Комментарий к XII

My Chemical Romance – Early Sunsets Over Monroeville

========== XIII ==========

Утро разбудило Джерарда ярким солнечным лучом, скользнувшим по лицу и слепящим сквозь закрытые веки. Луч этот стал белой вспышкой, оборвавшей какой-то безрадостный сон, из которого Джи никак не удавалось вынырнуть самому, и теперь он сидел, безжалостно растирая глаза ладонями. Рядом, забавно посапывая, спал Фрэнки; чуть поодаль дремал Боб. Рэй, держащий вахту, сидел и бесцельно вглядывался вдаль — со скалы открывался прекрасный вид. Рассвет осторожными мазками раскрашивал небо в оттенки розового и сиреневого, подсвечивая перистые разводы белых облаков; пустынный песок казался рассыпанной по земле золотой крошкой, а кактусы-исполины не выглядели столь мрачными и пугающими, как в вечернее время; арена виделась в этот ранний час огромной, безобидной и по-настоящему красивой — так, что дух захватывало. Но ощущение было обманчивым, и Уэй знал это. Уже через пару часов солнце превратится в раскаленный шар, словно жаждущий сжечь все, чего коснется, а небо из пышущего нежными красками превратится в знойное и словно плавящееся от жары, как, впрочем, и все вокруг; из зарослей саксаула там, вдали, выберутся какие-нибудь шипящие ядовитые твари, а может, где-то неподалеку покажутся жаждущие крови профи. Это арена Голодных Игр, и она по определению не может быть прекрасной.

— Не спится, Уэй? — Рэй Торо повернулся к нему, чуть склонив кудрявую голову.

— Как видишь. К тому же, все равно уже светает. Ты как?

— Не могу перестать думать о том, что не спас Дафну, — вздохнул кудрявый. Кажется, он сильно привязался к ней за это время.

— Ты не виноват, — пожал плечами Джи.

— Если начать искать виноватого, мы упремся в Темные времена, а рассуждения о повстанцах ни к чему не приведут. Скажи, тебе нравится жить?

— Не слишком. — Джи поморщился. — Хотя в моей жизни и были счастливые моменты, но…

— Зачем тебе победа на Играх? — оборвал его Торо.

— Мой брат. Знаешь, иногда он вел себя как последний говнюк, но я люблю Майкоса — пожалуй, сильнее, чем кого-либо еще в этом мире. Я обещал ему вернуться.

— На Жатве было заметно, как вы дороги друг другу… — Рэй немного помолчал.

— Ну, а ты? Ты почему хочешь вернуться?

— Честно говоря, я до конца не уверен. Мне просто нравится жить, нравятся люди, которые меня окружали и… и те, кто окружает сейчас. Но… наверное, есть те, кому эта победа нужнее, чем мне. Ты, например. Или Фрэнки… Вот черт, он еще совсем ребенок! Такой же, как Дафна… Знаешь, у нее в дистрикте остались младшая сестра и старший брат. Боюсь представить, каково им теперь…

— А у тебя нет сестер или братьев?

— Нет. И наверное, это к лучшему — не приходится постоянно спрашивать себя: «А что, если бы их выбрали?» Что бы сделал я?

— Ну… — Джерард не смог озвучить свои мысли.

Но ему хотелось сказать, что, разумеется, Рэй поступил бы точно так же, как сделал это сам Уэй, бездумно разменял бы собственную жизнь на спасение брата. Ему нравился этот парень с забавной кудрявой шевелюрой, и Джерард даже помыслить не мог, что тот мог бы поступить трусливо или бесчестно. Вот Боб Брайар — довольно мутный тип, никто не может сказать, что у него на уме. Если его рука в кармане, то он может держать там как нож, так и горячее печенье. Девятый — другое дело. Открытая книга, светлая история о добре и благородстве. Но сам Торо, будто бы прочитав мысли напарника, печально помотал головой, отчего его кудри закачались, делая зрелище довольно странным.

— Не смог бы. Я бы струсил, — негромко пояснил собеседник Уэю. — Ты бы тоже струсил, и ты знаешь это. Ты просто был не в себе. Никто не смог бы, кроме последнего безумца.

Безумец. Прекрасно. Даже Рэй, со всей его добротой и пониманием, считает Джи ненормальным. Как считали другие дети на улице, как считали знакомые взрослые, как думали родители… Каждый считал своим долгом ткнуть его носом в то, что он другой — кроме Майкоса. Брат всегда был на стороне Джерарда, что бы тот ни делал; лучший друг, семья. За такого человека стоило пожертвовать жизнью, а потому Джи твердо решил для себя, что тот жест отчаяния, когда он, захлебываясь в собственном ужасе, запутавшись в мучительных мыслях, рванулся на сцену, был верным. Возможно, самым верным поступком за всю его жизнь. И никто не посмеет назвать его безумцем.

— Впрочем, наверное, родные стоят того, чтобы их защищать, верно? — продолжал Рэй, водя пальцами по песку. — Твой брат очень много значит для тебя, правда? Ты должен был спасти его — и я рад, что мы с тобой союзники.

— Без него жизнь была бы совсем другой, — неловко улыбнулся Уэй, зная, что все равно не способен произнести нечто достаточно трогательное, чтобы привлечь парочку спонсоров. — Ну, и без него было бы чертовски скучно.

— У меня есть музыка, — на лице собеседника появилось новое выражение, совершенно особенное, будто юноша светился изнутри, и этот свет был готов прорваться наружу, чтобы залить собой все, чтобы внести на арену нечто по-настоящему живое, реальное. — Никто не накажет меня за то, что я вкладываю свои чувства в музыку. Я могу проклинать Капитолий сколько угодно, но буду уверен, что это не навлечет беды на мою семью. Может, я трус, конечно. Но кто отказывается быть трусом, тот очень скоро может стать трупом, — уже мрачно добавил он.

— Музыка… — завороженно повторил Уэй, игнорируя замечание Торо о трусости. Он и сам был трусом, да еще каким… Но это было совершенно не важно сейчас. Не важнее музыки, к которой Джи испытывал примерно те же чувтсва, что и его напарник. Он хотел спросить что-то у Рэя, но почему-то не стал. Хотел сказать, что за свою жизнь в Шестом дистрикте написал с братом немало песен, проклинающих Капитолий, но слова застыли на полураскрытых губах. Он даже в этом был трусом. Не мог сказать, что ненавидит власть, потому что… потому что боялся ее. А она слышит, слышит и видит все, что происходит на арене. Глупо, наверное, быть столь безвольной тряпкой…

Глаза Джерарда горели возбуждением, но заставить себя говорить о том, что его тревожит и увлекает, он не мог. Рэй по-своему истолковал его выражение лица, полубезумное, как будто Джи снова вызвался на Игры вместо брата.

— Я играю на гитаре, — сказал он. — И немного пою. Смотри, — и юноша выудил из кармана небольшую металлическую пластинку черного цвета. — Это медиатор, — пояснил он. — Гитару протащить на арену мне не разрешили, так что… Пусть будет хотя бы он. С ним я чувствую себя увереннее.

Джерард кивнул и хотел было сказать, что медиатор напомнил ему указатель от уиджи, оставшейся в его номере в Тренировочном центре, но промолчал. Рука, словно живущая своей жизнью, потянулась в карман брюк; подвижные пальцы нащупали маленький деревянный треугольник — тот самый указатель-талисман, — и стало как-то спокойнее. Как будто Джи держал за руку Майкоса.

— А я не умею ни на чем играть толком, — с ноткой грусти заметил он, поддерживая разговор. — Только петь и… писать стихи.

— Мама, мы все умрем? — хмыкнул Торо, покосившись на предплечье напарника.

— Вроде того, — слабо улыбнувшись, кивнул тот.

— Тебе уже не терпится, да, Уэй? — довольно бодро поинтересовался Боб. Оказывается, он уже проснулся и теперь внимательно слушал разговор союзников. Джерард не ответил; Брайар, ничего не говоря, подполз к нему и схватил за руку. Внимательно вглядываясь в вычерченные на коже буквы, забарабанил пальцами по скале, выстукивая незатейливый мотив. Полминуты тишины — и вот Рэй, чуть усмехнувшись, тихо запел слова, написанные на руке Джи, задумчиво перебирая пальцами в воздухе — так, будто играл на невидимой гитаре. Джерард вторил ему, пропевая текст громче и болезненнее, словно переживая все то, что однажды мучительно вымещал у себя на коже. Так они и сидели: Джи пел, Рэй играл на воображаемой гитаре, а Боб все громче выстукивал мотив незатейливой песни, барабаня по каменному склону уже всей ладонью и подключая вторую. И вдруг со стороны послышался голос, сипло-сдавленный, более низкий, чем у Джерарда, чуть с запозданием пропевающий то же, что пел сам Уэй. Джерард не сразу обратил внимание: голос смолк на пару фраз, но затем повторился снова уже в унисон с юношей, и Джи, замолчав, обернулся. На земле, по-турецки скрестив ноги, сидел Фрэнк и счастливо улыбался. Живые глаза, ореховые с легким зеленоватым отливом, бегали, наблюдая за напарниками. Губы шевелились, иногда беззвучно, иногда — с прорезающимся голосом, подпевая, и пальцы рук тоже двигались в воздухе, перебирая струны невидимого инструмента — не так уверенно, как пальцы Рэя, и немного беспокойно, но Фрэнки выглядел довольным, очень довольным, и Джерард улыбнулся ему, не переставая петь и удивляясь тому, как поет этот парнишка — юноша никак не ожидал от него подобного голоса.