Ближе к концу песни Джерард вдруг сам изменил мелодию, которую пел. Боб быстро подстроился, пальцы Фэнка неподвижно зависли на несуществующих струнах и задвигались немного иначе, Рэй потянулся к рюкзаку за блокнотом с рисунками Джи и начал что-то быстро записывать… А потом Джи замолчал, тяжело переводя дух, задыхаясь. Все четверо переглядывались, глаза их лихорадочно сияли, а Рэй Торо держал перед собой листок с наспех нацарапанными на тонком листе аккордами.
Никто и словом не обмолвился о случившемся, только Фрэнки в возбуждении воскликнул:
— Это было… круто!
***
Солнце палило нещадно. Создавалось впечатление, будто небо просто горит, обжигая сухим горячим воздухом все, что находится под ним. Дышать было трудно; пить хотелось едва ли не до потери рассудка, но воды нигде поблизости не было, а идея идти на ее поиски выглядела полным безрассудством теперь, когда пустыня перед глазами будто плавится, расползаясь во все стороны и создавая причудливые миражи. Выжженная земля раскалилась настолько, что больно было коснуться ее. Мертвая тишина резала слух. Организаторы Игр, казалось, сделали с ареной что-то противоестественное, отчего теперь ни один предмет не отбрасывал тени; укрыться было негде.
Поначалу, как только стало очевидно, что жара, уже привычная, сегодня становится в разы сильнее, Джерард Уэй и его товарищи по несчастью решили уйти с насиженного места на поиски ручья, но спустя час блуждания по арене Бобу стало плохо. Этот здоровяк перепугал троих своих союзников, грохнувшись в обморок прямо на ходу, а затем, когда пришел в себя, обнаружилось, что у него сильный жар вкупе с головокружением и тошнотой. Боба знобило и рвало, так что ребята никак не могли продолжить путь; теперь они просто ждали наступления темноты, когда спадет иссушающий зной и можно будет добраться до ущелья, где провели свой первый день на арене Джи и Фрэнки. По крайней мере, там-то уж наверняка был источник воды.
Джерард сидел на пересушенной земле, осоловело моргая глазами. Одурманенный жарой, он еще утром снял с себя ветровку и футболку, которые выдали в Капитолии, и теперь все его тело зудело, обгоревшее. Рэй, напротив, кутающийся в тонкую светлую куртку и даже надевший на голову капюшон, назидательно заявил, что если бы напарники послушались его совета, то ни Бобу, ни Джерарду не было бы сейчас так плохо. Что пот, скапливающийся под одеждой, быстро охлаждается, и тогда палящее солнце кажется не таким уж и мучительно обжигающим. Фрэнк, который ветровку не снимал, был с ним молчаливо согласен. Он, как и все, изнывал от жары, но держался довольно бодро и пытался подбодрить всех остальных — особенно Брайара, но тому было не до напарника. Боб лежал в наглухо застегнутой куртке, с головой, замотанной футболкой, и по вискам его стекал холодный пот. Седьмой бредил, видел какие-то миражи и галлюцинации и говорил о них что-то невразумительное, и Джи вдруг задумался: а насколько близко это состояние к тому, в которое проваливаешься, приняв дозу морфлинга или опия… или хотя бы как следует напившись? Напившись… Сейчас это слово вызывало в мыслях Джерарда отчетливое изображение ручья или какого-либо другого источника воды — он даже заставлял себя представить, будто пьет ее, а та, прохладная и словно бы чудодейственная, стекает в желудок, смачивая пересушенное горло… Но иллюзия воды так и оставалась иллюзией, и Джи не понимал, почему его жажда так мучительна, несмотря на то, что последние капли из бутылки они допили всего пару часов назад. А где-то там, по ту сторону объективов невидимых камер, за погибающими от жажды трибутами наблюдали люди, могущие помочь, но не собирающиеся делать этого: им просто нравилось смотреть на мучения четверых парней из бедных дистриктов. И это выводило Джерарда из себя: какого черта они все прилипли к своим телеэкранам?!
Turn away,
If you could get me a drink
Of water ‘cause my lips are chapped and faded
— Ребят… — подал голос Фрэнки. — Кажется, Бобу совсем плохо…
Джерард вздрогнул — голос напарника вывел его из странного оцепенения, в котором он пробыл, казалось, целую вечность. И только теперь Уэй вдруг понял, что Боб перестал бредить и вообще не подавал теперь признаков жизни. Он лежал, повернувшись на бок, губы его были полуоткрыты, глаза же, напротив, закрыты; на лбу виднелись капли пота, а грудь не вздымалась, как если бы парень дышал. Не сговариваясь, Джи, Рэй и Фрэнк приблизились к нему. Торо прижал пальцы к шее Боба, прощупывая пульс. Пару мгновений спустя он отстранился и растерянно посмотрел на напарников.
— Нет? — тихо спросил Уэй. Девятый не ответил, и Джерард громче, с нотками паники в голосе, повторил: — Нет?!
Он оттолкнул Рэя и сам прижал пальцы к сонной артерии Брайара. Было страшно, невыносимо страшно; история повторялась: один из его напарников умирал на арене, и ничего нельзя было сделать — только ждать выстрела пушки, оповещающего о его смерти. Но пушки не было, и это давало ребятам слабую надежду. Боб был сильным и выносливым. Он не мог просто так умереть от обезвоживания. Это слишком глупая смерть. Не его смерть.
Минуты длились бесконечно долго и казались часами, днями, годами. Кажется, все четверо трибутов медленно умирали в этой огромной пустыне. Выхода не было — только ждать. И они ждали. Фрэнк самозабвенно обгрыз
ал заусенцы на пальцах, Рэй не менее самозабвенно кусал губы, а Джерард отупело смотрел перед собой, слушая, как медленно и гулко бьется собственное сердце. Боб все так же не подавал никаких признаков жизни, и лишь целую вечность спустя чуть шевельнулся, приоткрыл глаза и захрипел. И напарники снова окружили его, хотя никто и не знал толком, ради чего. Может, просто убедиться, что Брайар жив. Хотя смотря на него, Джи не совсем был уверен в этом. Боб походил на мертвеца, восставшего из могилы, измождённое лицо искажала гримаса. Если они не добудут воды, долго он не протянет. И каждый прекрасно понимал, что распорядители Игр или пересытившиеся роскошью капитолицы без особого труда спасли бы парня, если бы захотели. Быть может, они просто не видят страданий Седьмого, не заметили среди экранной суеты и тысяч иных способов потратить баснословные суммы денег? Нет. Эти зажравшиеся свиньи все видят и все знают, сейчас потрескавшиеся губы Боба на каждом экране, вся страна глядит в его исполненные ужаса глаза, но всякий делает вид, что это не так. Отчаянное усилие, напоминающее предсмертные судороги, и раскалённый воздух пустыни будто бы трескается, растревоженный голосом Боба.
— Я не протяну дольше получаса, — с трудом заговорил он, глядя на союзников, — и… должен сказать… Вы классные союзники… и друзья. Надерите задницы этим уродам.
Джи хотел что-то возразить, но вдруг заметил на песке чуть поодаль кусок серебристой материи. Подарок от спонсоров? Едва ли. Юноша крепко зажмурился, отгоняя мираж, но когда открыл глаза, серебристая ткань стала лишь отчетливей, и под ней явно было что-то большое.
— Ребята! — воскликнул Джи в крайнем возбуждении, позабыв об умирающем друге. — Это… Это парашют!
Никто не поверил ему: парашют означал блгосклонность и поддержку спонсоров, означал, что Боб будет жить. И даже Арена на какой-то миг стала казаться не столь отвратительно жестоким местом. Слишком хорошо — надежда, загоревшаяся в сердцах ребят, надежда, от которой каждый из них уже давно отказался. С каждой секундой она все ярче пульсировала у них под ребрами живительным ключом: распорядители прислали им воду, это наверняка была вода — потому что чем еще это могло быть?.. А затем Джерарду показалось, что он сходит ума (если можно свихнуться ещё сильнее). Серебристые купола в небе над его головой. Они появились один за другим, там, вверху, и было предельно ясно, что все эти богатства действительно предназначены четверым неудачникам внизу, едва ли способным войти хотя бы в восьмёрку финалистов. Переливающиеся в небе серебристые парашюты напомнили Джи крылья ангелов; когда его бабушка умирала, кто-то оставил у её постели листок, очевидно, вырванный из книги: ангел с серьёзным взглядом пронизывающих глаз на неестественно темном, почти буром лице, и изящные крылья за его спиной — тончайший слой серебристой краски. Это казалось мальчику чудом: нигде не было такой краски, даже в капитолийских передачах, даже на вещах местных богачей, будто это была и не краска вовсе, а сама надежда, нанесенная на бумагу. Джерард так и не узнал, кто оставил этот рисунок — будто бы тот был ниспослан свыше, как подлинное чудо. Но напрасно: Хелена скончалась. Впрочем, оглядываясь назад, Джерард прекрасно понимал, что так было лучше. Беспомощно балансировать на краю могилы — это ещё не значит жить. Лучше уж умереть, чем чувствовать, как каждый вздох наполнен болью и страхом — как раз это и ощущали сейчас четверо союзников, загнанные в смертельную ловушку. Это не жизнь.
