Дубровский шутки не принял и продолжал с прежней суровостью:
– Ты знаешь, Кирила Петрович, я за тридцать лет в настоящем деле бывал не раз и пулям не кланялся. А великий князь наш, как его из Варшавы погнали, живо про солдат вспомнил и мундиры жалеть перестал! В Польше теперь война идёт, моего Володьку там ранило. Господь его хранит, рана лёгкая, но ведь могло бы и много крепче достаться. Так что же, ежели бы он к тебе пришёл за помощью, ты бы и его с фельдъегерем выслал?
– У Володьки твоего всё хорошо будет, и предложение моё про Машу ты помни, я слов на ветер бросать не привык. – Теперь уже и Троекуров говорил всерьёз. – А ты, никак, разбойника защищать взялся?
– Разбойника не защищаю, но и строго судить не могу, когда государство его использовало и помирать бросило, – отрезал Дубровский; его излишняя прямота впервые омрачила отношение Кирилы Петровича к старому товарищу.
По прошествии времени Тарас Алексеевич снова явился в застолье у Троекурова, и тот спросил:
– Как, поймали вы Копейкина, господин исправник?
– Стараемся, ваше высокопревосходительство, ловим, – осторожно отвечал Петрищев. Хитрые глаза его забегали; это не ускользнуло от внимания Кирилы Петровича.
– Стара-аетесь! – с насмешкою протянул он и обратился к гостям: – Давно, давно стараются, только проку всё нет как нет. И верно, зачем ловить его? Эдакая благодать: в бумаге пишут про нанятые подводы, дальние разъезды, расходы на следствие и прочую чепуху, а деньги в карман. Покуда есть капитан-разбойник, так и капитан-исправник сыт. Как можно такого благодетеля извести?!.. Что, разве не правда, Тарас Алексеевич?
Петрищев сидел пунцовый, точно насосавшийся крови клоп, и вынужденно признал:
– Сущая правда, ваше высокопревосходительство.
– Люблю молодца за искренность! – Довольный Троекуров шутливо погрозил ему пальцем.
Экзекуция была закончена, гости расхохотались, а исправник принялся смущённо крутить усы.
Когда бы Копейкин с грабежами перешёл границы уезда, им занялись бы губернские власти. Но беззаконный капитан поступал умно́ и границ не нарушал, а резоны Петрищева ясно ухватил Кирила Петрович. Армия солдатами на убогую деревеньку не разбрасывалась – их продолжали держать в гарнизонах и отряжали только в холерные кордоны. Тарас Алексеевич исправно доил казну, выписывая себе синюху за синюхой будто бы на поиски разбойника, складывал деньги в карман и не спешил резать курицу, которая несла золотые яйца.
Исправник рассудил так: рано или поздно жалобы на грабителей дойдут-таки до губернии, начальство из Рязани призовёт его к ответу и даст выволочку. Он отговорится недостатком людей и средств, представит бумаги о деятельности своей – и вот тут настанет самое время встретиться с Копейкиным. У того, поди, уже немало награблено; капитан предложит откуп, Тарас Алексеевич поторгуется и деньги возьмёт…
…а потом с лёгким сердцем передаст разбойника губернской власти – или, того лучше, вытребует всё же солдат и захватит атамана шайки самолично. Дальше последует награда, производство в следующий чин, слава освободителя уезда от напасти, всеобщий почёт и уважение. При таких ожиданиях не зазорно покраснеть раз-другой перед генералом: стыд глаза не выест, зато после можно будет вдоволь поесть и попить за троекуровским столом. Так что исправник, для порядку покрутив усы под видом крайнего смущения, скоро уже налегал на закуски как ни в чём не бывало.
Вести про капитана Копейкина давали пищу любопытству и толкам. История несчастного инвалида, который стал разбойником, задела старшего Дубровского настолько, что в очередном письме к сыну Андрей Гаврилович первый раз отошёл от обыкновенных тем и пустился в рассуждения.
Милостивый государь мой и сын Владимир Андреевич!
Времени нынче у меня много, и вспоминаю рассказы деда своего, а твоего прадеда Василия Даниловича, как он с отрядом подполковника Михельсона преследовал Пугачёва. Самозванец бродил то в одну, то в другую сторону, обманывая тем высланную погоню. Сволочь его, рассыпавшись, производила обычные грабежи. Наконец Пугачёв был окружён отовсюду войсками и, не доверяя сообщникам, стал думать о своём спасении; цель его была: пробраться за Кубань или в Персию. Он бежал, но бегство его казалось нашедствием. Никогда успехи его не были ужаснее, никогда мятеж не свирепствовал с такою силою. Возмущение переходило от одной деревни к другой, от провинции к провинции. Довольно было появления двух или трёх злодеев, чтоб взбунтовать целые области. Составлялись отдельные шайки грабителей и бунтовщиков, и каждая имела у себя своего Пугачёва.
Не то ли, милый друг, происходит в нашем уезде. Здесь объявились разбойники и распространили ужас по всем окрестностям. Меры, принятые противу них, оказались недостаточными. Грабительства, одно другого замечательнее, следуют одно за другим. Нет безопасности ни по дорогам, ни по деревням. Несколько троек, наполненных разбойниками, разъезжают днём, останавливают путешественников и почту, приезжают в сёлы, грабят помещичьи дома и предают их огню. Сказывают, что начальник шайки, отставной капитан Копейкин, славится умом, отважностию и каким-то великодушием. Здешний исправник меж тем бездействует, а коли дальше так пойдёт, то будет у нас, пожалуй, свой Пугачёв без Пугачёва, как при дедушке моём…
И верно, имя увечного капитана было во всех устах. В уезде что ни день пересказывали друг другу новые подвиги отважных злодеев. Удивлялись одному: поместья Троекурова были пощажены.
– Отчего это, Кирила Петрович, разбойники не ограбили у вас ни единого сарая и даже ни одного воза не остановили? – спросила раз помещица Глобова, и он с обыкновенной своей надменностью отвечал:
– Боятся! Разбойник, любезная Анна Савишна, по существу своему трус, а уж страху нагнать я умею! К тому ещё в деревнях у меня заведена отменно хорошая полиция. Копейкин увечен, да не глуп, и ко мне на рожон понапрасну не сунется.
Сначала соседи посмеивались между собою над высокомерием Троекурова и каждый день ожидали, что незваные гости посетят его дом, где было им чем поживиться. Однако со временем все вынуждены были признать, что разбойники оказывали Кириле Петровичу непонятное уважение. Сам же он торжествовал и при каждой вести о новом грабительстве рассыпался в насмешках насчёт исправника-вора, никчёмных кордонов и армейских командиров, от коих Копейкин уходил всегда невредимо…
…а старший Дубровский в письме к сыну предпочёл умолчать о некоторых событиях, круто переменивших вскорости судьбу обоих.
Глава X
Осеннею порой на охоте близ границы с Тамбовской губернией кавалькада Кирила Петровича повстречала молодого дворянина – оборванного, хромого и замёрзшего. Ему дали тёплую одежду из запасного гардероба, накормили, напоили водкою, а лекарь осмотрел у несчастного повреждённую ногу.
Молодой человек назвался Владимиром Сваневичем. Имение родителей, у которых он гостил, лежало по соседству от Раненбургского уезда, на Тамбовщине. Днём раньше Сваневич тоже поехал охотиться с друзьями, но отбился от компании, заплутал, а после и конь его сбросил. Оставшись пешим, тамбовский бедолага скитался один-одинёшенек и даже ночевал в лесу, изнывая от холода, голода и страха встречи с дикими зверями.
– Ну и молодёжь нынче, – ворчал Троекуров, слушая рассказ. – Шагу сами не могут ступить! Кто же на хорошую охоту без собак ездит? Собаки бы враз тебя отыскали.
Он отправил к старшим Сваневичам верхового с известием, что сын их в безопасности, и вернулся к травле. Пегие гончие потянули носами свежий ветер, вынюхивая кабана, и засопели в землю, прихваченную первыми заморозками, а молодого человека в сопровождении лекаря доставили в имение Кирилы Петровича, бывшее много ближе тамбовского…
…и там Сваневич встретил Марию Кириловну, которая искренне обрадовалась его появлению.
Надобно сказать, что после переезда Маша осталась без подруг. Жёны и дочери соседей редко езжали к Троекурову, обыкновенные разговоры и увеселения которого требовали товарищества мужчин, а не присутствия дам. Гости отца были для неё слишком стары и скучны; красавица нечасто появлялась посреди пирующих и спешила снова уединиться.
