Он решил сделать привал, когда невдалеке показались фигуры огромных кактусов. Джерард готов был поклясться, что те источают чуть сладковатый аромат, а приглядевшись, увидел на верхушках гигантских лап бледно-розовые цветы. В желудке мгновенно образовалась ощутимая пустота; раньше он не замечал этого, но теперь стало очевидно, что день без пищи (если не считать нескольких шишек, которые, впрочем, вскоре опять оказались на земле) не прошёл даром. Необходимо было подкрепить силы, а отдохнуть можно и у подножия гигантских растений. Собравшись с силами, Джи с удвоенным энтузиазмом зашагал в сторону многометровых силуэтов, вырисовывавшихся во мраке. Но даже гигантские тени не позволяли издалека оценить размеры громадин: карнегии уходили куда-то бесконечно высоко, пока не сливались с темнотой. Казалось, что они врастают в небо, подпирая его. Уэю смутно вспоминалось, что эти исполинские кактусы могут оказаться полезными — занятия по распознаванию растений, оказалось, научили его не только извлекать опий. Но что же это было? Кажется, цветы. Огромные бледные бутоны, напоминавшие блюдца, середина которых была заполнена сотнями золотистых тычинок. Говорят, мёд, полученный из их нектара, вызывает состояние эйфории… Стоп. Нельзя было опять возвращаться к затуманиванию разума, бегство от реальности никого не спасёт, а помощи извне ждать больше не приходилось. Раз уж последний знак свыше — сломанный указатель — буквально означал «Теперь ты сам по себе, борись», придётся взять на себя ответственность за всё, что происходит в его жизни, и сознание было первым на очереди.
Вздохнув, юноша подошёл к совсем молодому кактусу, высотой метра три, и выбрал несколько цветов, что пониже, а затем, по очереди обхватывая каждый ладонями, с усилием тянул их вниз, а они отрывались с влажным хрустом. Джерард сидел на земле, отстранившись от кактуса, ел водянистую мякоть, сгрызая её с кожуры, будто это был печёный картофель, и блаженно прикрывал глаза. Не то чтобы он чувствовал себя счастливым или хотя бы близко к этому — просто необъяснимое спокойствие впервые со дня Жатвы воцарилось в его душе. Из ночной темноты сверкнули два небольших круглых глаза: сычик, нашедший укрытие в дупле, выдолбленном в стволе кактуса, вопросительно глядел на нарушителя спокойствия. Юноша даже немного позавидовал ему. Это его дом, он чувствует себя в безопасности здесь, а главное, птахе совсем не обязательно умирать. Но что делать, такова жизнь — он даже почти смирился с уготованной ему участью. Сычик, негромко ухнув (разочарован?), взлетел и растворился в ночи, а Уэй так и смотрел туда, где ещё недавно сидел малыш, и думал о чём-то своём. Его растревожили звуки гимна, когда на небе вспыхнула фотография Хелены Сорроу с её отстранённым, неземным взглядом и полуоткрытым ртом — Джи подумал, должно быть, тело девушки уже доставили в Восьмой, и мысленно попрощался. Ему больше не было горько, но из глаз сами собой потекли слёзы, и он не пытался утереть их, глядя в давно уже опустевшее небо. Теперь там была лишь причудливая звёздная россыпь, да лунный серп робко выглядывал из темноты.
Как бы горько ни было, Джерард понимал, что нужно что-то делать, двигаться дальше. Раз уж он дал обещание полностью контролировать собственную жизнь и самому решать свою судьбу, нужно было собрать волю в кулак. Это оказалось нелегко, учитывая, что всю жизнь он занимался тем, что бежал от того, что пугало, используя ли наркотики и алкоголь, чтобы забыться, или на самом деле убегая за границы дистрикта, где всё осточертело. Он как будто держал собственное сознание за горло, не давая ему расслабиться, ускользнуть куда-то прочь и забыть о начатом. Сложнее, чем он думал, ведь человеку не запретишь жалеть себя. Самые сильные эмоции мы всегда испытываем по отношению к самим себе, либо любим так, что готовы ради этой любви пожертвовать кем угодно, либо без ума ненавидим, причиняя боль, которую бы не посмели заставить испытать ни одно другое существо. Сейчас Джерард жалел себя, тосковал не из-за смерти Хелены, а из-за того, что он, несчастный и одинокий, больше не встретится с ней, но, разумеется, не осознавал этого в полной мере. Сейчас гораздо нужнее было позаботиться о безопасности самого Уэя — найти убежище, чтобы переждать следующий день, когда на Арену вновь горячим покрывалом опустится день. Второй раз прикорнуть на голой земле, рискуя жизнью, юноша не мог себе позволить. Он шёл всю ночь, кожей ощущая, как остывает воздух, а земля перестаёт отдавать накопленное тепло; близился рассвет. Когда на горизонте появилась желтоватая полоса, Уэй подошёл к небольшой группе скал причудливой формы. Сейчас он не мог точно сказать, не там ли они останавливались с друзьями в самый первый день Игр, но это не так и важно. Там должно быть безопасно. Если, конечно, распорядители опять не выпустят скорпионов — хотя такой трюк уже не удивит капитолийскую публику, так что можно спать спокойно, Уэй и без того натерпелся, можно и оставить его в покое ненадолго.
Джерард нашёл в скале небольшую пещерку, даже, скорее, углубление, где лёг подальше к стене, отвернувшись, положил руку под голову и задремал. Снилось ему что-то удивительно будничное и даже унылое, но после нескольких дней настоящего ада (Mama, we all go to hell) было безмерно приятно просто пройтись по грязным улочкам дистрикта до булочной, послушать брюзжание пожилого соседа и даже навести порядок у себя в комнате — пускай во сне.
Было бы слишком хорошо и слишком неправдоподобно, проспи он до самого заката крепким сном младенца — Уэй проснулся, когда докрасна раскалившееся солнце поднялось уже высоко в небо, хотя не его слепящий свет разбудил Джерарда. Это было нечто скользкое и отвратительно шевелящееся, заползшее к нему под одежду, и когда Джи с трудом разлепил глаза, он ещё с минуту ёрзал на земле, пытаясь избавиться от неприятных ощущений: мало ли, почему чешется спина, тем более, когда ты давно уже не мылся?.. Во рту было прегадкое чувство сухости, язык словно прилип к нёбу, и первые мгновения спросонья он думал лишь об этом. А затем вздрогнул: он на арене, а не у себя дома, и странное щекотание — не пушистый хвост кота Бабблза. Эта мысль заставила Джерарда подскочить и рывком снять с себя куртку, отшвырнув подальше в сторону; затем он замер на мгновение, прислушиваясь, и принялся охлопывать себя по бокам — кажется, чисто. Тогда Уэй осторожно подполз к ветровке, потянув её за край рукава, и оттуда мигом выскользнула крохотная ящерка, кажется, вполне безобидная. Джи выдохнул с облегчением — это происшествие заставило его понервничать, но в конце концов, ещё раз хорошенько встряхнув куртку, он укутался в неё посильнее и снова закрыл глаза.
В следующий раз он проснулся от необъяснимого чувства тревоги, преследовавшего его во сне: Джерард пытался в нём идти против сильного порывистого ветра, но не продвинулся ни на йоту. Ноги увязали в песке, и Уэй хотел позвать на помощь, но стоило раскрыть рот, как он тут же наполнялся мелким пыльным крошевом. Джерард закашлялся и открыл глаза — возможно, это спасло ему жизнь, поскольку в тот же миг от него в испуге отпрянул мрачный силуэт. Джерард рывком сел на земле — с лица упал кусок какой-то тряпки — и покрутил головой; было ещё светло, но солнце потихоньку шло за горизонт — Джи отлично видел его из своей пещерки. А вот куда делся таинственный силуэт — не разглядел, но сердце стучало в груди, явно предостерегая парня об опасности, и он осторожно выглянул наружу, вмиг поплатившись за это: что-то неистовое тут же бросилось ему на спину. Запаниковав, Уэй проявил чудеса недюжинной силы и ухитрился сбросить незнакомца, тут же повалившись следом. Упав на мягкое тело трибута, он смог кое-как определить, что это девчонка, но вот из какого дистрикта — Джи не помнил. Ясно было одно: это точно не Элизабет Вериго. Увы, это не делало девушку менее опасной. В её руке Джерард разглядел нож.
Позже он ни за что не поверил бы, что сделал нечто подобное, но в минуту опасности его сознание работало невероятно чётко, настолько слаженно с телом, что все движения его опережали ход вспуганной мысли. И в первую очередь Джерард попытался выхватить у соперницы оружие — небольшой охотничий нож был обёрнут ещё одним куском ткани, и девушка, перекатываясь по земле, больно кусаясь и пихая Уэя локтями, попыталась зажать ему нос, перекрыв дыхание: ощущение как во сне, когда он не мог вдохнуть — что, если девица пыталась его задушить?.. Он так и не выхватил нож, но исхитрился заломить сопернице руку — ненадолго, впрочем: она мигом перекатилась и навалилась острой коленкой на его грудь. Девица была жилистой, крепкой, не в пример ему самому, и боевые навыки её были очень хороши для такого, как Уэй: в какой-то миг он ощутил себя безвольной тряпичной куклой, с которой делают, что хотят, и только мысль об этом заставила его вновь собраться. Он сам вправе распоряжаться своей жизнью. Только он и никто другой.
