— Еще раз услышу, что ты отказываешься выполнять требования стилиста или еще кого-либо, — плюну на спасение твоей шкуры, понял? — четко проговорила она. Джи вздрогнул, поражаясь тому, как быстро меняется тон его ментора — еще недавно Маргарет говорила почти ласково, пытаясь успокоить трибута, а теперь ее голос звучал рассерженно. — Запомни: никто с тобой здесь нянчиться не будет, — добавила женщина и, развернувшись, покинула помещение. Алекс, неловко улыбнувшись, посеменил за ней, оставляя Джерарда один на один со стилистом.
Парень нервно сглотнул и попятился, почувствовав на себе взгляд Энди; тот, вздохнув, велел, указывая на кресло:
— Садись.
— Но вы же…
— Успокойся. Сделаю имитацию. Не смотри на меня так. Вот, погляди, это не иголка, видишь? Всего лишь перманентная краска. Я не буду вживлять ее тебе под кожу, просто обведу надписи на твоей руке. Если повезет, они смоются через пару недель.
— А если нет? — Джи нахмурился.
— Ну, а если не повезет, ты умрешь раньше, чем через пару недель, — равнодушно проговорил Эндрю, дожидаясь, пока Джерард, наконец, усядется в кресло.
***
Торжественная музыка, шквал оваций, столь бурных, что Джерарду хотелось спрятаться от них как можно дальше. Безумие. Впрочем, настоящее безумие еще не началось — когда двадцать четыре трибута окажутся на арене для проведения Игр, вот тогда-то, когда каждый житель Панема замрет перед экраном в томительном ожидании, опасаясь ли за жизнь своего соотечественника или ожидая лишь эффектного зрелища, начнется подлинное сумасшествие. Вот тогда-то захочется скрыться, исчезнуть, но права сделать это отщепенцам из дальних округов не дано.
Первая колесница тронулась с места, и трибуны просто взорвались аплодисментами. Зрители восторженно встретили эту парочку из Первого. Еще бы! Роскошные наряды так нравятся капитолийцам. Далее — Вторые, торжественно выглядящие парень и девушка с каменными лицами, одетые в лаконичные, но впечатляющие костюмы; гвалт толпы не смолкает ни на миг, публика готова восторгаться чем угодно вновь и вновь, лишь бы было зрелище.
When I was a young boy,
My father took me into the city
To see a marching band.
Неожиданно перед Джи молнией блеснуло воспоминание: он, совсем еще маленький, лет восьми, стоит и наблюдает за тем, как движется нескончаемая мрачная процессия. Люди, облаченные в черное, медленно шагают по улице вслед за небольшим оркестром. Сначала мальчик не понимал, что происходит, и ежеминутно дергал отца за рукав: «А куда они идут?» «А почему они все в черном?» «А почему музыка такая грустная?» А затем он увидел его. Покойника, сына мэра, убитого на арене Игр. Юноша с неестественно желтой, будто покрытой воском кожей лежал, утопая в цветах и кружеве, в гробу из черного дерева. Лицо мертвеца будто бы затаило в себе всю боль, что довелось пережить ему перед смертью, хоть и казалось абсолютно бесстрастным. Нечеловеческий ужас окутал тогда еще совсем маленького Джерарда: мальчик, отчаянно глотавший слезы, жался к отцу, ощущая, как нечто леденящее пронизывает его тело. «Это случится со всеми, — как никогда раньше ясно понял он. — Мы все умрем». Казалось, ужасная трагедия только что случилась на глазах доброй половины дистрикта, и все вокруг должны были чувствовать то же бессилие, то же опустошение, что и сам Джи; но люди вокруг безразлично молчали, провожая взглядом маленький черный парад и оркестр, все так же играющий свою мелодию. Кажется, это никогда не закончится, и после смерти несколько музыкантов встретят тебя у врат в иной мир, наигрывая незамысловатый мотив.
Тем временем еще три колесницы показались зрителям, а значит, еще несколько мгновений, и движущаяся платформа с трибутами из Дистрикта-6 тронется с места. В этот миг Джи стало страшно, как никогда; казалось, легкое дуновение ветерка, и он упадет на землю, не устояв на ногах. Уже слышен был смех капитолийцев, собравшихся на трибунах, уже видно полное презрения лицо Элизабет, одергивающей короткую кожаную юбку… Нет, он этого не выдержит. Костюм, который Энди сделал наподобие черного военного мундира (к чему бы это?) казался невыносимо тесным. От слишком сильного аромата парфюма, мешавшегося с запахом конюшни и чем-то еще, тошнило, а зрители вопили чересчур громко. Все давние страхи, все демоны, дремавшие в душе Джерарда, пробудились. Еще пара секунд, ничтожные мгновения — о, дайте эту отсрочку! Но время не остановить — платформа тронулась.
He said «Will you defeat them,
Your demons, and all the non-believers,
The plans that they have made?»
Свершилось. Толпа безумцев в чудаковатых нарядах визжала и улюлюкала, они вопили от восторга, потому что это делали остальные. Да, каждый из них выглядит неповторимо, они кажутся уникальными, но на деле все эти люди одинаковы: в их головах пусто. Зато теперь Джерард уже не боялся свалиться с платформы, изукрашенной цветами — нет, поддержка зрителей не помогла ему, но парень будто бы смирился. Больше не о чем было волноваться: самое страшное — ожидание — позади. Но не успела колесница дистрикта лесорубов показаться из ворот, как собравшиеся вновь разразились очередной порцией оваций и восторженных воплей. Недоумевая, Джи оглядел себя с головы до ног и, к ужасу своему, увидел, что черный китель исчез, растворился, обнажая татуировки, покрывающие его руки, а также изображения рельсов, вьющиеся по его спине, плечам и груди. Джерард покосился на Лизу — неужели и ее мундир растворился точно так же? — но нет: подобное произошло с черными колготками девушки, которые будто впитались в ее стройные ноги, открывая публике белоснежную кожу, изрисованную все теми же рельсами. Определенно, это был успех, но сам Уэй был вовсе не рад этому — он не желал открываться перед этим сборищем пустых и развратных людей ни в одном из смыслов. Он ненавидел их всем сердцем за все то, что было сделано ради их развлечения — боль разлуки, леденящий ужас, унижение, одиночество, потерянные мечты. Все.
A world that sends you reeling from decimated dreams
Your misery and hate will kill us all.
So paint it black and take it back
Let’s shout it loud and clear
Defiant to the end we hear the call
И вот все двенадцать повозок выстроились полукругом перед президентской ложей, ожидая приветственной речи. Джерард ненавидел эти мгновения, он чувствовал себя оскорбленным и униженным. Никто, никто из трибутов не привлек столь сильного внимания толпы, кроме него и Лизы, словно они какие-то забавные музейные экспонаты. Впрочем, девушке нравилось то, как на нее смотрят. Пусть наслаждается. «Все равно сдохнет», — непроизвольно подумалось Джи.
Глава Панема чинно вышел на балкон и медленно, тягуче и мучительно долго принялся поздравлять присутствующих с грядущими Играми. Джерард бесцельно смотрел перед собой, пропуская мимо ушей все слова президента, и внезапно ощутил легкий холодок, пробежавший по спине. Казалось бы, в этом нет ничего особенного — ведь юноша был раздет по пояс, — но затем его будто кто-то позвал, свистящим шелестом врываясь в сознание. Джи резко обернулся, собираясь спросить у Элизабет, стоящей рядом, чего она хочет, и обомлел: прямо позади него находилась девушка. Полупрозрачная, одетая в белое платье, с короткой стрижкой и бантом в светлых волосах, она не стояла на земле, а словно зависла над платформой; огромные глаза в пол-лица глядели как бы сквозь Джерарда с бесконечной тоской, а губы почти беззвучно шептали его имя. Юноша вздрогнул и зажмурился в надежде, что видение исчезнет, растворится в воздухе, но произошло с точностью наоборот: распахнув веки, парень увидел перед собой не только эту девушку, но и парня, точно так же просвечивающего парня, чье лицо казалось Уэю до боли знакомым. Сглотнув, молодой человек повернулся в сторону продолжавшего говорить президента, ощущая, как кровь обжигает вены, а сердце неистово клокочет в груди. Кто эти парень с девушкой? Чего они хотят?
За спиной снова послышалось протяжное, шипящее «Джерард», и молодой человек, дернувшись, едва устоял на ногах. Очередной призрак показался над платформой, а затем еще, и еще… Они, отчего-то казавшиеся юноше ужасно знакомыми, буквально окружили его, и их едва слышный шепот вкрадчиво звучал в голове. Джи в панике схватился за виски и издал слабый гортанный звук — не хватало еще закричать здесь, на площади, выставив себя слабонервным истеричным хлюпиком перед двумя десятками соперников и толпой восторженных капитолийцев. А сдерживать себя было практически невозможно — все эти юноши и девушки страшно пугали Уэя.
