В этот раз спасти Джерарда будет некому, а внезапно разлившаяся река тем временем не давала ему шансов вынырнуть и сделать хотя бы глоток драгоценного воздуха. «Кажется, ты хотел пить, Уэй?..»

Беспомощно барахтаясь, Джи пытался выплыть, откашляться — в лёгких уже скопилось полно воды, а глаза застилали слёзы отчаяния и бессильной злобы. Глубина — самый сокровенный его страх, самый мучительный, и сил сопротивляться течению уже не было: каждый раз хватая носом ещё немного жидкости при попытке вдохнуть, он вскоре не мог уже дышать совершенно и хотел отдаться во власть безжалостного потока, теряя сознание, но продолжал по инерции бултыхаться и судорожно пытался сделать вдох. Мимо проплыло мелкое деревце, вырванное с корнем — он слишком поздно успел сообразить, что оно могло бы стать спасением. В груди невыносимо жгло, перед глазами темнело, и Джи уже не силился открыть их, но всё еще порывался дышать и бил руками по воде, чтобы хоть как-то оказаться на поверхности. И несмотря на эту никчёмную борьбу за выживание, он чувствовал приближение смерти, знал, что уже покойник. Говорят, перед гибелью вся жизнь проносится перед глазами, но Джерард успел увидеть только, как Майки разбил очки в последний день перед Жатвой, и понадеялся, что без них младший брат не сможет разглядеть предсмертную гримасу старшего на экране их допотопного телевизора.

Новая волна отчаяния не дала Уэю пойти ко дну так быстро: что-то заставило его сосредоточиться и расслабиться на короткий миг: держаться на воде показалось намного проще. И он принялся работать руками, стараясь выплыть несуществующим пловцовым стилем — перепуганной дворовой шавки. Руки быстро устали грести, и лёгкие с каждым мгновением жгло всё сильнее, но нужно было выбираться, и Джи подумал, что мог бы ухватиться за уступ в скале. Отдав этому все свои оставшиеся силы, он долго цеплялся слабыми пальцами за стену каньона, пока не схватил наконец что-то прочное и не повис вдоль скалы безвольной тряпкой. На дальнейшее его не хватало, но Джерард наконец сумел откашляться и продышаться. Его пальцы мёртвой хваткой держались за выступ, а потом вдруг очередной бурный поток подбросил Уэя, снова заполонив легкие ледяной и горькой жижей, и тот, сам не сознавая, как, перевалился через скалу, оказавшись на сухой и твёрдой земле. Перекатившись на четвереньки, Джи незамедлительно вырвался, прочищая лёгкие, и его трясло крупной дрожью — от пережитого ужаса, от холода, от жалости к самому себе.

Казалось, целую вечность он сидел на коленях, ссутулившись, и тяжело дышал, приходя в себя. Постепенно капли, стекавшие по лицу и застилавшие глаза, высохли, а сердце уже не колотилось так часто, обезумевшей птицей пытаясь проломить рёбра и вырваться из груди; как бы ужасно ни было происходящее, оно осталось позади, и мутный поток, всё ещё продолжавший реветь и пениться за уступом, больше не угрожал Джерарду. Промокшая ткань стала неприятно прилипать к телу, и юноша, никогда не любивший открытой одежды, не желая выставлять напоказ не только свои мысли, но и тело, всё же снял куртку и взял в руку. Теперь нужно было как можно дальше отойти от злополучного каньона: Уэй не удивился бы, затопи распорядители всю арену. Чуть прихрамывая, он поплёлся в неизвестном направлении.

С каждой минутой солнце припекало всё сильнее; с одной стороны, это было неплохо — оно высушивало одежду, и скоро Джи смог бы вновь скрыться в своей тряпичной раковине, но с другой — становилось всё жарче, и к Уэю, несмотря на то, что тот какой-то час назад наглотался воды даже сильнее, чем хотелось бы, начала медленно подкрадываться жажда. Однако пока что мысль об этом не особо тревожила парня, и он шагал вперёд — туда, где у самого горизонта в пустынной дымке вырисовывались сиреневые силуэты скал. Там, как ему казалось, безопаснее всего. Тишина начинала действовать на нервы: не пролетело ни единой птицы, и ветер почти не чувствовался. Земля — выжженная равнина. Именно сейчас, а не тогда, когда обнаружил тело Хелены, Джи почувствовал себя по-настоящему одиноким, оставленным всеми и самостоятельно оставившим всех. Где-то там, дома, Майки следит за ним, не отрывая глаз от экрана, а ребята на Арене, быть может, вспоминают о нём. Ведь он сам их бросил — сам напросился на Игры, сам, поддавшись эмоциям, ушёл прочь от Боба, Рэя и Фрэнка. Чем угодно он сейчас бы пожертвовал за простой разговор. Иногда, когда в школе было совсем уж невыносимо одиноко, маленький Джи представлял себе, что рядом — друг, всегда готовый понять и выслушать. Этот некто почти не говорил, лишь соглашался с мыслями Джерарда. Вскоре Майки стал постарше, и воображаемый собеседник исчез сам по себе, молча ушёл, прикрыв дверь. Теперь, лет десять спустя, он вновь был нужен, как никогда. Уэй чувствовал себя крайне неловко, словно действительно пытался заговорить с человеком, которого когда-то предал. Хриплым голосом, подчиняясь какому-то изломанному ритму, звучавшему в его голове, парень пробормотал:

You’re not in this alone;

Let me break this awkward silence.

Let me go, go on record

Be the first to say I’m sorry.

Выходило похоже на мелодию — странную, диковатую, но что ещё может спеть человек, то и дело оказывающийся на краю могилы? Наверное, стоило извиниться перед этим призраком из прошлого, таким же как его бабушка, но никогда не бывшим по-настоящему живым. Прости, что оставил тебя на долгие годы? Прости, я вообще люблю бросать людей, как видишь? Майки, ребят, бабушку, даже Хелену уберечь не смог… Чем же ты лучше, бестелесная фантазия? Горло жгло из-за жажды, однако пение казалось сейчас насущной необходимостью: в противном случае Уэй сошёл бы с ума. Или он уже?.. Солнце стояло в зените, даже собственная тень сжалась до размеров крошечного пятна под ногами, и вокруг нет ничего, ничего, кроме желтизны песка, раскалённого неба и ослепительного солнечного света. Пустота. Хуже, чем засыпать, когда каждую ночь снятся кошмары, ведь сейчас проснуться невозможно. Джи зажмурился, сжал веки так сильно, что из глаз потекли слёзы, но и здесь спасения не было — невыносимо яркий солнечный круг отпечатался на сетчатке. Мгновенно солнце приблизилось, обжигая ресницы, оно зависло прямо перед лицом и не желало исчезать, как бы Джерард ни вертелся на месте. В ужасе он отпрянул назад, почти повалившись на спину — огненный шар следом; закрыл лицо руками — жар и сияние просочились сквозь пальцы, точно кипяток стекал по лицу.

And in this moment we can’t close the lids on burning eyes,

Our memories blanket us with friends we know like fallout vapor.

Он попытался открыть глаза, и мутные, ослепительно яркие круги замельтешили прямо перед носом, заставляя Джи взвыть от ужаса: что это, новая уловка распорядителей, или несчастный малый из Шестого просто заработал солнечный удар и теперь страдает от галлюцинаций? Но боль в глазах не была фантомной: самая что ни на есть реальная, она сводила с ума, и желая избавиться от жгучих лучей, расплавленным золотом затекавших под истонченную кожицу век, Джи повалился на землю, с мученическим стоном вгрызаясь ногтями в пересохшую почву.

Пожалуйста, прекратите. Он хочет выйти из игры.

Шумно дыша, Джерард продолжил цедить слова сквозь стиснутые зубы — резко, безжалостно отрывая их от слепившихся растрескавшихся губ. Голос перетек в сипящее бульканье — Джи уже не мог заставить себя выговаривать слова даже для того, чтобы отвлечься, и лишь катался по земле, стараясь спрятать лицо в песок, закрыть глаза рукой, зарыться с головой, словно страус — ничто не помогало; слепящий свет находил его всюду. Перекатившись на спину, Уэй бросил мимолетный взгляд на небо, столь ярко-голубое, что казалось, такого цвета не могло существовать в природе. На небе он разглядел тёмную точку, а за ней и другую: что это, ещё стервятники? Джи показалось, они слетелись посмотреть на его предсмертные муки и делают ставки, как скоро он откинется, чтобы вырвать сердце из прекратившей трепыхаться груди. А может, это были просто видеокамеры — хотя какая разница, по ту сторону оптических стёкол сидят такие же точно падальщики и делают свои ставки, гадая, когда наконец ударит пушка, чтобы не видеть больше на своих экранах это скучнейшее зрелище. Джерард Уэй и подумать не мог о том, что капитолийцы с восторгом наблюдают за его злоключениями, выделяя среди других трибутов как самого необычного. Впрочем, в данный момент Джи не мог подумать ни о чём вовсе: раскалённый жар, казалось, через глаза проходит прямо в его мозг, превращая серое вещество в жидкий супец, который и на арене жрать не станешь. Кости ломило, и он словно горел в адском пламени («Mama, we all go to hell», — бросилась в глаза подзатёршаяся надпись на предплечье). Пытаясь почувствовать своё тело, убедиться, что оно ещё существует, Джи изгибался на земле под немыслимыми углами, корчась, словно в судорогах, и продолжал по капле выцеживать слова безумной песни. Когда же кончатся эти муки?..