В отчуждениях церковной собственности, имевших место в 1540-е гг., активную роль сыграл бывший кафедральный эконом Стен Кристоферсон, перешедший на службу в королевскую канцелярию в Стокгольме: он был хорошо осведомлен об экономическом положении церкви Финляндии и потому мог деятельно помогать королю, что делало вмешательство светской власти особенно болезненным для финской церкви.
Что касается монастырей, с ними было покончено еще в конце 1530-х гг. В 1537 г. сгорел самый старый в Финляндии доминиканский монастырь св. Олава в Турку, но восстанавливать его уже не стали. В следующем году были закрыты прочие монастыри за исключением бригитского в Наантали: его не тронули, возможно, по той причине, что многие его насельницы происходили из знатных семей (например, на рубеже 1520 - 1530-х гг. настоятельницей обители была Вальборг Флеминг, родная сестра Эрика и Ивара Флемингов, самых влиятельных людей Финляндии в то время). Вся земельная собственность монастырей (включая и упомянутый монастырь в Наантали), разумеется, перешла в казну. Обстоятельства прекращения деятельности монастырей известны плохо, но, по крайней мере, имеется одно сообщение о насильственном характере закрытия францисканского монастыря в Раума (Pirinen 1962, 250).
Помимо короны, известную активность в церковной редукции проявили также дворяне - в осуществление пункта ордонанса риксдага 1527 г. о возможности возвращения дворянам земельных пожалований в пользу церкви, сделанных их предками после 1454 г. Как мы уже отмечали выше, первый финский реформатор Пиетари Сяркилахти, происходивший из знатного рода, также предпринял какие-то шаги в этом направлении. Нечего и говорить, что многие дворяне поспешили воспользоваться предоставленным им правом. В отличие от Швеции, в Финляндии правление Густава Вазы не привело к уменьшению общественного и экономического веса местного дворянства, особенно крупного: скорее, дело обстояло ровно наоборот, поскольку король был заинтересован в поддержке финляндского дворянства в виду постоянной нестабильности на границе с Россией. Многие историки отмечают, что своей алчностью и необузданностью финляндское дворянство в этот период даже превзошло шведское (Ylikangas 1986, 36-37 ss.). Известную роль в переделе церковной собственности играл, например, Хенрик Хорн (Горн), возвысившийся в 1530-е гг.: в 1539 г. он стал членом нового органа управления всем королевством, т.н. Камер-совета, в котором заправлял упоминавшийся Конрад Норман; взгляды последнего на государственное устройство и реквизицию собственности церкви были достаточно известны и дворянам Финляндии (Renvall 1959, 79 s.). Особую активность в церковных отчуждениях проявило семейство Флеминг, оказавшее королю значительные услуги во время войны с Кристианом II и в ходе т.н. “Графской войны”. Флеминги, и прежде всего наиболее могущественный из них Эрик Флеминг, в 1530-е - 1540-е гг. являвшийся фактическим правителем страны (“правой рукой” Густава Вазы в Финляндии, как тогда говорили), отличались особой бесцеремонностью и произволом в обращении как с крестьянами, так и с прочими сословиями, на что король не однажды пенял им в своих посланиях (Grotenfelt 1909, 613-614 ss.). В отчете о злоупотреблениях финских дворян, составленном королевским советником по финским делам Яакко Тейттом в середине 1550-х гг. (об этом см. ниже § 4.1.), указывается, что уже в 1520-е гг., т.е. до решений риксдага в Вестеросе, дворяне пытались наложить руку на собственность бригитского монастыря в Наантали, самого богатого в Финляндии (Melander 1921, 69 s.). В том же отчете отмечается особая активность в конфискации (правильнее сказать, грабеже) церковной собственности т.н. “диких дворян” (как тогда называли выходцев из низов, получивших дворянство за заслуги перед государством), причем подчеркивается губительность их влияния на нравственное состояние простого народа. Дошло до того, что в 1538 г. капитул Турку направил королю жалобу на алчность таких дворян, норовивших лишить церковь ее собственности и уклонявшихся от положенных выплат в ее пользу: по горькому замечанию капитульных мужей, “евангелическое учение соблазнило многих служилых людей к плотской свободе” (Pirinen 1962, 70 s.). В эти же годы некоторое распространение получило т.н. «патронажное право», по которому дворяне, бравшие под свое покровительство местные церкви и делавшие значительные вклады на их содержание, могли назначать приходских священников по своему усмотрению, в обход епископа Турку, что отрицательно сказывалось на церковной дисциплине; неслучайно в Швеции, где эта проблема стояла не менее остро, лютеранская церковь с переменным успехом боролась с королевской властью за отмену этого права на всем протяжении XVI - начале XVII вв. (Salomies 1949, 264 s.). Считается, правда, что в Финляндии размеры проведенных дворянами отчуждений оказались менее значительными, чем в метрополии, и не превысили 9 % земельных владений церкви, поскольку львиная доля церковного имущества в результате передела отошла в корону (Pirinen 1976, 61 s.). Тем не менее, активность финских дворян, по-видимому, всерьез встревожила прижимистого короля Густава, который в 1538 г. составил довольно резкое послание, фактически налагавшее запрет на дальнейшие конфискации. К началу 1540-х гг. редукция собственности церкви со стороны дворянства завершилась. Сохранилось также письмо монарха крестьянам отдаленной финской провинции Саво, отказавшихся от уплаты десятины: король напоминал им о необходимости и важности этого налога, подчеркнув при этом, что 2/3 из него пойдет непосредственно в казну.
В результате осуществления описанных мер практически все церковное хозяйство перешло под государственный контроль (Renvall 1959, 81 s.). Это имело следствием значительное материальное оскудение церкви и падение уровня жизни духовенства, фактически переведенного на скромное казенное жалование. По некоторым оценкам к середине 1550-х гг. доходы финского духовенства снизились приблизительно на 3/4 по сравнению с началом 1520-х гг. (Harviainen, Heininen, Huhtala 1990, 41 s.). Свидетельством наступившего оскудения служит хотя бы тот факт, что за первые три десятилетия Реформации в Финляндии не было построено ни одной новой церкви, а существовавшие пришли в ветхость (то же самое наблюдалось и в других протестантских регионах). Это, должно быть, вносило горький привкус в настроение церковнослужителей, проводивших реформы: сохранилось немало сетований того же Агриколы или, скажем, Юстена на материальные тяготы, осложнявшие жизнь духовенства, о чем мы скажем в соответствующих очерках второй части, посвященных каждому из этих деятелей. Тем не менее, деятели финской Реформации, занимавшие ведущие посты в церкви, старались, насколько это было возможно, найти оправдание немилосердным действиям короля Густава, будучи уверены в благости и целесообразности религиозного обновления своей страны. В этот, как и в последующий период Реформации, духовенство Финляндии было настроено верноподданнически, избегая открытых конфликтов с монархами из династии Ваза либо в крайнем случае улаживая их мирными способами (более конкретно это будет показано в очерках, посвященных Микаэлю Агриколе, Паавали Юстену и Эрику Соролайнену).
Говоря об экономическом упадке церкви в первые реформационные десятилетия, не будем забывать, что это явление было свойственно всем странам, вставшим на путь Реформации. Уже в рассуждениях Лютера церковь как институт оказывалась наделена иным статусом, нежели в средневековый период: священнослужители (“проповедники”, “служители Слова” в новой терминологии) фактически ставились в зависимое положение от светской власти; кроме того, провозглашенный Лютером примат Слова, свободное истолкование которого теоретически сделалось доступно любому мирянину, на первом этапе Реформации лишил духовенство того авторитета, каким оно обладало в предыдущую эпоху (впоследствии, как мы увидим, положение сословия “проповедников” постепенно выправится). В то же время светская власть и дворянство отнюдь не считали своей обязанностью выделять более или менее достаточные средства на содержание ими же ограбленной церкви. Озабоченность Микаэля Агриколы церковными доходами имеет определенное сходство с переживаниями Лютера, пришедшего в ужас от плачевного состояния храмов и нищеты священников, что явилось непосредственным результатом преобразований, осуществленных при содействии светских людей. Обедневшая церковь Финляндии вынуждена была отказаться от значительной части каритативной деятельности, свойственной ей на исходе Средневековья: это явление было известно всем странам, вставшим на путь Реформации, где постепенно выработался новый взгляд на феномен бедности, лишившейся своего духовного значения, которым ее наделяли в Средние века (бедность как знак угодности в очах Господа), вследствие чего отпала необходимость в индивидуальной, частной благотворительности как средстве спасения души самого дающего (в принципе подобный взгляд получил выражение еще прежде Реформации в ренессансной Италии и затем был усвоен виттебергскими реформаторами - Arffman 1999, 190 s.).
