Во-вторых, жизнеописание Мартина Шютте интересно еще и потому, что в нем нарисована достаточно точная картина конфискационной политики Густава Вазы, проводимой им в отношении церкви; кроме того, автор перечисляет основные перемены, происшедшие внутри финской церкви в 1530-1540-е гг. Сразу же бросается в глаза, что из всех перемен, имевших место в епархии Турку, автор сосредоточил свое внимание на ухудшении материального положения высшего духовенства Турку, развале капитула и, наконец, литургических новшествах, т.е. на трансформациях, которые в наибольшей степени затронули ту прослойку епархиального духовенства, к которой он сам принадлежал. Особенно впечатляет спокойный, можно даже сказать деловитый перечень почивших каноников капитула и их пребенд, незамедлительно отчуждаемых в казну. Автор считает нужным подчеркнуть личные достоинства усопших членов капитула, сформировавшихся еще до начала Реформации, что само по себе не должно удивлять, ведь он рассказывает о воспитавшей его и духовно близкой ему среде. За благочестивой фразой рассказа о последних часах земной жизни епископа (“но все же успев завещанием привести в порядок свои земные дела”) стоит достаточно прозаическая вещь, т.к. Мартин Шютте был принужден завещать королю (а вовсе не родной епархии), последние крохи собственности, которые у него все еще оставались после проведенных отчуждений. Бросается в глаза явный контраст обстоятельств кончины Магнуса II и Мартина Шютте: могущественный прелат XV столетия скончался в собственном доме, поблизости от им же самим основанного монастыря; он был погребен в часовне Св. Тела Господня, которая в свое время по его распоряжению была пристроена к собору Турку, и вообще сумел оставить подначальной себе церкви значительно возросшее состояние; менее чем одно столетие спустя глава вконец разоренной епархии, лишившийся всех прочих резиденций, тихо почил в пострадавшем от пожара епископском доме.
Но если об отчуждении собственности членов капитула и духовенства в целом автор рассказывает весьма сдержанно (трудно за этим не ощутить налета сожаления), повествование о богослужебных изменениях выдержано в гораздо более позитивном духе. Правда, высказывание Юстена о том, что епископ Шютте “содействовал правильному богослужению”, следует, судя по всему, считать преувеличением: последний в силу своей природной сдержанности и трезвого понимания изменившихся условий (возможно, также и по причине весьма преклонного возраста), скорее, просто не чинил препятствий проведению литургических преобразований во вверенной ему епархии. В том же духе Юстен будет трактовать литургические нововведения конца 1530-х гг. и в предисловии к своей Постилле, написанной несколько лет спустя после составления “Хроники”. В двойственности подхода к описанию событий 1530 - 1540-х гг. проявилось присущее деятелям финской и шведской Реформации противоречие, на которое мы уже обращали внимание, анализируя содержание текста предисловия к Постилле: противоречие между искренним стремлением к переменам в духовной сфере и некоторым замешательством, если не изумлением, перед очевидным фактом ограбления церкви, ее обнищания и как следствие ослабления ее общественного служения. Эту раздвоенность Юстен, вероятно, уловил и в своем герое, что передано не лишенной сочувствия фразой: “Но как при других епископах положение и авторитет духовенства возросли и достигли процветания, так, начиная с епископства господина Мартина, стали они изменяться, убывать и клониться к упадку, пока, наконец, не приняли совершенно иное обличие”.
Тем не менее вряд ли будет справедливым утверждение, что Паавали Юстен был одержим ностальгией по безвозвратно ушедшим временам внешнего величия церкви (в противном случае он мог бы, подобно ряду шведских прелатов, категорически не согласных с церковными переменами, отправиться в добровольное изгнание). Скажем, только что процитированный пассаж, исполненный сочувствия Мартину Шютте, все же завершается довольно-таки нейтральной фразой о том, что положение духовенства “приняло совершенно иное обличие” (prorsus in aliam propemodum formam transformatus est): очевидно, Юстен воспринимал данные перемены как неизбежно вытекавшие из самого духа Реформации. Вспомним в этой связи и резко негативное высказывание о привилегированном положении католического духовенства, содержащееся в предисловии к его Постилле. Более всего ему импонировала прозорливость престарелого “господина Мартина”, который уговорил скупого короля выделить средства для отправки в Германию финских студентов: по тем временам это было деянием капитальным, способствовавшим возобновлению традиционных связей епархии Турку с университетами континентальной Европы (другое дело, что отныне преобладающей стала ориентация исключительно на те регионы Германии, в которых победила лютеранская версия Реформации, поездки же в Париж, Лувен или Неаполь совершенно прекратились). Паавали Юстен, занимавший высокое положение в церковной иерархии Шведского королевства, ни на минуту не сомневался, что первоочередной задачей новой евангелической церкви было нести народу Слово Божие, а это предполагало, что ее ведущим представителям надлежало получать высшее духовное образование, так сказать, “из первых рук”, т.е. на родине Реформации. Столь же закономерными и неизбежными представлялись Юстену и изменения в церковном обиходе, о которых он упоминает также в предисловии к Постилле, лишенном уже всякого намека на ностальгию.
3). Жизнеописание Микаэля Агриколы, двадцать пятого епископа
(1554 -1557)
Магистр Микаэль Агрикола родился в селении Торсбю, что в приходе Перная на крайнем востоке провинции Уусимаа. Начатки образования он получил в выборгской школе, ректором которой был господин Йоханнес Эрасми, усердный и добросовестный наставник молодежи.
Когда он (Агрикола) прибыл из Выборга в Турку, досточтимый отец господин епископ Мартин назначил его своим писарем. После кончины блаженной памяти господина Йоханнеса Эрасми он сделался канцлером епископа. И поскольку тогда же из наставлений и проповедей магистра Пиетари Сяркилахти он усвоил начатки истинного апостольского учения, его рукоположили в священники. Он ревностно проповедовал в кафедральном соборе Турку и во время епископских визитаций, так что многие исполнились надежды, что из него выйдет полезное и необходимое орудие церковного устроения. По происшествии нескольких лет ради получения более основательного образования был он отправлен в Виттенберг, где усердно изучал свободные искусства. Получив степень магистра, он возвратился в Турку и стал ректором тамошней школы. В течение десяти лет своего ректорства он не только со тщанием и заботой научал молодежь, но между этими занятиями трудился также на благо остальной христианской общины. Именно в бытность свою ректором он составил “Книгу молитв”, которую ныне каждый финн ежедневно берет в руки. Кроме того, он выполнил перевод Нового Завета к великой пользе церкви Финляндии. С должностью ректора он расстался, хотя и вопреки собственному желанию (произошло это по высочайшему королевскому распоряжению), 22-го февраля 1548 года. После этого он по-прежнему оставался советником епископа и его помощником в визитационных поездках. Поскольку епископ всё более дряхлел, уже при его жизни Агриколе стали доверять визитации совместно с Кнутом Юхансоном, церковным настоятелем Турку.
В это время напечатал он Псалтирь по-фински. Правда, ее полностью перевели в кафедральной школе Турку, когда ректором там был Паавали Юстен. Последний время от времени ради упражнения в стиле заставлял учащихся переводить псалмы, подобно тому как это делал блаженной памяти доктор Лютер. Он (Юстен) прослушивал и исправлял переводы на финский в часы, предназначенные для проверки работ учеников, а нередко также и в послеобеденное время у себя в комнате. Впрочем, не так уж важно, под чьим именем этот труд был напечатан, ибо перевод был сделан на благо всего народа Финляндии.
