— Виноват, привык, — старик смутился.

— Орда идет! — раздался снаружи истошный вопль Егорушки.

Чоновцы разом сгрудились у окон.

Сквозь редкий сосняк у подножья горы пробирались ханты. Мелькали за желтыми стволами деревьев синие, зеленые, коричневые летние малицы и саки, серой массой шевелилось небольшое оленье стадо. Появившись на опушке, люди, не сбавляя хода, сбились в пеструю кучку, которая вкатилась в поселок. Впереди торопливо вышагивал невысокий кривоногий старик в облезлом, клочковатом кумыше. Их остановил Матюхин, перегородив дорогу.

— Начальника давай!.. Где командира? — выкрикнул старик.

Все, кто был в избушке, высыпали на крыльцо.

Толпа загалдела, все возмущенно и гневно глядели то на Фролова, то на Латышева, то на Люсю.

— Пошто, командира, нас опять обижают?.. Пошто русики речных людей грабят? Нету такой закон. Такой закон совецка власть отменила!.. Старый порядка хочешь, кожаный начальник? Што ли, как купец Астаха, стали? Отвечай, красные штаны!

— Люся, переведешь, — шепнул Фролов, и когда девушка, торопливо заправив под косынку светлую прядку, кивнула, сказал негромко и даже глуховато: — Дорогие товарищи местные жители. Никакой речи о старых порядках быть не может. Советская власть отменила их раз и навсегда. — И повысил голос: — Старые порядки хотели восстановить враги трудового народа, то есть ваши и наши враги! — Помолчал, подождав, пока Люся кончит переводить. — Они подняли было кулацко-эсеровский мятеж, чтобы уничтожить завоевания революции, но мятеж этот уже подавлен. — Сутуловатый Фролов выпрямился, расправил плечи. Люся наморщила лоб, потерла пальцами висок, споткнувшись на словах «кулацко-эсеровский мятеж» и «революция», и дала их без перевода. — Правда, отдельные банды этого сброда уползли в тайгу. Уползли, чтобы грабить, чтобы подрывать у трудящегося человека веру в Советскую власть. Но мы поймаем этих недобитков и уничтожим! Больше вас никто обижать не будет. Никто и никогда! Даю вам слово большевика… А чтобы вам жилось спокойно, пока мы не поймаем Арчева, здесь остаются десять человек во главе с товарищем Латышевым. — Положил ладонь на плечо юноши. — По всем вопросам, пожалуйста, к нему. Он представитель Советской власти в Сатарово.

Ханты, настороженно слушавшие Фролова, зашевелились.

— Когда торговать станешь, красный купец? — смело спросил, выступив на шаг, старик в кумыше. — Начальник Лабутин шибко правильно торговал. Посмотрим, как ты торговать будешь. Хорошо будешь — хорошая власть. Плохо — плохая власть. Чего привез торговать?

За его спиной все одобрительно загудели.

Латышев, молодецки взметнув руку, выкрикнул:

— Товарищи остяки! Прошу внимания… Вот вы все нажимаете на то, чего я привез и привез ли вообще? Буду, дескать, торговать — хорошая власть. Не буду — плохая. — Голос его стал насмешливым, ехидным. Молодой командир помолчал и вдруг выкрикнул зло, с еле сдерживаемой обидой: — Вы что же, состояние дел на текущий момент не знаете?! Положение в губернии, как и во всей республике, тяжелое. Очень тяжелое! Сейчас, на четвертом году торжества рабоче-крестьянской власти, когда героическая Красная Армия наголову разбила несметные полчища врагов всех мастей, мировая контрреволюция, в лице Антанты, решила задушить Рэсэфэсээр костлявой рукой голода!.. Ладно, об этом в другой раз. Привезли мы вам товар, — сообщил весело. — Немного, конечно, но… Губернские власти выделили все, что могли: соль, чай, охотничий припас, мануфактуру. — Смущенно заулыбался, развел руками. — Не обессудьте, чем богаты, как говорится…

Последние слова его никто не расслышал — они потерялись в радостных вскриках.

Латышев спрыгнул с крыльца и побежал к берегу под восторженные вопли Егорушки, описывавшего петли вокруг нового сатаровского начальника.

Ханты, подталкивая друг друга плечами, колыхнулись несмело за Латышевым и Егорушкой; не выдержали— тоже побежали: неуверенно, робко, стеснительно.

Чоновцы забросили винтовки за спины и свободным, широким шагом тоже двинулись к реке.

— И энто полномочный от властей? — Дед Никифор сокрушенно крякнул, сплюнул досадливо. — Ему бы в бабки с ребятней играть. Чистое дите, а туда же — «мировая контрреволюция», «Антанта», «Рэсэфэсээр»! Много от такого стригунка проку для Рэсэфэсээра?.. — и боком, медленно, начал спускаться по ступеням.

— Много, — серьезно ответил Фролов. — У этого, как вы говорите, стригунка, три раны, полученные в боях за революцию.

— И полгода колчаковских застенков, — придерживая старика под локоть, тихо добавила Люся.

— Эвон как! Неужто?..

Отделившись от «Советогора», к поселку поплыла шлюпка, осев от тяжести так глубоко, что легкие волны зыби едва не перехлестывали через борт. Гребцы поворачивали изредка к берегу потные, раскрасневшиеся лица, улыбались. Улыбались и завороженные ханты. Серьезные чоновцы деловито забрели в реку, схватили шлюпку за нос, за борта, потащили к берегу, пригнувшись от натуги. Ханты бросились помогать, заметались вокруг, засуетились бестолково, путаясь у бойцов под ногами, дергая недружно шлюпку, а больше похлопывая, поглаживая, пощипывая туго набитые рогожные кули, обтянутые мешковиной тюки.

— Принимайте, товар, Никифор Савельевич! — приказал Латышев, напустив опять на мальчишеское лицо начальническую строгость. — Оформите все, как полагается, и начинайте торговать.

Он протянул несколько листков бумаги, которые только что сосредоточенно читал, вскидывая иногда глаза на прибывший груз.

— Ага, понял, — обрадовался старик. — Доверяете, стал быть, по-прежнему? — Взглянул благодарно, с новым, уважительным, выражением на молоденького начальника. — Все честь по чести сделаем, не сумлевайтесь… — И выпятив петушино грудь, закричал ухарски: — А ну-кось, орда, налетай! Тащи все богачество к анбару!

Ханты принялись сдергивать, сволакивать мешки на берег и тащить их в поселок.

Фролов, Латышев и Люся тем временем слушали старика-ханты.

— Три лошади у них, — тщательно подбирая слова, говорил тот, а Люся переводила. — Две большие лодки. Вниз по Оби поплыли. Плывут медленно. Ленивые, на веслах сидеть не хотят. Когда ветер — парус ставят; когда нет ветра — лошади тянут.

— И сколько же их всего? — спросил Латышев.

Старый ханты подумал, растопырил пальцы, поднял их к лицу, слегка дергая ладонью.

— Два раза десят, — сказал по-русски. — И пят.

— Двадцать пять? — удивился Фролов. — А должно быть тридцать. Уточни, Люся. Может, он напутал?

Девушка быстро переспросила у старика по-хантыйски. Он оскорбленно поджал губы, презрительно оглядел девушку с головы до ног. Заговорил отрывисто, возмущенно.

— Двадцать пять, — перевела Люся. — Сам считал, Зачем, говорит, ему обманывать?.. Может, говорит, пять человек умерли? А может, говорит, отделились и ушли вверх по Оби. Но он сомневается. В самом устье Назыма Сардаковы живут. От них человека с новостями не было, значит, никто не проходил. Если б прошли, знали бы. На реке все знают…

— Все знаем, — кивнул старик. — Закон такой.

— Придется, видимо, нам самим заглянуть к Сардаковым, — Фролов, прищурясь от солнца, поглядел на пароход. — Тревожат меня эти пятеро… Ну хорошо, с этим мы разберемся. Спасибо вам. — Улыбнулся старику, пожал его торопливо вскинутую навстречу руку. — Началась мирная жизнь, отец. Везите мясо, рыбу, дичь… — И, напряженно собрав в складки лоб, повторил с усилием по-хантыйски: — Кул-воих няви тухитых!

— Мал-мал понимашь по-нашему? — Старик засмеялся, отчего глаза совсем утонули в глубоких, резких морщинах. — Сделаем, как просишь, кожаный начальник, сделаем. Больно ладно Никишка-ики торговать стал, При Астахе-купце мало давал, при начальник Лабутин — много. Сделам!

— Теперь всегда честно платить будут, верь мне. — Фролов осторожно вытянул пальцы из ладони старика. И сразу повернулся к Латышеву. — Будь бдителен, Андрей. Не выходят у меня из головы эти пятеро. — Пошел, ссутулясь, к шлюпке, в которой уже сидели за веслами бойцы. — И ни на миг не забывай: заготовка, заготовка и еще раз заготовка. Постарайся к нашему возвращению сделать максимум возможного. Быть революционером — значит быть хорошим хозяйственником.