Видение вкралось в сон Элизабет незаметно — словно опытный вор.

Образы возникали в дальних уголках сознания, клубились подобно туманным струйкам дыма и оставались недосягаемыми.

Ребенок. Хорошенькая маленькая девочка с блестящими черными кудрями и ясными серыми глазами. Бегает, смеется, зовет: «Мама!»

Затем картина меняется. Смех превращается в страх. Крики испуганного ребенка раздаются в голове Элизабет, отдаются во всем ее теле, наполняют ее ужасом.

Ангельское личико ребенка превращается в маску страха. Женские руки тянутся к ней, но девочка, кажется, ускользает от них — все дальше и дальше, пока не исчезает совсем, оставляя только эхо своих рыданий.

А вот Остин. Его сердце разрывается от такого горя, такого безысходного отчаяния и вины, что Элизабет с трудом узнает его. Голос его дрожит, когда он шепчет: «Я не могу жить без нее… Пожалуйста, Боже, не говори мне, что я убил ее, привезя сюда!»

Элизабет внезапно проснулась. Ей было трудно дышать. Ее сердце билось в груди, как будто собиралось выскочить, а легкие жгло так, словно она пробежала много миль. И в то же время холод пронзал ее до костей.

Она взглянула на Остина, спокойно спавшего рядом. Слава Богу, что он спит, ибо она не в состоянии сказать ни слова.

Но ей придется сказать ему.

Он должен знать, что она видела смерть ребенка.

Ребенка, в смерти которого он винил себя.

У ребенка, как и у него, черные волосы и серые глаза.

Его ребенок.

Их ребенок.

Остин открыл один глаз. Судя по серебристому свету, проникавшему сквозь бордовые бархатные портьеры, солнце только что взошло — самое время разбудить новобрачную нежными поцелуями, ласками и признанием в любви.

Повернувшись, он увидел, что она лежит на боку, отвернувшись от него, на другом краю огромной кровати. Слишком далеко, не дотянуться.

Его разочарование было столь велико, что он чуть не рассмеялся над собой вслух. Черт побери, каким же одержимым любовью типом он стал! И за какой короткий срок!

«Не сомневаюсь, что за обедом разражусь стихами. Сонеты на закате солнца».

Остин ухмыльнулся. Да, чего он не мог представить, так это себя — опустившегося на одно колено и со страстью в голосе декламирующего «Оду Элизабет».

Ему требовалось лишь подвинуться ближе, чтобы обнять ее, почувствовать ее тепло, но он понимал, что, сделав это, он лишит ее возможности поспать подольше. «Не будь эгоистом. Не буди», — остановил он себя. Заложив руки за голову, он заставил себя не беспокоить ее — по крайней мере в ближайшие несколько минут. Остин лежал и думал, что эта женщина в корне изменила его жизнь. И в лучшую сторону.

Он представил себе, как будут издеваться над ним Майлс и Роберт, когда обнаружат, что пресловутый герцог Брэдфордский подпал под чары собственной жены. А они обязательно догадаются, потому что он не сможет скрыть свою любовь к Элизабет.

Да он не хотел и пытаться. Конечно, в высшей степени немодно быть влюбленным в собственную жену, но это его совершенно не беспокоило. Он не мог сдержать появившуюся на лице улыбку. Да, Майлс с Робертом будут безжалостно над ним подшучивать.

«Но я буду отомщен, когда любовь застанет их врасплох. А оно так и случится. Если это могло произойти со мной, то, значит, может и с ними».

Больше он не мог терпеть.

Он не разбудит ее — только обнимет. Остин осторожно подвинулся к Элизабет и положил руку на ее талию.

Едва он дотронулся до нее, Элизабет еле слышно ахнула.

— Доброе утро, любимая, — сказал он, целуя ее плечо. — Я не хотел будить тебя.

— Я… я думала, ты спишь.

— Я спал. Но теперь я проснулся. И ты тоже. Хм-м… — Он уткнулся лицом в ее волосы и вдохнул аромат сирени. Еще крепче обняв ее, он хотел, чтобы Элизабет прижалась к нему спиной.

Он замер, почувствовав, как она напряглась в его объятиях.

— Не надо, — прошептала она.

Прежде чем Остин успел спросить ее, что случилось, она высвободилась из его рук и села, прикрываясь покрывалом. Он тоже сразу же сел.

— Элизабет? Что с тобой?

Она не ответила. Он взял ее за подбородок и повернул к себе, чтобы посмотреть ей в лицо.

Она плакала. Ее глаза казались огромными золотисто-карими колодцами, полными боли. Из них исчезла обычная теплота — теперь они были пустыми, и его сердце сжалось. Он отпустил ее подбородок и схватил за руки.

— Что случилось? Тебе больно?

Вместо ответа она продолжала смотреть на него полными страдания глазами. Его охватила паника. Он слегка встряхнул ее.

— Скажи мне, что случилось?

— Я… я должна что-то сказать тебе.

— Об Уильяме?

— Нет. О себе.

А, так вот в чем дело: очевидно, она наконец решила раскрыть ему свою тайну — объяснить, почему она так внезапно уехала из Америки.

Облегчение оттеснило страх, и он отпустил ее руки. Видимо, она уже достаточно доверяла ему, чтобы раскрыть свою душу. А если она доверяет ему, то разве не логично предположить, что скоро возникнет и любовь?

Боже, да не собирается ли она сказать, что любит его? А если так, то ей, без сомнения, трудно решиться на этот шаг, потому что она не знает, какие чувства испытывает к ней он. Потому что он никогда ей о них не говорил. Она, вероятно, боится, что он отвергнет ее любовь.

Но он может развеять ее страх тремя простыми словами.

— Элизабет, я…

— Я лгала тебе.

Конечно, не эти слова он надеялся или ожидал от нее услышать.

— Что ты сказала?

Вместо ответа она отвела его руки и подняла с пола рубашку. Надев ее, она стянула ее на груди и затем протянула ему его шелковый халат. Он набросил халат и завязал пояс, глядя, как она постепенно отодвигается от него. Лишь оказавшись на значительном расстоянии, она заговорила:

— Я солгала тебе, когда сказала, почему я оказалась здесь, в Англии.

— В самом деле? Разве ты не приехала навестить свою тетку?

— Нет. Я приехала, чтобы жить у нее.

— Дорогая, ну какая же это ложь? — Он потянулся к ней, но она покачала головой и отклонилась назад.

— Ты не понимаешь. Я вынуждена была приехать сюда. Я не хотела, но мне больше некуда было ехать.

— Что ты хочешь этим сказать?

Она глубоко вздохнула:

— После смерти отца мне было невыносимо оставаться одной в нашем доме. Незамужняя дама, живущая одна, — это почти неприлично. И по правде говоря, мне было страшно одиноко. Дальние родственники отца, Лонгрены, жили в том же городе, что и мы, и они предложили мне переехать к ним. Это казалось прекрасным решением, потому что я их очень любила, а их дочь Альберта была моей лучшей подругой. Я продала свой дом и поселилась у них.

Он вспомнил фамилию Лонгрен: именно ее упоминал Майлс, когда рассказывал, что ему удалось узнать об Элизабет.

— Продолжай.

— Мне нравилось быть членом этой семьи, и младшие дети (все трое — плутишки) были очаровательны. Почти два года все шло прекрасно. — Глядя на ковер, она ломала пальцы. — Потом Альберта встретила Дэвида.

Остин пристально смотрел на нее, заставляя себя молчать, чтобы дать ей возможность рассказать свою историю.

— Дэвид приехал из Бостона, где работал на конном заводе. Он прекрасно разбирался в лошадях и был талантливым ветеринаром, и мистер Лонгрен сразу же нанял его. Дэвид был очень привлекательным молодым человеком, и все дамы в него влюблялись.

Остин сжал кулаки:

— Включая тебя?

— Должна признаться, когда я впервые его увидела, то подумала, что он красив и обаятелен. — Элизабет замолчала, а затем тихо добавила:

— Но потом я дотронулась до него.

— И что ты увидела?

— Ложь. Обман. Ничего определенного, но я поняла, что он не таков, каким кажется. Я заставила себя не думать об этом. В конце концов, пока он хорошо работал на мистера Лонгрена, мне дела не было до его прошлого. Я убедила себя в том, что он хочет начать новую жизнь и заслуживает, чтобы ему дали такой шанс. Но спустя несколько недель Альберта сказала мне, что влюблена. В Дэвида.