с твоей Ани, но это будет мучительнее, верь мне...
Нушрок пробовал не даваться, но в огне страсти хрупкое тело Нарцизса было невероятно сильно. Он с легкостью опрокидывал министра и запечатывал его стон хищным поцелуем.
— Зачем я тебе нужен?
— Смотрю на себя со стороны. Ты же полная мне противоположность.
Постепенно терялась надежда на конец, но однажды Нушроку сделалось плохо с сердцем, и муки приостановились. И хотя Нарцизс и ухаживал за ним, как за маленьким ребенком, делал это уже менее навязчиво и изо всех сил старался не волновать любовника.
И так и не рассказал, что было в Темную Ночь.
====== Часть 34 ======
Новый суд над Онесом, кажется, намечался совершенно другой.
Огромный зал с галереями, наполненный зрителями, в большинстве своем дамами, был убран пурпурной материей. Это была чванливая выдумка верховного судьи, Клова Энрета, жаждавшего крови. Он сидел на высоком председательском троне. Ниже сидели присяжные заседатели.
Онес пристально разглядывал их – перепуганных, жалких существ – дающих клятву быть “справедливыми и милостивыми”. Конечно, ни о чем этом речи быть не могло. Присяжные стояли перед выбором между незаслуженной казнью – своей или обвиняемого.
Шонне перевел взгляд на председателя суда – Клова, о жестокости которого шла ужасная слава.
Это был высокий, худой человек лет под пятьдесят, с продолговатым некрасивым лицом. Синева под глазами, прикрытыми усталыми пленками век, подчеркивала хищный блеск взгляда. На серовато-бледном лице выделялись яркие тонкие губы и пятна чахоточного румянца.
Верховный судья, как было известно всему двору, страдал от болезни, ведущей его к могиле наиболее кратким образом. И также было известно, что, не смотря на близкий конец, а может, и благодаря этому, Энрет вел распутный образ жизни.
— Шонне Онес!
Клерк принялся монотонно читать многословное обвинение, затем – какую-то муть про Йагупопа семьдесят седьмого, которую Онес благополучно прослушал, а в заключение ему предлагалось ответить: виновен он или не виновен?
— Мне-то откуда это знать? – огрызнулся генерал.
Тут Клов вскочил, несколько секунд молчал, с трудом дыша, а затем ринулся в атаку:
— Виновен или не виновен?! Отвечайте теми словами, которыми вас спрашивают!
— Ладно, ладно, не ори... те. – скривился Онес – Допустим, виновен. Но я же ни чего не помню! Откуда мне знать – вдруг вы там что-нибудь приплели?!
Судья упал в кресло и несколько секунд сидел, хватая ртом воздух. Лицо его посерело в тон волосам.
— Как... ты... смеешь, мятежник?!!
— Ну, уж по крайней мере СВОЕЙ повелительнице я не изменял – ухмыльнулся Шонне.
— А кому ты служишь? – тонким, вкрадчивым голосом поинтересовался Клов.
Онес выпрямился, выпятил грудь; глаза его сверкнули из-под нахмуренных бровей.
— Я – главный генерал Черной гвардии ее наичернейшего величества королевы, самой темной королевы из всех королев!
— А-ах, так ты чужестранец? – тонкие губы исчезли в некрасивой улыбке, больше напоминающей оскал.
— Да. Но, из какой бы страны я ни был, я требую свидетелей!
— Вот они – Энрет кивнул вправо.
Взгляд ярко-желтых глаз Онеса перенесся туда. Белые и перепуганные, там стояли Аксал и Тьсолаж. Шонне передернуло от отвращения.
—... Подтверждаете ли вы, королевская кухарка Аксал, что обвиняемый Онес Шонне в нетрезвом виде перерезал двадцать семь человек, а в конечном итоге еще и двоих стражников, пытавшихся его остановить? А потом, после глупой перепалки с господином главнейшим церемониймейстером, задушил его?
На бледном лице судьи не осталось ни каких следов возбуждения, его сменила тихая меланхолия. Он говорил мягким, почти нежным голосом.
Зрители зашуршали, послышались даже крики, однако клерк тут же успокоил их обещанием смертной казни. Женщина съежилась под взглядами множества глаз; ответа было не избежать.
— Да... Я... Подтверждаю!
— А вы? Простите, не знаю вашего имени.
— Тьсолаж. – зазвенел голос принца, отражающий эхо от каменных стен — Меня зовут Флоренси Тьсолаж, сын Нарцизса Йикилева.
Покрасневший, с судорожно дергающимися губами, Клов неподвижно застыл в своем кресле. Все, кто знал верховного судью, решили, что это затишье перед бурей, и уже готовились к взрыву.
Но никакого взрыва не последовало. Выйдя из состояния оцепенения, Энрет спросил хриплым больным голосом:
— Так твой отец – Нарцизс Йикилев Чьоловс?
— Да – мальчик удивленно уставился на судью.
— И он еще любит петь эту... Как там ее... Май-йя-хи, май-йя-ху?
– Май-йя-хо, май-йя-ха-ха. Да, это любимая песня моего отца.
Клов оправился. Теперь глаза его сияли лихорадочным блеском какой-то отвратительной радости, острые влажные зубы вновь выплыли из-под верхней губы.
– А где сейчас твой отец, Флоренси?
— Я не знаю! – честно признался Тьсолаж – Он пропал с утра, и мы шли его искать, но увидели Онеса... И нас схватили ваши гвардейцы и привели сюда.
Клов слушал мальчика очень внимательно, чуть наклонившись даже вперед и шепча что-то себе под нос. Когда Флоренси закончил, судья с минуту подумал и вынес решение:
— Думаю, вина Шонне Онеса ясна всем и так. Повесить его завтра в полдень. А со свидетелями нам еще предстоит разговор...
Наряды в галерее уже было зашуршали – публика начала расходиться, но тут произошло неожиданное. Онес внезапно засмеялся, и смех этот странно и жутко прозвучал в огромном зале. Это правосудие было сплошным издевательством! Да и сам судья – только продажный инструмент, эгоистичная тварь... Но на Клова смех генерала подействовал.
