Мятные леденцы!

Она ни за что не станет плакать. Большие десятилетние девочки не должны плакать. Но чувствовала она себя неописуемо несчастной. Что-то драгоценное и красивое исчезло, было потеряно, какой-то тайный источник радости, который — так она думала — уже никогда больше не будет принадлежать ей. Инглсайд был полон восхитительного запаха коричного печенья, но она не пошла в кухню, чтобы выпросить несколько штук у Сюзан. За ужином у нее явно не было аппетита, даже несмотря на то, что в глазах Сюзан она читала слово «касторка». Аня заметила, что Нэн очень молчалива с тех пор, как вернулась со старой фермы Мак-Алистеров, — Нэн, которая пела буквально с рассвета до заката. Неужели долгая прогулка в жаркий день оказалась ей не по силам?

— Отчего такое страдальческое выражение лица, дорогая? — спросила она словно мимоходом, когда, войдя в комнату близнецов с чистыми полотенцами в сумерки, увидела, что Нэн лежит, свернувшись калачиком, на диванчике у окна, вместо того чтобы вместе с остальными охотиться на тигров в экваториальных джунглях в Долине Радуг.

Нэн не собиралась говорить никому, что она была так глупа. Но все как-то само собой рассказывалось маме.

— Мама, неужели все в жизни сплошное разочарование?

— Не все, дорогая. Расскажи мне, что разочаровало тебя сегодня.

— Ох, мама, Томасина Фэр… положительная! И нос у нее вздернутый!

— Но почему, — спросила Аня в искреннем недоумении, — тебя должно волновать, вздернутый у нее нос или нет?

И тогда слова полились потоком. Аня слушала, как всегда, с серьезным лицом, молясь о том, чтобы не выдать себя взрывом смеха. Она помнила ту маленькую девочку, какой была она сама в Зеленых Мезонинах. Она помнила Лес Призраков и двух подружек, ужасно напуганных собственными выдумками. И она знала, какую глубокую горечь вызывает утрата мечты.

— Ты не должна принимать так близко к сердцу то, что твои иллюзии развеялись, дорогая.

— Я ничего не могу с этим поделать, — горестно сказала Нэн. — Если бы я начала жизнь заново, я бы никогда ничего не воображала. И никогда больше не буду.

— Моя глупая, моя дорогая глупая девочка, не говори так. Воображение — чудесный дар, мы должны владеть им, но не давать ему завладеть нами. Ты принимаешь свои фантазии чуточку слишком всерьез. О, фантазии восхитительны — мне знаком этот восторг. Но ты должна научиться не переходить границу между реальным и нереальным. Тогда способность ускользать по своему желанию в собственный прекрасный мир удивительным образом поможет тебе пережить трудные моменты жизни. Мне всегда легче справиться с трудностями после того, как я совершу одно-два плавания к Островам Волшебства.

Нэн чувствовала, как самоуважение возвращается к ней вместе с этими словами утешения и мудрости. Мама все же не думала, что это глупо, И без сомнения, где-то в мире была Леди с Таинственными Глазами, даже если она не жила в МРАЧНОМ ДОМЕ, который, как теперь решила Нэн, был все же не так плох, с его оранжевыми ноготками, дружелюбным пятнистым котом, геранями и портретом бедного дорогого папочки. Это, право же, был довольно веселый дом, и, возможно, когда-нибудь она снова пойдет навестить Томасину Фэр и получит еще немного того вкусного печенья. Она больше не испытывала ненависти к Томасине.

— Какая ты чудесная мама! — вздохнула она в укрытии и убежище этих любимых объятий.

Лилово-серый сумрак выползал из-за холма. Летний вечер вокруг них становился все темнее, бархатный, полный мягких, приглушенных звуков вечер. Из-за большой яблони выплыла звезда. Когда пришла миссис Эллиот и мама спустилась вниз, чтобы встретить ее, Нэн уже опять была счастлива. Мама сказала, что оклеит их комнату прелестными обоями с узором из лютиков и поставит новый кедровый комод для нее и Ди. Только это не будет кедровый комод. Это будет заколдованный сундук с сокровищем, который нельзя открыть, если не произнести сначала заклинание. Одно слово может шепнуть тебе Снежная Волшебница — холодная и прекрасная Снежная Волшебница. Ветер может сказать тебе другое, когда пролетает мимо, — печальный седой ветер, что плачет и скорбит… Рано или поздно ты узнаешь все слова, откроешь сундук и найдешь жемчуг, рубины и алмазы в изобилии. «Изобилие» — такое приятное слово, правда?

О, прежняя магия не исчезла. Мир все еще был полон ею.

— Могу я быть твоей лучшей подругой в этом году? — спросила Дилайла Грин во время большой перемены.

У Дилайлы были очень круглые темно-голубые глаза, глянцевитые, цвета патоки локоны, маленький розовый ротик и волнующий голос, в котором всегда была странная легкая дрожь. Душа Дианы Блайт мгновенно отозвалась на очарование этого голоса.

В школе Глена было известно, что Диана Блайт оказалась в этом году несколько неприкаянной — без близкой подруги. Два года она дружила с Полиной Риз, но семья Полины переехала, и теперь Диана чувствовала себя очень одинокой. Полина была славной девочкой. Конечно, ей недоставало того таинственного обаяния, которым обладала теперь уже почти забытая Дженни Пенни, но она была практичной, веселой, благоразумной. Это последнее определение звучало из уст Сюзан и являлось высочайшей похвалой, какой только могла удостоить Сюзан. Полина как подруга для Дианы вполне всех устраивала.

Диана нерешительно смотрела на Дилайлу, затем она бросила взгляд через школьный двор на Лору Карр, другую новую ученицу. Они с Лорой провели утреннюю перемену вместе и очень понравились друг другу. Но Лора, довольно невзрачная, с веснушками и непослушными рыжеватыми вихрами, была лишена даже капли красоты Дилайлы Грин, даже искры ее обольстительности.

Дилайла поняла взгляд Дианы, и на ее лице появилось обиженное выражение, казалось, ее голубые глаза вот-вот переполнятся слезами.

— Если ты любишь ее, ты не можешь любить меня. Выбирай между нами, — сказала Дилайла, драматическим жестом протягивая Диане руку. Ее голос звучал, как никогда, проникновенно, от его звуков у Дианы по спине мурашки забегали. Она вложила свои руки в руки Дилайлы, и они посмотрели друг на друга серьезно и торжественно, чувствуя, что их дружба утверждена и освящена. Диана, во всяком случае, чувствовала именно это.

— Ты будешь любить меня вечно? — с жаром спросила Дилайла.

— Вечно! — заверила Диана с равным жаром.

Дилайла обняла Диану за талию, и они вдвоем пошли к ручью. Весь четвертый класс понял, что союз заключен. Лора Карр слегка вздохнула. Ей очень понравилась Диана Блайт. Но она знала, что не может соперничать с Дилайлой.

— Я так рада, что ты согласна позволить мне любить тебя, — говорила Дилайла. — Я такая любящая натура, я просто не могу не любить людей. Пожалуйста, будь добра ко мне, Диана. Я дитя скорбей. На меня было наложено проклятие при рождении. Никто, никто не любит меня.

Дилайла каким-то образом ухитрилась вложить века одиночества и очарования в это «никто». Диана обняла ее еще крепче.

— Ты говоришь это в последний раз, Дилайла. Отныне я всегда буду любить тебя.

— Любовь на веки вечные?

— На веки вечные, — подтвердила Диана. Они поцеловали друг друга, словно это была часть ритуала. Двое мальчишек на заборе заулюлюкали, но кому было до них дело?

— Я понравлюсь тебе гораздо больше, чем Лора Карр, — сказала Дилайла. — Теперь, когда мы лучшие подруги, я могу сказать тебе то, что мне никогда и в голову не пришло бы сказать тебе, если бы ты выбрала ее. Она двуличная. Ужасно двуличная. Она притворяется твоей подругой, а за твоей спиной смеется над тобой и говорит всякие гадости. Одна девочка, которую я знаю, ходила с ней в школу в Моубрей-Нэрроузе и рассказывала мне. Ты чудом избежала опасности. Я совсем не такая. Я предана душой и телом, Диана.

— Я уверена в тебе. Но что ты имела в виду, Дилайла, когда сказала, что ты дитя скорбей?

Глаза Дилайлы расширились так, что стали казаться невероятно огромными.