Кирила Петрович резко поднялся с дивана. Благостное настроение мигом улетучилось, дав место новой волне гнева.

Оказалось, после вчерашней распри с Дубровским троекуровские мужики решили немедля поживиться, и человек пять-шесть с подводами отправились поутру в соседское поместье воровать лес. А тем временем Дубровский, оставшийся без охоты, велел заложить коляску и в скверном расположении духа объезжал малое своё владение. Из берёзовой рощи услыхал он удары топора, а следом треск повалившегося дерева – и двинулся на звук. При виде Дубровского с его кучером Антоном троекуровские мужики попытались убежать, но двое были пойманы. Связанными их привели на двор к Дубровскому заодно с тремя лошадьми, которые тоже достались в добычу победителю. Раньше люди Троекурова не смели преступать пределы владений Дубровского, но в подлости своей немедля воспользовались разрывом его дружества со своим барином. Дубровский был отменно сердит и поэтому нарушил понятия о праве войны. Пленных воров он велел крепко сечь розгами, а захваченных лошадей отдать в работу, приписав к барскому скоту.

– Ну, разбойник! Ну, злодей!

Выйдя из себя, в первую минуту хотел было Кирила Петрович со всеми своими дворовыми учинить нападение на деревню строптивого соседа, разорить её дотла и осадить Андрея Гавриловича в его усадьбе. Троекуров хищно раздувал ноздри в батальном предвкушении; на весь дом слышно было, как насвистывает он старый гимн «Гром победы, раздавайся» – верный признак особенного волнения мыслей. Словом, по милости Дубровского генералу снова сделалось не до Маши с её кавалером.

– После, после с тобой поговорим, – бросил он Сваневичу в нетерпении, – а теперь поезжай, государь мой, поезжай с богом. Видишь, как оно всё повернулось?!

Зная крутой нрав отца, Мария Кириловна не посмела перечить ему второй раз: довольно казалось и того, что Кирила Петрович не отказал жениху. Сваневич же мигом возненавидел Дубровского и охотно вступил бы в карательное войско Троекурова. Однако его ждали в родительском имении, откуда надлежало поторапливаться в Петербург, и Сваневичу пришлось уехать – после нежного прощания с Машей и обмена клятвами…

…а Кирила Петрович уже забыл о молодых людях и мерял залу тяжёлыми шагами, продолжая свистать в раздумьях о свирепой мести. Но тут он взглянул нечаянно в окно – и мысли его приняли другое направление.

Троекуров увидел, как у ворот остановилась тройка. Плюгавый человечек в кожаном картузе и шинели грубого сукна, выйдя из телеги, направился ко флигелю. Кирила Петрович узнал заседателя земского суда Шабашкина и велел его позвать. Через минуту Шабашкин уже стоял перед барином.

– Здорово, как, бишь, тебя зовут, – сказал ему Троекуров. – Зачем пожаловал?

– Я возвращался в город, ваше высокопревосходительство, – благоговейно отвечал Шабашкин, отвешивая поклон за поклоном. – Ехал мимо и зашёл к приказчику узнать, не будет ли какого приказания от вашего высокопревосходительства.

– Очень кстати заехал, как, бишь, тебя зовут; мне в тебе нужда. Выпей водки да выслушай.

По осени жизнь Владимира Андреевича Дубровского сделалась более строгой. Он уже залечил рану и воротился к службе, а кроме того, ему пришлось умерить своё шалопайство из-за баронессы фон Крюденер и великого князя Михаила Павловича, командующего Гвардейским корпусом.

Великий князь доводился младшим братом предыдущему императору Александру, нынешнему императору Николаю и польскому наместнику великому князю Константину. За сентябрьский штурм Варшавы и приведение Польши к покорности Михаил Павлович удостоен был звания генерал-адъютанта. Теперь он занялся порядком в столице, сделавшись грозою гвардии и – как говорили – вообще всего в Петербурге, что носило мундир.

Гвардейцы меж собою прозвали великого князя Мишкой рыжим. Его боялись как огня и старались избегнуть всякой уличной встречи с ним: Михаил Павлович был беспощаден к любому нарушению и примерно наказывал даже за расстёгнутую пуговицу на мундире.

– Государь должен миловать, а я карать, – говорил великий князь. Всякую свободную минуту он прогуливался вдоль центральных улиц, зорко поглядывая по сторонам. Саженный рост выдавал его издалека…

…но Дубровский, идучи Невским проспектом, заметил Михаила Павловича слишком поздно: начальник проезжал мимо в санях – снег тогда в Петербурге выпал уже в октябре, на третье в ночь.

Шляпу с белым султаном надлежало носить кавалерийскому офицеру поперёк головы, углами к плечам; шляпы «с поля» – углом против лба и затылка – носили одни только штабные. Однако шляпа, надетая по форме, составляла род паруса: крепкими порывами петербургского ветра её срывало вовсе или откидывало голову назад. Надобно ли говорить, что шляпа на Владимире была для удобства надета «с поля»? Он молодцевато вытянулся во фрунт, а великий князь, подметив очевидное нарушение, скомандовал кучеру остановить и поманил гвардии поручика к себе.

– Едем, – коротко приказал он. – Ты арестован.

Дубровский тяжко вздохнул, полез на указанное свободное место и шпагою невзначай зацепил длинные ноги Михаила Павловича. Тот в сердцах выбранил его:

– Что за дурак, толком даже сесть не можешь!

– Так ведь не зря говорят, ваше высочество: не в свои сани не садись! – нашёлся Владимир, и Мишка рыжий громко захохотал: при всей строгости он был охоч до каламбуров и сам слыл изрядным остроумцем. Могучею рукой великий князь вытолкнул поручика из саней, примолвив:

– На этот раз прощаю. Но гляди, уж больше мне не попадайся – упеку на месяц!

– Золотое сердце в железной оправе, – поэтично заметила баронесса фон Крюденер, когда Дубровский рассказал ей об этом случае. – Сделай милость, мой друг, и в самом деле не попадайся ему больше… Или тебе на гауптвахте спится слаще, чем со мной?

Владимир поспешил поцеловать свою Лили в родинку над губой. С наступлением холодов баронесса переехала в квартиру на Гороховой, и поручик отменно провождал здесь многие ночи. Его полковые товарищи вынуждены были смириться с тем, что их предводитель остепенился; шалили они теперь куда реже, да и Михаил Павлович со своими строгостями весьма тому способствовал.

Жюльетта фон Крюденер выезжала в свет одна, но роман её с молодым гвардейцем скоро перестал быть тайною: Дубровский часто появлялся там же, где баронесса – в салонах, на балах и в театре, где сидели они по обыкновению рядом.

О постановке трагедии Пушкина «Моцарт и Сальери» в Петербурге судачили задолго до премьеры. В назначенный день Большой театр был полон. Ложи блистали, партер и кресла – всё кипело вплоть до галереи третьего яруса, райка под самым расписным потолком. Автор явился с женою: Наталья Николаевна заметно округлилась, ожидая ребёнка, и выглядела ослепительно прекрасной. До начала спектакля дамы успели вволю позавидовать ей, а кавалеры – счастливчику мужу.

Дубровский тем вечером дежурил по арсенальной гауптвахте, но уговорился с баронессой, что найдёт возможность улизнуть и быть на премьере. Скоро после того, как великий князь Михаил Павлович заехал на гауптвахту с проверкою, Владимир прыгнул в наёмные сани и во весь путь лупил кучера в спину, чтобы ехал быстрее – от Арсенала на Литейном проспекте к застывшей реке Фонтанке, вдоль неё до гранитных башен Чернышёва моста, там на другой берег и снова по Фонтанке, а дальше через Екатерининский канал, мимо Никольского рынка, вкруг Николо-Богоявленского собора, голубыми сосульками воткнутого в небо, и по заметённой Николаевской к самому театру. Почитай, поперёк всего города – не самый ближний путь, на добрых полчаса…

…и всё же Дубровский был в театре вовремя. Там он увидал Пушкина, который в некотором волнении расхаживал вдоль фойе. Поручик направился к поэту, но на пути его встал Нащокин.

– Друга нашего сейчас лучше не беспокоить, – сказал он и взял Дубровского под руку. – А на той неделе приезжай запросто. Дом вдовы Брискорн в Галерной улице.