— Мы оба знаем, что ты женился на мне, потому что считал это своим долгом.

— И мы оба знаем, что ничто не заставило бы меня жениться, если б я того не хотел, — Подойдя к ней, он осторожно взял ее за плечи. — Элизабет, не имеет никакого значения, почему мы поженились. Имеет значение то, что мы испытываем друг к другу и как мы будем жить вместе. Мы можем сделать наш брак таким прочным, что его ничто не разрушит.

— Но ведь ты хочешь иметь детей?

— Да. Хочу. Очень. — Остин пристально посмотрел на нее. — От тебя.

Элизабет с трудом перевела дыхание.

— Прости. Я не могу. Я не хочу.

Они замолчали. Остин пытался убедить себя, что эта холодная решительная чужая женщина — его нежная, любящая Элизабет, и не мог. У него сжималось горло, и он с трудом смог произнести:

— Я понимаю, тебя расстроило твое видение, но не можешь же ты из-за него взять и разрушить все, что мы создали вместе. Я не допущу этого. — Он провел ладонью по ее лицу. — Я люблю тебя, Элизабет. Я люблю тебя. И не отпущу.

Ее лицо побелело. Остин вглядывался в ее глаза, и на мгновение в их глубине он увидел невыносимую боль. Она отвернулась, и ему показалось, что она пытается сдержать слезы. Но когда она снова повернулась к нему, слез не было. А вместо боли он увидел мрачную решимость. Элизабет отодвинулась от него.

— Прости, Остин. Твоей любви недостаточно.

Эти слова пронзили его сердце. Боже всемогущий, если бы он мог свободно дышать, то рассмеялся бы над превратностями судьбы! Всю жизнь он ждал женщину, которой смог бы отдать свою любовь, эта женщина сейчас перед ним, но она отшвыривает его любовь — как ненужную безделушку.

— Даже если ты согласен жить на таких условиях, — продолжала она тем же бесцветным голосом, — то я не желаю. Я хочу, чтобы в моей жизни были дети.

Он с трудом нашел в себе силы возразить:

— Ты только что сказала, что не хочешь.

— Нет. Я сказала, что не могу иметь детей от тебя, но могу — от кого-нибудь другого. Мой ребенок, который умер, был от тебя.

Все в нем напряглось. Конечно, он ее не правильно понял.

— Элизабет, ты не понимаешь, что говоришь. Ты не можешь на самом деле…

— Я прекрасно понимаю, что говорю. — Вздернув подбородок, она смотрела на него с несвойственной ей холодностью. — Когда я представляла себя герцогиней, я не думала, что мне придется расплачиваться за свой титул ребенком. Это не та цена, которую я готова заплатить.

— О чем, черт побери, ты говоришь? — язвительно заметил Остин. — Ты же не имела желания стать герцогиней.

Элизабет подняла брови:

— Я не так глупа, Остин. Какая женщина не хотела бы стать герцогиней?

Ее слова обрушились на него ледяным дождем, пронизывая холодом до самых костей. Он не хотел верить тому, что она говорила, но не было сомнений, что она говорила серьезно.

Он был поражен. Оглушен. Прижал руку к груди — там, где должно было быть его сердце. И ничего не почувствовал. Все его вновь обретенные надежды и мечты развеялись, словно пепел, унесенный ветром. Она его не любит. Не хочет. Не хочет его детей. И их брака. Она хочет соединить свою жизнь с кем-то другим — любым другим, только не с ним.

Внезапно оцепенение исчезло, и противоречивые чувства охватили его. Крушение иллюзий. Гнев. И обида — настолько горькая, что, казалось, она разорвет его на части.

«Боже! Каким же дураком я был!»

Остин заставил себя заглушить обиду и дал волю гневу, от которого вскипала кровь в его жилах.

— Думаю, я начинаю понимать, — резко сказал он, не узнавая собственного голоса. — Несмотря на то что ты утверждала обратное, на самом деле ты имела намерение получить титул. Теперь ты желаешь расторгнуть брак якобы из-за заботы обо мне, но на самом деле тебе хочется быть свободной, чтобы выйти замуж за другого, что бы рожать детей. Его детей.

Казалось, она еще больше побледнела, но продолжала смотреть ему в глаза.

— Да. Я хочу расторгнуть наш брак.

Ярость и боль сотрясали его. Проклятие, какой превосходной актрисой оказалась его жена! Ее забота, ее ласки — все было притворством. Все время он считал ее искренней и достойной доверия, невинной и бесхитростной, и — самое смешное — бескорыстной. А она оказалась не лучше, чем другие охотницы за богатством, что годами преследовали его. Остин не мог поверить, что ей хватало выдержки, наглости стоять перед ним и заявлять, что она желает развода ради его же счастья, в то время как на самом деле все, чего она добивалась, — это другого мужа для себя.

Но что доводило его гнев до кипения, так это мысль о том, что она будет с другим мужчиной. Это приводило его в такое неистовство, что он задыхался. Но он был рад этому: гнев не давал горькому чувству обиды овладеть им.

— Посмотри на меня, — ледяным тоном приказал он, когда она отвернулась.

Она продолжала смотреть в окно, тогда он схватил ее за подбородок и повернул лицом к себе:

— Посмотри на меня, черт возьми!

Элизабет встретила его взгляд с холодным равнодушием, чем еще больше подогрела его ярость. Ничто в ее лице не напоминало о том, что всего лишь несколько часов назад эта женщина лежала в его постели. Как сумела она скрыть эту сторону своей натуры? Как сумела так обмануть его? Ему потребовалось все его самообладание, чтобы тут же не выгнать ее.

— Ты ошиблась в своем призвании, дорогая моя. Ты была бы великолепна на сцене. Тебе, конечно, удалось убедить меня, что ты олицетворение доброты и порядочности. Но теперь я вижу, что ты обыкновенная интриганка и законченная лгунья. Твой отказ быть мне настоящей женой дает мне полное основание самому отделаться от тебя. — И, словно обжегшись, он выпустил ее подбородок.

Ее лицо стало белым как мел.

— Ты согласишься на развод?

— Нет, Элизабет. Я потребую развода — как только буду уверен, что ты еще не носишь моего ребенка. Два месяца ты проведешь в моем поместье недалеко от Лондона. Этого времени будет достаточно, чтобы определить, беременна ты или нет.

Ужас исказил ее черты. Было совершенно очевидно, что она не подумала о том, что беда, может быть, уже случилась.

— А если нет?

— Тогда наш брак будет расторгнут.

— А что, если я… ношу ребенка?

— Тогда нам придется терпеть этот фиктивный брак. Предпочтешь ли ты после рождения ребенка остаться или уехать…

— Я никогда не смогу бросить свое дитя.

Остин язвительно рассмеялся:

— В самом деле? Ты решила отказаться от своих обязательств, взятых при вступлении в брак. Поэтому я не уверен, что ты не сможешь отказаться от ребенка.

Что-то блеснуло в ее глазах, и он подумал, что Элизабет собирается с ним спорить, но она лишь еще крепче сжала губы.

— Еще одно, — сказал он. — Я рассчитываю, что в течение этих двух месяцев ты будешь соблюдать все приличия. Не станешь ни с кем говорить о случившемся и не сделаешь ничего, что могло бы опозорить меня или мою семью. Ты понимаешь меня? Я не допущу, чтобы моя жена носила чужого ребенка.

Он снова заметил промелькнувшую в ее глазах боль, но она только подняла голову и сказала:

— Я не буду изменять тебе.

— Вот здесь ты чертовски права: не будешь. А теперь, если ты меня извинишь, я хотел бы одеться. Мне необходимо приготовить все для твоего пребывания в деревне.

— А как же моя помощь в твоих поисках Уильяма?

— Если ты «увидишь» что-нибудь еще, сообщи мне. Я буду вести собственные расследования отсюда. Без тебя.

Он распахнул дверь, ведущую в ее спальню. Несколько мгновений Элизабет стояла неподвижно, с непроницаемым выражением лица, не сводя с него взгляда. Затем быстро пересекла комнату и вошла в свою спальню. Остин закрыл за ней дверь и нарочито громко щелкнул замком. Звук эхом отдался в наступившей тишине.

Оставшись один, Остин уперся кулаками в дверь и закрыл глаза под напором бушевавших в нем чувств, пронзавших его словно кинжалы, овладевавших всем его существом с такой силой, что ему хотелось кричать. Им владела ярость. Холодная, слепая ярость.