— Все победители Игр дают интервью. Даже если это были последние Игры в истории Панема.
***
Громкая вступительная музыка прокатилась по огромному холлу, заполненному людьми. Джи готов был спорить, что билеты на это интервью стоили баснословных денег — кто знает, какую ещё штуку эти парни выкинут? Цезарь Фликерман сидел в кресле всё с тем же хозяйским видом, напротив него на диванчике расположились Боб, Рэй, Фрэнк и Джерард, а рядом с ними сидел Майки в компании Дэвида Джонса. Вся команда в сборе. Строгие чёрные костюмы, накрахмеленные рубашки и галстуки казались неудобными, особенно после мягких больничных пижам, но Дэвид настоял на таком образе. Победа на Играх — больше не гладиаторский триумф, которым следует восхищаться, необходимо было отдать должное погибшим трибутам, которым не повезло дожить до переворота. Правда, Фрэнк в последний момент пропал на минуту-другую и вышел на сцену уже в неизвестно откуда взявшихся джинсах вместо строгих брюк, заявив, что ему так удобнее. Джерард улыбнулся про себя — он всё ещё протестует, хоть власть и сменилась.
Сам Уэй тоже выглядел иначе, чем на своём предыдущем интервью, когда всё, что он мог вызвать, — жалость. Игры многое изменили в нём самом, и, наверное, стоило как-то выразить это внешне. «Красный?» — поднял брови Рэй, впервые увидев Джи с новым цветом волос. Пожалуй, да: будь то пламя революции или пролитая зазря кровь — он считал, что именно так было нужно. В конце концов, первое, что сделал Фрэнк, придя в себя, — отправился к стилисту Джерарда, чтобы набить на руке новую татуировку. «Loyalty, Respect, Honesty» — он уверял, что в неё вложен большой смысл, и, наверное, это и правда было так. После пережитого не хотелось совершать глупостей. Так чем же хуже сам Уэй? Ну, за исключением того, что он до дрожи в коленках боится иголок.
— Итак… — многозначительно протянул Цезарь Фликерман, расплываясь в улыбке. — Вы спросите меня, почему на кресло победителя метят сразу шесть молодых мужчин — да-да, Фрэнки, после всего, что вы пережили, я уже не смогу называть вас мальчишками! — ведь победителей было четверо?.. И я всё расскажу, но сперва — встречайте! Победители сорок восьмых по счёту Голодных Игр, обошедшие все правила, перевернувшие новую страницу истории, снискавшие вашу безграничную любовь!..
Это звучало так громко, так чрезмерно пышно, что у Джерарда скулы свело. Но Цезарь не фальшивил, нет: просто здесь так было принято. И, заглушая своим звучным голосом бурные аплодисменты и восторженный свист, он назвал по очереди их имена:
— Фрэнк Айеро, Дистрикт-3! Джерард, — надо же, правильно выговорил его имя, впервые, а всё время, — Уэй, Дистрикт-6! Боб Брайар, Дистрикт-7! И, наконец, Рэй Торо, Дистрикт-9!
Они чуть приподнимались с кресел, чтобы поприветствовать зрителей, и чинно кивали. Никто не улыбался: Дэвид велел быть сдержанными, но его наставлений и не требовалось. Интервью после Голодных Игр — не самое весёлое мероприятие. Но Цезарь продолжал, как ни в чём не бывало, пока Джи медленно прокручивал в голове всё то, что хотел сказать сегодня.
— Ну, а этот замечательный юноша рядом, — щебетал ведущий, — никто иной, как Майкл Уэй, дамы и господа! Тот самый парнишка, чьё имя было названо на Жатве, брат Джерарда, вместо которого тот героически вызвался добровольцем! Майки, ну же, покажись публике! Майкла пригласил в столицу всеми нами любимый Дэвид Джонс, — доверительно сообщил Цезарь. — Тот самый Дэвид, благодаря которому на Арене состоялась музыкальная группа!
Снова шквал аплодисментов, а затем Дэвид, взяв у Цезаря микрофон, тихо и скромно проговорил:
— Группе не хватало бас-гитариста, а Майкл отлично играет.
— Уверен, мы ещё сможем убедиться в этом, — широко улыбнулся Цезарь. — А пока у меня вопрос к нашим победителям: расскажите, что вы чувствуете? Каково это — быть героями в глазах тысяч людей, знать, что почти каждый житель Панема переживал за ваши судьбы, как за свои собственные?
Переживали? Они и впрямь переживали? Или просто щекотали свои нервы, ожидая финала?
— На самом деле, мы вовсе не ощущаем себя героями, Цезарь, — заговорил Рэй.
— Если честно, мы просто пытались выжить, — добавил Боб.
— Быть искренними, — задумчиво протянул Джи.
— И остаться собой! — поддакнул Фрэнки.
— В общем, — подытожил Рэй, — мы делали то, что считали правильным. Чудо, что это закончилось именно так.
— А в какой момент вы поняли, что сможете стать командой? Мы все поняли, что это Джерард собрал вас вокруг себя. Ведь он негласный лидер вашей группы, верно?
— Нет! — торопливо выкрикнул Джи, и одновременно с ним Фрэнк заявил, что да. Джи смерил его разгневанным взглядом, а Цезарь испытующе молчал, ожидая ответа. Уэй чувствовал на себе взгляды публики, Дэвида, Майки… И парней, которые, кажется, действительно считали его лидером. И он заговорил: — Цезарь, ты же видел меня перед самыми Играми, вы все видели! Разве я был похож на парня, который соберёт вокруг себя такую отличную команду? Не-ет, это скорее был парень, который спасибо-что-не-умер-первым. Вы ведь все так считали. Все, кроме Фрэнка. Кроме Рэя. Кроме Боба. Потому что они захотели помочь мне! У этих ребят необъятные сердца, серьёзно. И огромный талант. Если бы не они, нас бы здесь не было. Спасибо вам, парни.
— Если говорить начистоту, то… Без Джи ничего этого бы не было, — упрямо заявил Рэй. — Но так и быть, приятель…
— Без нас ты бы долго не протянул, — со смехом закончил за него Боб. — Но если честно, то вклад каждого был просто огромен.
— Это верно — а уж как мы все волновались, наблюдая за вашими злоключениями!.. Правда, Майки? Расскажи нам немного о своих чувствах, ведь это ты в какой-то степени вызвал этот переполох!
«О, куда больший, чем ты думаешь», — подумал Джерард, со смесью ужаса и восхищения представляя, как младший братец подсыпает яд в бокал президента. Пока они корчились в попытках бунтовать на Арене, Майки совершал настоящую революцию. Но Цезарь говорил не об этом — он лишь имел в виду то, что младший Уэй должен был стать трибутом. Джи сглотнул — он боялся, что они и так уже до костей перетрясли Майкоса, пытаясь выведать самые душещипательные подробности… Но он был уже не тем угрюмым напуганным ребёнком, как пару недель назад. Он знал, что сказать.
— На самом деле, я надеюсь, что никому не доведётся пережить то, что я испытал, когда Джи вышел занять моё место. Это… — Он сглотнул и посмотрел на Джерарда таким взглядом, что внутри всё перевернулось. — Это огромная благодарность, и ещё любовь, и… чувство вины. Я не хотел, чтобы ты пострадал из-за меня, Джерард, — прошептал он, и публика издала единодушный стон умиления. Джи заёрзал в кресле: хотелось вскочить, обнять Майкоса и убраться подальше от камер и жадных взглядов зрителей. Но было нельзя, и он лишь натянуто улыбнулся:
— Ты же знаешь, я не мог поступить иначе. Я бы не простил себе, если бы с тобой что-то случилось.
Пауза после этих слов затянулась. Да и зачем братьям повторно выворачивать душу наизнанку перед всем Панемом, если всё самое важное было высказано давным-давно, когда за спиной не маячили жадные взгляды зрителей? Чтобы нарушить эту неловкую тишину, вмешался Цезарь:
— Так или иначе, всё случилось как нельзя более удачно! Думаю, я мог бы сказать, что это сама судьба познакомила всех нас с вами! Мы должны благодарить её за такую удачу, друзья мои!
Лучезарная улыбка. Овации. Что ж, спасибо, что не прикончили, дорогие все. Джерард был рад, что Цезарь договорился с Дэвидом на счёт ещё одной песни от парней прямо во время интервью: она скажет обо всём гораздо лучше, чем смог бы Джи или кто угодно из его друзей.
— Цезарь, — чуть приподняв руку, унял это буйство Уэй, — думаю, здесь нельзя говорить только об удаче. Голодные Игры — самая большая неудача, которая могла бы случиться с кем-либо. Хорошо, что никому из вас не пришлось — и больше никогда не придётся с этим столкнуться.
Видя, что его протеже начал немного не ту речь, что от него ожидали, осторожно вмешался Дэвид Джонс:
