Его можно было понять. Вряд ли у кого-то остались хорошие воспоминания от Арены, а лучший способ забыться — оборвать все связи с тем, что могло напомнить о пережитом. Но не сейчас же, в разгар выступления! Им ещё было, что сказать, хотя бы ещё одна песня! А дальше и сам Джерард, да и Рэй, Фрэнк и Майки были готовы навсегда покинуть Капитолий и скрыться от любопытных глаз.

— Мы понимаем, — мягко сказал Рэй, — и никто из нас не будет выступать лишь потому, что вокруг полно хорошеньких фанаток, или потому, что нам будут платить сказочные гонорары. Но нам ещё есть, что сказать.

— Интервью ещё не закончилось, мы должны сыграть ещё одну песню, — кивнул Фрэнк, — ну, ту, которая «на-нанана», ты помнишь? Это важно.

— Думаю, следующая песня будет последней не только для тебя. Это не группа, это идея, ты помнишь? — чуть улыбнулся ему Джи.

Цезарь просто метался за сценой, не зная, во что вот-вот может превратиться его интервью, так хорошо спланированное. Зрители гудели в ожидании сами не зная чего. Нужно было что-то делать; Уэй заметил Дэвида — тот кивнул ему и показал задранный вверх большой палец. Всё было правильно.

Джерард обернулся назад, ища поддержки у парней: ему хотелось ещё — оказалось, петь, когда ты видишь перед собой людей, кричащих от восторга при звуке твоего голоса, в десятки раз круче. Он видел их, слышал, чувствовал, и он хотел больше — кровь кипела, и эмоции искали выхода. Парни, казалось, не против были сыграть снова, и Джи, поддаваясь буйному огоньку внутри него, бездумно закричал:

Na nanana nananananananana

Уловив его настроение, Рэй и Фрэнк подхватили мотив, и три голоса теперь сливались в один; Майки в эйфории метался по сцене — казалось, он мечтал об этом всю свою жизнь, — и даже Боб, так хотевший уйти сейчас, в самом конце, заразился этим безумным ритмом. Джерард в восторге носился по площадке, вспоминая себя, каким он попал в Капитолий. Тогда ему так хотелось выключиться, абстрагироваться от мира с помощью наркотиков — теперь он менял мир по своему усмотрению, и чувствовал поддержку. Друзей, брата… Публики. И он обращался к публике: сейчас ему нужно было от них то, чего они требовали от всех трибутов за сорок восемь лет существования Голодных Игр.

Love, gimme love, gimme love,

I don’t need it, but I’ll take what I want

From your heart and I’ll keep it

In a bag, in a box, put and x

On the floor,

Gimme more, gimme more, gimme more!

Shut up and sing it with me!

Да, любовь — то, чего он жаждал от Капитолия: забрать их чувства, как поступали с ним они всё время с начала той роковой Жатвы. Заполучить её и припрятать до будущих времён, выжать из столичных жителей всё, а пока — пока они поддавались волне безумия и скандировали вместе с ним, Рэем и Фрэнком.

Na nanana nanana

Let’s blow an artery!

Nanananananananananana

Eat plastic surgery!

Nanananananananananana

Keep your apology!

Give us more detonation!

Он не винил капитолийцев в тупости или равнодушии — нет, не сейчас. Пусть кричат от восторга при виде татуировок, париков, вживлённых под кожу бриллиантов — Джерарду Уэю нет до этого дела. До того, что каждый здесь помешан на идеальной внешности, пластической хирургии, дизайнерской одежде — быть может, однажды красота убьёт этот мир, но не теперь. Теперь Джи и те, с кем он прошёл самый тяжёлый путь своей жизни, должны вскрыть нарыв, показать жителям столицы, как здесь всё прогнило — они должны взорвать все прежние устои. Наверное, ради этого стоило попасть на Игры.

— More, gimme more, gimme more! — завёл Рэй надсадным голосом — Джи и не думал, что он может звучать так агрессивно. И поспешил продолжить, чтобы не нарушать целостность композиции. Зрители были для него кем-то вроде тех психологов, к которым водят особо проблемных школьников, чтобы решить их проблемы с поведением или асоциальностью: Джи в своё время не попал ни к кому из них, зато теперь мог высказать всё, что кипело в нём столько лет, и пусть публика визжит от восторга и тянет к нему растопыренные пальцы — он почти любит их за это. В конце концов, он столько времени выворачивал перед ними душу, что ещё одно откровение не станет лишним.

Let me tell you ‘bout the sad man,

Shut up and let me see

Your jazz hands,

Remember when you were a madman…

Пожалуй, они были полными психами для Капитолия, но игра стоила свеч. Джерард Уэй, маленький крысиный король, подошёл к краю сцены и посмотрел в глаза всем тем, кто ликовал сейчас в безумном восторге. Он больше не пел — говорил, чётко и просто, и это должно было пробить сильнее, чем что-либо прежде. Это был звёздный час парней — три гитары и ударные, и можно сойти с ума от их игры — так хороши, — ну, а если кто-то расслышит тихий голос солиста…

В глазах толпы Джерард видел маленьких детей, тянущих руки к небу — детей Капитолия, всех детей Панема, тех, чьё будущее было так зыбко и призрачно, словно песчаные замки. И они молили о спасении своих пёстро разодетых ангелов — парики, перья и блёстки, — которые вышлют тебе кусок хлеба, если ты убьёшь кого-нибудь на Арене. Джерард был таким ребёнком. Каждый из них был им. Но Джи думал о брате, говоря всё это.

Right here, right now all the way in Capitol city

The little children raised their open filthy palms

Like tiny daggers up to heaven!

And all the juvee halls and the ritalin rats,

Ask angels made from neon and fucking garbage

Scream out «what will save us?»

And the sky opened up…

И нашёлся ангел, который спас их. Теперь Джи смотрел только на Дэвида Джонса, спустившегося с небес, чтобы вытащить четверых неудачников с Арены — изменить мир хочет каждый, но готов ли кто-то умереть ради этого?

***

Радио играло слишком громко, мешая спать, даром, что машина то и дело виляла на поворотах. Джерард сморщился и потёр затёкшую ото сна в неудобной позе шею: его разбудила Na Na Na, их старая песня. 2010 был неплохим годом — настолько, что что-нибудь из того альбома до сих пор то и дело звучит по радио. Пока что. Быть может, они уже далеко не те вечно молодые бунтари, какими были когда-то, у каждого своя дорога, гораздо более спокойная и незаметная, чем шесть лет назад. Но тогда они сумели сделать кое-что важное — быть может, почти столь же важное, сколь и свержение тирана во имя спасения жизней сотен подростков, сейчас и в будущем.

Alright, Children.

The lights are out and the party’s over.